НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Лев Копелев в XXI веке

Reinhard Meier. Lew Kopelew Humanist und Weltburger. Mit einem Vorwort von Fritz Pleitgen. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2017.

Мы впервые встретились 20 июня 1976 года в Переделкино на похоронах Константина Богатырева. Хорошо помню тот день: толпу народа на переделкинском кладбище, речи над гробом поэта-переводчика, погибшего от рук неизвестных убийц, академика А.Д. Сахарова… И множество журналистов (разумеется, западных); среди них были и швейцарские журналисты Райнхард Майер и его жена Катрин. Оба работали в 1973–1978 годах корреспондентами «Новой Цюрихской газеты» в Москве, где и познакомились со Львом Копелевым.

Знакомство, завязавшееся в Москве, оказалось судьбоносным. Расставшись с Москвой, Р. Майер продолжал свою журналистскую деятельность в Западной Германии — в Бонне. А по соседству — в Кельне — поселились в 1981 году Лев Копелев и его жена, писательница Раиса Орлова, легально выехавшие в Западную Германию и вскоре лишенные советского гражданства. Частые встречи и общие интересы еще более сблизили чету Копелевых с Райнхардом и Катрин.

11 января 1988 года Раиса Давидовна писала мне (из Кельна в Ленинград):

«Из предстоящих нам огорчений — разлука с Кади и Райни. Они уезжают летом в США. За них очень рада, Германию Райни для себя исчерпал, он естественно хочет расти, в США невероятно интересно. А нам очень сильно их будет не хватать. Мы их полюбили еще в Москве, но тут они оба — из самых для нас важных людей. С которыми — никакого small talk, а только нечто важное, каждого захватившее. Каждый раз слыша “у них нет духовной жизни”, не “их нравы”, а наши ура-диссиденты, вижу перед собой Майеров…»

Никто не мог бы в ту пору предположить, что через двадцать лет после смерти Льва Зиновьевича именно Райни напишет о нем книгу — первую биографию выдающегося «гуманиста и гражданина мира» (определения, поставленные автором в заголовок книги).

* * *

Когда заходит речь о Льве Копелеве, то первое, о чем невольно приходится вспомнить, — его удивительный жизненный путь, соединивший в себе немыслимые зигзаги и крайности ХХ века: комсомолец, считавший себя в 1930-е годы марксистом-ленинцем и веривший в гениальность Сталина, и — убежденный противник советского режима в 1960–1970-х годах; советский офицер, антифашист, участник пропагандистской войны против нацистской Германии, и — узник Гулага, осужденный за «сочувствие к врагу» и сполна хлебнувший тюремно-лагерной баланды; друг и солагерник Солженицына, его единомышленник в 1950-е и 1960-е годы, и — его непримиримый оппонент в 1980-е. Как будто весь драматический ХХ век воплотился в биографии одного человека, родившегося в царской России, выросшего советским гражданином, а затем насильственно лишенного родины и умершего гражданином объединенной Германии.

Путь, пройденный Копелевым, — от пламенного комсомольца и члена партии до «отщепенца», вступившего в открытый конфликт с советским государством, по сути, закономерен. Копелев не был одиноким искателем истины — он прошел путь многих соотечественников. По складу характера он принадлежал к типу «идеалистов». Ни голодомор, ни Большой террор, ни антисемитизм послевоенного времени не могли поколебать их романтической веры в «светлое будущее». Все преступления государственной машины воспринимались как неизбежные закономерности или издержки «революционного процесса». Осмысление и прозрение наступят позднее — спустя десятилетия. «Идеалы социализма» сменятся в сознании миллионов советских — и не только советских! — граждан горьким разочарованием.

От своих иллюзий Копелев освобождался медленно и мучительно. Выйдя на свободу в 1955 году, он начинает хлопоты по восстановлению в КПСС и вскоре возвращает себе партийный билет. Но даже в 1968 году, уже, казалось бы, в другой реальности, он искренне переживает свое исключение из партии, продолжая верить в возможность социализма «с человеческим лицом». Подобно многим, Копелев возлагал, например, немалые надежды на «Пражскую весну» — надежды, рухнувшие в один день, 21 августа 1968 года, когда в «братскую страну» вошли советские танки. Всем иллюзиям тогда пришел конец, и свое исключение из Союза писателей в 1977 году Копелев ощущал уже не столь болезненно. А в 1980 году, после появления в «Советской России» омерзительного пасквиля под названием «Иуда Искариот в маске Дон Кихота», ряды КПСС добровольно покинула и Раиса Орлова.

Размышляя над биографией Копелева, следует учитывать и национальную подоплеку. Еврей по происхождению, Копелев родился в Киеве и первые двадцать с лишним лет своей жизни провел на Украине. В его семье еще говорили на идиш; мальчика заставляли учить еврейский. Однако «голос крови» не возобладал — возобладал «голос памяти». Лев Копелев сформировался как человек русской и европейской культуры. При этом Копелев, по крайней мере в юные годы, превосходно знал украинский язык; в книге «И сотворил себе кумира» он признается, что плакал, слушая старые украинские песни. В то же время он никогда не чувствовал себя украинцем. «Думал-то я всегда по-русски».

Гораздо важнее, чем украинский, оказался для него немецкий язык, который он учил еще в детстве («Гете и Шиллер пришли к нему в детстве вслед за Пушкиным и Некрасовым», — вспоминала Раиса Орлова); он изучал германистику в Харькове, на философском факультете местного университета, а в 1935–1938 годах — в знаменитом московском ИФЛИ. А затем — четыре года на фронте в постоянном общении с пленными немцами. Письма Копелева немецким друзьям, и в первую очередь его переписка с Генрихом Беллем, полностью изданная в 2011 году в Германии, свидетельствует о том, сколь свободно владел он немецкой речью. Немецкая литература станет — уже в 1950-е годы, после возвращения из лагеря, — основной профессией Льва Зиновьевича. Он писал о Гете и Шиллере, Брехте и Белле, но все-таки не стал «германистом» в узком понимании этого слова. Начитанный и широко образованный, Копелев воспринимал немецкую культуру в европейском контексте и прежде всего — в ее взаимоотношении с русской. Именно в таком «компаративистском» духе и будет реализовано наиболее масштабное начинание Копелева, известное как «Вуппертальский проект», — более десяти томов, подготовленных под его руководством в 1988–1997 годах и посвященных восприятию русских в Германии и немцев в России. Уникальное издание, соединившее наши страны множеством невидимых «мостов», — неопровержимое свидетельство многовековой связи русских и немцев!

Присутствие Копелева в общественно-политической жизни Германии 1980-х годов было очень заметным. Он участвовал в теледебатах, его имя мелькало в газетах, он общался с известными писателями (Г. Беллем, М. Фришем), журналистами (графиня М. Денхоф, Г. Руге, Ф. Плейтген) и даже крупнейшими немецкими политиками того времени (В. Брандт, Г.-Д. Геншер, Й. Рау).

Любопытно, что Германия воспринимала Копелева как «настоящего русского»: своим внешним видом, с белой развевающейся бородой, он напоминал немцам Льва Толстого. Теплота и обаяние, которые излучал этот человек, его участливость и отзывчивость поражали «застегнутых на все пуговицы» иностранцев. Он умел расположить к себе с первой встречи, увлечь, втянуть в круг своих интересов и занятий. Всегда готовый вмешаться, подписать письмо, протест, петицию, он был подлинным человеколюбцем и, как говорят в наши дни, правозащитником. Подобно своему любимому герою доктору Гаазу, о котором он написал целую книгу, Копелев «спешил делать добро».

Но значит ли это, что он был «настоящим русским»? Вряд ли. Правильнее сказать, что он был русским европейцем, олицетворявшим собой лучшие качества русской интеллигенции (правдолюбие, чувство справедливости, готовность к самопожертвованию).

* * *

Обо всем этом и повествует книга Райнхарда Майера.

Написать книгу о Льве Копелеве — несмотря на то, что он сам подробно рассказал о себе в автобиографической трилогии («Хранить вечно», «И сотворил себе кумира», «Утоли моя печали») — задача не из легких. Слишком многое вмещает в себя его долгая жизнь, слишком разные исторические пласты она затрагивает: Революция и красный террор, эпоха сталинизма, Великая Отечественная война и Гулаг, «оттепель» и время «застоя»… Разобраться в этой смене эпох и событий способен лишь автор, глубоко понимающий русско-советскую действительность, не говоря уже о знании конкретных фактов. Майеру это вполне удалось.

Автор не пытался создать идеальный образ. Он не умалчивает о слабостях и ошибках своего героя, например, о том, что, проявив малодушие, Копелев отказался в юности от своих друзей, обвиненных в «троцкизме» (в чем позднее публично каялся). Не умалчивает Р. Майер и о таких чертах Копелева, как вспыльчивость, способность к эмоциональному взрыву и даже опрометчивому поступку. Перед нами — живой человек со своими слабостями и противоречиями.

Лев Копелев интересует автора прежде всего как фигура историческая. Какое место занимал Копелев в диссидентском движении 1960–1970-х годов? Почему его появление в Германии вызвало столь громкий резонанс? Как сложились его отношения с русской эмиграцией в 1980-е годы? Неудивительно, что, пытаясь высветлить эти проблемы, Майер концентрирует внимание на теме «Копелев и Солженицын». Опираясь на документы (в частности, неопубликованные письма Солженицына к Копелеву), автор воссоздает историю их отношений, весьма показательную в контексте отечественной истории последних пятидесяти лет. Как могло случиться, что тесная дружба, сближавшая обоих в 1950–1960-е годы, обернулась со временем полным разрывом? Майер видит в этом закономерность. Националистическая и авторитарная идеология Солженицына, особенно проявившаяся в годы вынужденной эмиграции, его желание заменить серп и молот древнерусской православной хоругвью — все это вызывало у Копелева неприятие. Копелев и Солженицын оказались как бы на разных полюсах «русского мира», воплощая собой две традиционно противоположные тенденции русской общественной мысли, упрощенно именуемые «западничество» и «славянофильство».

Майер подробно задерживается на полемике бывших единомышленников, достигшей особого накала в письме Копелева от 31 января — 5 февраля 1985 года, впервые опубликованном в 2001 году в парижском журнале «Синтаксис». Это письмо — яркий памятник отечественной публицистики ХХ века — содержит горькие и, увы, справедливые упреки в адрес автора книги «Архипелаг Гулаг» («Ты стал обыкновенным черносотенцем», «Ты утратил связь с большинством соотечественников…»).

Лев Копелев обладал тонким историческим чутьем, но он не был провидцем. Он одним из первых сигнализировал о возрождении культа Сталина в нашей стране (в статье, опубликованной в далеком 1968 году в венском журнале «Tagebuch»), однако не допускал и мысли, что эта тенденция возобладает, — ему казалось, что «мифология сталинизма» потерпела окончательный крах. Он критически воспринимал и первые постсоветские годы, предостерегая от эйфории, охватившей тогда часть российского общества. Наша хаотическая реальность 1990-х годов, в особенности — война на Северном Кавказе, вызывали у него тревогу и озабоченность.

Вслед за А.Д. Сахаровым Копелев полагал, что российская демократия может возникнуть лишь на «однозначных, неколебимых нравственных законах, воплощенных в правовом государстве». Эта принципиальная позиция нашла отражение в книге его публицистических эссе «Будущее уже начинается» (1995).

К несчастью, то будущее, о котором мечтал Копелев в конце ХХ века, не состоялось. Российская история двинулась по другому пути. Что сказал бы «гуманист и гражданин мира» о нашей новой эпохе? Нужны ли нам сегодня его опасения и прогнозы?

Этими вопросами и размышлениями завершается книга швейцарского автора. Остается надеяться, что его многолетний труд привлечет внимание российских издателей. Выдающийся человек и общественный деятель, строитель «мостов» между Россией и Германией, Лев Копелев заслуживает известности и в современной России.

Константин Азадовский