Владимир Захаров. Сто верлибров и белых стихов. Вячеслав Куприянов
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 4, 2024

№ 3, 2024

№ 2, 2024
№ 1, 2024

№ 12, 2023

№ 11, 2023
№ 10, 2023

№ 9, 2023

№ 8, 2023
№ 7, 2023

№ 6, 2023

№ 5, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии



Убегающий от идиллии

Владимир Захаров. Сто верлибров и белых стихов. — М.: ОГИ, 2016.


Книга стихотворений Владимира Захарова «Сто верлибров и белых стихов» вышла в обрамлении предисловия поэта и литературоведа Юрия Орлицкого и послесловия друга и коллеги автора Ильи Иословича, где «автор хорошо объяснен как крупный ученый и как значительный поэт». Утверждает Ю. Орлицкий: «Элиот и Паунд. Их-то место в нашей поэзии и занимает Захаров». Но тогда его можно возвести и к Уитмену, о чем говорит всеохватность видения поэта, поездившего по миру и слышащего биение сердца этого мира. Но все же слышит он это биение, где бы он ни был, из сегодняшней России и занимает свое собственное место в сегодняшней русской поэзии. Леонид Костюков возводит его к Арсению Тарковскому («волнует тема бессмертия»), Александру Аронову и Александру Тимофеевскому («отношение к жизни как к завораживающему приключению»)1 . Фазиль Искандер говорит о «чувстве неповторимости жизни» и «чувстве вечности». Если говорить о русских истоках, то лучше вспомнить жизнеутверждающий свободный стих Геннадия Алексеева, а если идти еще глубже, то в образной ткани Захарова брезжит опыт Велимира Хлебникова, искавшего неожиданные сочетания обычных слов:


         Стать младенцем мерзлых деревьев,
                 ветра вороньего варежкою потерянной,
                 ребенком на улице, маленькой звездою
                 или последней елкою в феврале,
                 чудом удержавшей елочные игрушки.


У Захарова много работы с цветом, с красками природы, с традиционной лирической установкой:


         Внутренний гул, перекатывающееся слово,
                 описание любви, смех Господа Бога,
                 застывшие на картоне линии изображают море.
                 Выпьем, друзья, за художника, создавшего это!


Но в основном его мир — это наш мир, измененный, убегающий от идиллии: «Беспечность рек, необозримость моря, // все это в прошлом: ныне острова // друг друга ненавидят». Здесь в этом мире — Русь «с мужским лицом Газпрома».

Есть ли следы мышления математика и физика в образной системе поэта? У него «день разрезан на множество узких лучей», он наблюдает «треугольный след от лодки», есть и «Стихи о чистой математике» с думой «о числах,… простых и совершенных» как о чем-то единственно «прочном на свете». Топологическое пространство — трехмерность уступает постоянно место двумерности, становится чертежом на плоскости, но сохраняет мысленный след стремления плоскости к объему. На этот «дальний и объемный взгляд» обратил внимание Евгений Рейн. Чтобы так видеть, нужна своя система зеркал:


         Как быстро зеркало реки распрямляется!
                 Никто не шагает по ней, как посуху...
                 А если б прошел — как быстро бы гладь залечилась!


Геометрия мира требует корректировки: «человечество выпрямит земную ось, // сделает ее перпендикулярной // к плоскости эклиптики…» «Плоская земля» на самом деле под взглядом поэта и исследователя «опасно закругляется к экватору». Почему «опасно»? Потому ли, что опасны переходы из времени в вечность, будь это сон, смерть или — стихотворение? Главным действующим лицом этого объемного зеркального пространства оказываются люди, без которых это пространство распадается, оно не просто бы пустовало, но и не сознавало само себя:


         Люди — скрепы времен. На зеркальной поверхности их
                 отражаемся мы как мосты, выгибаясь дугою.
                 Если б не было скреп этих в смерти, в рожденье нагих,
                 отражало бы зеркало лишь облака над рекою,
                 отражался бы в нем только радуги праздничный взлет.


Странствуя по миру, поэт оставляет следы своего слова, меняются названия: Дарьял, Брюссель, Квебек, Венеция, улус Джучи, меняются места, меняется время («февраль в Аризоне», «апрель в Аризоне»), меняется история («Кутузов и Наполеон», «Марат и Гильотина», «История по Фоменко»), колеблется настроение. В Венеции «Европа приходит в негодность… но здесь хорошо…» А вот так непредвиденный смех спасает жизнь семьи:


         …большая кукла пряталась в шкафу.
                 Она сумела рассмешить матроса
                 и всех спасла,
                 когда пришли расстреливать семью.


Неожиданная вероятность спасительного смеха — это «эффект бабочки», способный вызвать землетрясение или, наоборот, спасти от него. Эти резкие повороты в движении мысли поэта говорят о вероятности невероятного, невероятное происходит то ли по закону квантового перехода, то ли вероятностной логики самой поэзии и жизни. «У нас же на просторах Подмосковья // такие одуванчики цветут, // что новых президентов нам не нужно.» Здесь есть стихотворение, посвященное встрече (во сне!) с Эрвином Шредингером, автором замечательной книги «Что такое жизнь с точки зрения физики». А так чувствуют себя наяву наши «физики»:


         Мы, ракетные инженеры,
                 подвергаемся ныне обращению столь дурному,
                 что стремительно возрастает объем пространства,
                 где наших интересов нет.


Это уже скорее проза, проза жизни, не нуждающаяся в несущей частоте ритма. И вот еще один из главных текстов о себе и своем поколении:


         Мы
                 прикованные к формулам,
                 распятые на исписанных листах бумаги,
                 неожиданно понимаем,
                 что могли бы быть неплохими офицерами
                 в какой-нибудь старомодной
                 справедливой войне.


«Старомодная справедливая война» — вот все, что остается сегодня поэтам, война за бессмертие слова, вечное плетение сети «из кружева поступков» в попытке «время удержать». Что еще нужно поэту? «Поэту нужны реки, // одному // тихая река сочувствия, // другому / бурная река восхищения». Поэт Владимир Захаров — пловец, который не сходит с дистанции. Вот он еще пишет: «Душа моя изготовилась совершенно // отправиться в бесконечное море странствий, // она построила себе нечто // из улыбок школьных подруг, // из пустых бутылок, выпитых вместе с друзьями, // из водяных гиацинтов, // затянувших зеленою сетью, // тропические пруды…» Пожелаем ему море.


Вячеслав Куприянов


1  Ex Libris НГ, 09.02.2017.



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru