Об авторе | Марина Станиславовна Мурсалова родилась в 1982 году в Москве, окончила Литературный институт им. Горького. Публиковалась в журнале «Новый мир», альманахе «Алконост» и в региональных изданиях. Лауреат премии «Дебют» (2006). В настоящее время проживает в Шэньчжэне (Китай). Эта публикация — дебют в «Знамени».

Марина Мурсалова

Непогода в Шэньчжэне

* * *

Непогода в Шэньчжэне, как истинный мастер боя,
выбивает входную дверь, не прикасаясь к ней.
Я люблю города, как любят сады камней,
где зелёное, серое и голубое.

Выбирая пустыню, возьми погост или рынок:
там и там избавление, чувство дзенского дна.
Но и город сойдёт: супермаркет, метро, стена,
хирургический холод высотных льдинок.

А когда закипает в море далёкий шторм,
что ломает баньян и с щитов обрывает маски,
в белой горной башне заранее знают о том,
и летят предупредительные эсэмэски.

Так смятённое сердце, как сильный ветер с дождём,
потрясает стены, колотит стёкла, срывает крыши:
люди смотрят на небо, говорят — подождём,
не боятся его и, привыкнув, почти не слышат.

* * *

Гниющими фруктами пахнет баньян,
и город дымится, дождём осиян.

А я на балконе такая стою,
бельё убираю и песни пою.

Смотрю, как внизу разгорается жуть:
попряталась в норы китайская людь.

И бледная дева трепещет в ларьке,
и мусор плывёт по великой реке,

живые столбы огибают дома,
балкон заливает, сгущается тьма,

и наглые молнии блещут во тьме:
не знает никто, что у них на уме.

Я воду сметаю в кривую трубу,
холодные капли стекают по лбу.

Ночные пророки в сетях мировых
вчера обсуждали мне судьбы живых,

вчера объясняли механику дней:
кто выше сегодня, быстрей и сильней.

…Задумался Ной на горе Арарат
и сварочный свой достаёт аппарат.

И так же, вздыхая, стоит, одинок,
и пробует пальцами верный манок.

* * *

На китайском жёстком ложе
неудобно обниматься:
всё впивается везде.

На китайских людных стогнах
неудобно целоваться:
все проходят и глядят.

А в китайских мелких лавках
нет ни творога, ни водки,
ни укропа, ни свеклы.

Неудобно жить в Китае;
неудобно, да и мило —
как за пазухой у Бога,
как у чёрта на рогах.

* * *

Ночная кукушка дневную перекукует.
Ночная кукушка садится на спинку стула:
на штаны, которые я сложила,
и на кофту, которую я свернула,
и опускает, как в воду, жёлтые очи.

И глядит, как я проверяю время,
как ворую сама у себя конфеты,
как смотрю Альфреда Хичкока и читаю Ивлина Во,
как включаю компьютер, как составляю письма —
потому что вряд ли утром смогу нормально работать.

Ночная кукушка прижимиста и торовата,
есть у неё корабли и чужие гнёзда,
и путь по дороге, откудова нет возврата.

А утром прилетает дневная кукушка,
у которой стабильные лёгкие перья
и на самом хвосте небольшая зарплата.

* * *

Большой, как небо, интернет:
и ты поэт, и я поэт.
Нас одинаковых сто тысяч.
Тут рыбы нет.

Мы неучи и маргиналы,
от наших слов все мухи мрут,
нас не берут с тобой в журналы —
а впрочем, если и берут?

Забудь про тех, забудь про этих,
перевернись, брат, на живот:
мы, помнишь, тоже думали, что смысл секса в детях,
а он не в детях, вот.

* * *

Почти без багажа, почти без денег,
почти один — легко пускаться в путь.
(Так жизнь пройдёт — как ночь на понедельник,
когда боишься лечь и отдохнуть.)

Живое солнце засквозит в тумане,
и, несмотря на холод зимних дней,
тропическая мгла к щекам пристанет,
как чайный след, но мягче и нежней.

Я знаю то, что ничего не знаю:
пускай меня вращают, как магнит.
Всё крупное, что было, разменяю —
а мелочь накопилась и звенит.

* * *

Смейся вечности в лицо —
в циферблат её без рисок,
накупи в сельпо ирисок,
сядь на тёплое крыльцо.

Шоколад не привезут —
пропадёт твой блат без толку,
уходи-ка в самоволку
за просёлочный мазут.

Где звенит пчелиный сон,
где овражек родниковый,
где сурепке бестолковой
улыбается Бусон.

Солнце сменится луной,
в небесах похолодает.

Кто живёт — слегка страдает,
иногда черёд за мной.

Весенняя песня

Ненависть моя сделалась стара,
и любовь моя сделалась стара,
и никто из них не выбивает ковёр,
и никто из них не идёт со двора.

И никто из них не ходит к обедне, не печёт блины,
и никто из них не держит обид и не видит сны.

А была моя ненависть, как яд, крепка,
а была моя любовь, как огонь, жарка,
а теперь они не помнят, кто мыло купил:
перессорились из-за одного куска.

Ненависть моя сделалась темна,
и любовь моя сделалась темна:
перессорились — помирилися,
позабыли хозяюшки свои имена.

Ай да радость солнышку на крылечке!
Ай да радость мышке в норе!
Ай да радость котятам на печке!
Ай да радость кутятам в конуре!

Только их воспитанница, падчерица,
которой не помнит никто лица,
сиротинушка, скотинушка,
по босым ногам хворостинушка,
убежала и воет далеко в полях…

А я всё иду, иду.

* * *

Чужие небеса и родные просторы;
первые ягоды лета, первый снег зимы;
цветы, большие и маленькие; запредельные горы;
шторма, налетающие со скоростью мысли, со скоростью тьмы;

состраданье к товарищам по смертному страху,
по круговороту белковых тел;
первое слово, последнюю рубаху;
всё, о чём я думал, чего я хотел;

детское удивление, детскую травлю;
плоды познания, опасность и игру —
всё заберу с собой, ничего не оставлю,
словно посуду в скатерть — нищий на брачном пиру.

* * *

Мужчина живёт, чтобы таскать мешки,
женщина живёт, чтобы мыть горшки.
Оба они изрядно получают по темени,
однако у них остаётся достаточно сил и времени,
чтобы делить вершки-корешки.

Ой, не болите, сердце и голова:
того, кто ослабнет, маленькие существа
стаскивают вниз, в подземное царство,
где он собирает из листьев себе лекарство
и силится вспомнить какие-нибудь слова.

Кого он напоминает? Меня, понятное дело,
я ль на него не похожа, в моей тоске,
когда, о мой мир, косноязычно и несмело
пытаюсь с тобой говорить на одном языке.

Ламентация о розе, или Венецианские сладости

Памяти розы, вытащенной из варенья,
я посвящаю все прошлые стихотворенья.
Не посвящаю, а так — словно в воду морскую.
Словно, себя забывая, о розе тоскую.

К памяти розы, бесславно усопшей в сиропе,
я обращаюсь в объединённой Европе,
воздух вдыхая, однако, локально-культурный:
венецианский, сияющий, слёзный, лазурный.

Памяти розы, бессвязной моей полупрозой, —
памяти розы, которая вовсе не розой
будет, ни разу не розой, а сладкой конфетой,
высушенной и в прозрачную пудру одетой.

Памяти розы, поскольку ты больше не роза.
Где же теперь обаянье её и угроза?
В том ли краю, где все розы цветут непреложно,
лучшем Венеции, если такое возможно.

Молитва перед выходом из дома

Необязательно уничтожать людей,
необязательно пить их кровь.
В этой истории я не герой,
в этой истории я не злодей.

Все мы счастливы в свой черёд:
цветок на дереве, птица в кустах,
автобус придёт, боль пройдёт,
любовь побеждает страх
или не побеждает страх.

В этой империи я слаб,
но в этой империи я не раб,
даже не восставший раб.

Я могу разорвать сеть,
но необязательно прямо сейчас.