Об авторе | Ф.К., предпочитающий скрыться за этими инициалами, лицо вполне реальное, родился 7 февраля 1980 года. Историк по образованию, научный сотрудник Тюменского государственного университета. Постоянный автор журнала «Знамя». Публикации в «Знамени»: № 12 (2010); № 12 (2011); № 10 (2014). Живет в Тюмени.

Ф. К.

В стране роз, напечатанных на конфетах

* * *

Майские вальсы. В тайной стране, голове,
Яблони белая кисть качается в небе лазурном.
— Где ты опять, — Лена звонит мне, — в Москве?
Что за оркестр духовой, что за бравурный

Умца-ца звякает вальс русский о смерти ца-ца,
Тризне победной, доме знакомом и саде зелёном?
— Да, я в Москве. В тени кружевного Яйца
Кто-то поёт мне о родине бас-баритоном.

— Что там у вас? — Мирное утро у нас,
Тёплые первые дни, — отвечает мне Лена, —
В этом году только сильно вода поднялась.
Яблони тихо цветут, стоя в воде по колено,

Цвет свой роняют в сияющих рощах пустых,
Всё залило, стало речною водичкой
Наше Заречье, кануло в воду, бултых,
Стало здесь всё гладью речной бесконечной.

* * *

О кораблике «Полночь» давайте петь
В дымных морях блеснувшем,
Словно денежки тёмной cлучайная медь,
Словно август минувший.

Словно вечер встречи школьный, куда
Не приходит загадочная самая выпускница,
А потом мелькает в небе звезда
Заграница.

Корабль, корабль «Полночь», ты везёшь
Эмигрантов странных под свет печальный,

Там, где колет тучи солнечный ёж
Возрастающим всё свеченьем.

И уже дикобразом с неба сверкают спицы.
Словно в тихом тёмном амбаре плещется это море,
Где от малого света пыльный воздух клубится,
Проникающего сквозь двери.

Корабль, корабль «Полночь», ты меня в своём,
Качаешь, младенца, беспокойном кармане.
О кораблике «Полночь» давайте споём,
Блеснувшем в тумане.

* * *

Как едут домой искатели впечатлений,
Великой Серости отведыватели.
Мы — путешественники, — вдруг говорит один, доедая пельмени
C уксусом; из-за отодвинутых тюлей,

Сбежавшись к окну, смотрят вослед официантки.
Уксус, прощаясь, стоит, чистый, как девья слеза.
Медленно песня звучит, убегают минутки,
В каждой из них — двадцать четыре часа.

Товарищ летит далеко от Москвы,
И мы далеко от Москвы, в кукурузнике утлом,
Мы падаем в тёмную даль средь опавшей листвы,
В кромешную даль, где ещё не светится утро

Славной эпохи, и мы, товарищи,
Печально ползём между туч, ни единого проблеска.
Волки воют за Красной слободой, зарево в Рощине,
Тьма на пути байкаловском.

Лица окрашены серебром, выпитым из болот,
Cерые кусты перебегают дорогу,
Словно невидимый немецкий аэрофлот,
Мы приближаемся понемногу,

Мрачно гудя в неимоверном тумане.
В холле стоит дальнобойщик с вытянутыми коленками —
Поздний ужин в мотеле «Моль», снова пельмени
Дымятся на разрисованной маками клеёнке,

Да блестит на столе родная баночка с солью,
До рассвета ещё далеко, далеко ещё до рассвета,
Мы — путешественники в стране, переполненной сонной молью,
В стране роз, напечатанных на конфетах,

В стране бледных оттисков на печенюшках,
Всех их видели, но никогда не читали,
Что там было написано; отражаясь в ложках,
Наша чёрная тяжёлая эскадрилья снова взлетает...

* * *

Если бы эта равнина была залита морем,
То я собирал бы морские песни.
— Спойте мне песню о пыльной шторе
И о невесте.

Вдруг, рукою взмахнув, мой новый знакомец,
Загоготав, загудев, начинал бы песню —
Ой, уже никогда не вернуться
Мне в тот дом с пыльною занавеской,

Ой, корабль мой уже никогда больше не зарулит
В порт тот дальний, ни под каким хмельком
Не заверну я к Марине Вейзельмюллер
Солнечным летним пригожим вечерком.

Ой, Марина, Марина Вейзельмюллер,
Ты была хороша, как cвежий ситец в цветочек,
А теперь, Марина Вейзельмюллер,
Я качаюсь ночью

В бесприютном море скучных
И убогих лет,
Ты одна мне — тусклый лучик,
И далёкий свет.

Там, я верю, пыльный ситец
До сих пор висит,
И твоё окошко светится,
Для меня горит.

Рыбу, что съест меня, поймает
Другая рыба, страшней.
А эта картинка не потускнеет,
Никто не властен над ней.

Ой, Марина, Марина Вейзельмюллер,
Ты была хороша, как cвежий ситчик,
А теперь, Марина Вейзельмюллер,
Я — гнездо для птичек,

Пусть омыта морем моя черепушка,
Пусть последний мох с неё слизан штормом,
Но я улыбаюсь во весь рот, потому что
Помню о пыльной шторе.

* * *

— Где папа? — белокурый спрашивал сыночек
У юбки мамкиной, которая цветами
Горящими среди глубокой ночи,
Медузами, ползущими звездами,

Расшита вся. Нырнуть бы в эту юбку дорогую,
Там папа бегает из тени в тень другую,
Лица не увидать, то тама он, то здеся,
Как Фигаро, в огромном тёмном лесе.

А папа задержался. Там Платонов,
Его товарищ, белая рубашка
Ушла вперёд под кронами платанов,
А папа вдруг устал, и папе страшно.

А папе весело, он песенку поёт,
Тревожно, беззаботно он идёт,
Как негр, его лица во тьме не видно.
На площади, среди шедевров бледных,

Когда они стояли, в Сити, там, где Банк и Биржа,
И узкий ход в закрытое метро,
Из-за угла вдруг вылетел сиявший красным лаком страшный даблдекер.
Он даже и не думал тормозить.

Он мимо них промчался, словно демон,
И долго вслед они ему смотрели
С молитвенной и полною душою,
От восхищения вполголоса бранясь.