НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

ЛЕФ XXI века

Феликс Сандалов. Формейшен. История одной сцены. — М.: Common place, 2016.

В начале декабря в ДК на Трехгорке состоялась презентация книги «Формейшен. История одной сцены». Автор, Феликс Сандалов, — журналист, редактор «Афиши» — коротко представил книгу, а потом на сцену вышли ее герои — группы «Брешь безопасности» и «Резервация здесь». Без пары поломанных стульев и небольшой потасовки не обошлось, но, судя по тому, что известно от очевидцев лучших времен формейшена, этот концерт по накалу страстей существенно отличался от тех былинных выступлений.

Книга повествует об истории московского экзистенциального панка, о группах, которые составили коньковскую формацию русского рока, или формейшен: «Соломенные еноты», «Лисичкин хлеб», «Резервация здесь» (позже «Банда четырех»), «Н.О.Ж.», «Ожог», «Огонь», «Брешь безопасности». Кроме общего информационно-музыкального поля их объединяли нонконформизм, возведенный в абсолют, эстетическое неприятие современности и интенсивность творчества: за относительно небольшой отрезок времени музыканты выпустили значительное количество альбомов. По словам автора, именно им удалось «перепридумать само понятие андеграунда» в постсоветское время: «форманты» не практиковали никакого специального продвижения, многие их концерты были квартирными — не столько вынужденно, как у рокеров 80-х, сколько совершенно сознательно. Эта музыка и сложившаяся вокруг нее мифология создавались и жили для себя и для узкого круга посвященных, а не для коммерческого успеха или общественного признания; так что приглашение «Соломенных енотов» играть на разогреве у «Гражданской обороны» — высокая оценка по гамбургскому счету.

Годом ранее вышла книга Александра Горбачева и Ильи Зинина «Песни в пустоту» — о событиях и персоналиях, которые создавали историю русского рока (как бы кто из них ни относился к этому понятию) в 90-е. Вопреки сложившемуся стереотипу, будто рок-н-ролл был бесповоротно мертв, в Петербурге функционировал клуб «TaMtAm», выступали группы «Химера» и «Последние танки в Париже», некоторые кочегары легендарной «Камчатки» еще совмещали работу и творчество, взошла и, увы, закатилась звезда Вени Дркина, а среди московских руин гремел — в прямом смысле — индастриал. Одна из глав «Песен…» повествует о «Соломенных енотах» и формейшене — не самом известном, но одном из самых знаковых явлений своего времени. Собранный Сандаловым материал мог бы стать этой главой, но его было так много и подробности оказались настолько ценными, что заслуженно составили отдельную, весьма объемную книгу.

В ней нет последовательного, хронологического изложения событий, какое обычно бывает в авторизованных «летописях». Феликс Сандалов ставит перед собой цель уловить дух времени, передать его и перевести на язык, понятный «обитателям» 2010-х годов. Каждая глава начинается с эссе, наполненных запоминающимися образами, небанальными метафорами, ассоциативными рядами — все эти языковые средства призваны вербализовать то, что «руками не потрогать, словами не назвать». А дальше звучат голоса действующих лиц. Благодаря этому монтажному методу повествования получается, во-первых, отобразить масштабную, объемную, стереографическую панораму событий, а во-вторых, избежать отстраненности, характерной для ретроспективных текстов1.

История московского экзистенциального панка непредставима вне исторического контекста. Начало 90-х, привычные связи рушатся, маргинальность и элитарность меняются местами: вчерашние преподаватели распродают остатки домашних библиотек, а ликующая гопота набирается сил в спонтанных силовых группировках и готовится стать новыми хозяевами жизни. Лишние люди, «оказавшиеся слишком бедными для общества потребления и слишком непосредственными для общества спектакля», обретают невиданную доселе ярость, готовность драться за наивные идеалы детства, объединенные упоением, неизменно возникающим, когда все вокруг летит к черту, ощущением щемящей свободы и отчаянного веселья. В рукописном самиздатовском журнале «Связь времен» Борис Усов пишет: «что такое “формейшен” вообще?.. “Революционное подполье”. “Клуб по интересам”. “Чуваки просто бухают”. Все эти формулы, безусловно, имеют право на существование… Однако есть нечто общее, что объединяет этих ребят, а именно — все они ОЗВЕРЕВШИЕ ЛЮДИ».

Эти люди и отправились на поиски альтернатив, а уж в них-то не было недостатка в этой точке бифуркации: высокая поэзия, наполненная книжными аллюзиями, красота индустриальных гигантов, анархия и радикальные экологические движения, среда футбольных фанатов, акционизм — всякого рода «героика, не подверженная инфляции и свободному рынку». Сильнейшее впечатление производит разнообразие практик, социальных сред, контекстов, с которыми так или иначе соприкасался формейшен: различные активисты, издатели, философы, нацболы, журналисты, музыканты, само собой, режиссеры, художники, писатели, ученые.

Тексты, а точнее, стихи важнее музыки и саунда — обычный расклад для русского рока. Технические детали и умение играть отходят на второй план («Не “Пинк Флойд”!»), уступая предельной экзистенциальной напряженности. Поэтому еще одно жанровое определение, которое дают группам, составившим формейшен, — литпанк: «анархопримитивистский звук», шумный lo-fi, «с изысканными, насквозь кинематографичными стихами». Из спецэффектов — можно, например, играть ножом на гитаре, «чтобы больше ада было». Зато слушателю почти вменяется в обязанность «сдать исполнителю экзамен по истории, литературе, кино и прочему миру искусств».

Еще в школьные годы будущие музыканты «Соломенных енотов» играли в сложные самодельные настольные игры, писали рассказы, сочиняли собственные вселенные — в эпоху Интернета и фанфиков этим сложно удивить, но тогда для такого нестандартного досуга нужно было быть настоящим нонконформистом: такова уж участь первопроходцев. Николай «Спонсор» Григорьев вспоминает, как они с Борисом Усовым создали свой клуб любителей фантастики «Пришелец», потому что настоящий, «взрослый» клуб нашли слишком скучным. Начитанные подростки начали с самодельного рукописного журнала «ШумелаЪ Мышь»2; позже были «Подробности взрыва» и «Связь времен». В них публиковались манифесты: «Все мировое зло спрессовано в зловещей триаде Выгода — Мода — Государство. Для меня эта триада имеет четкое материальное воплощение. Это жирная мохнатая курица, откладывающая золотые яйца. Не надо иллюзий. Из них вылупятся змеи». И еще: «Я ненавижу все, в чем нет жертвенности: средства массовой информации, Америку, большинство людей». Гораздо позже появилась другая игра — в Серебряный век и Русские сезоны, а с ней и журнал «Мир искусства» тиражом в пятнадцать экземпляров.

Такой вот всепобеждающий сплав ботанства и панка, безо всякого разделения на сценическое и бытовое: Усов «даже в собственной гостиной вел себя как БГ на рок-фестивале в Тбилиси». Но то, что, на взгляд обывателя, смотрелось как бытовая радикальность и пьяные концерты с летящими со сцены табуретками, в основе имело самые что ни на есть книжные, интеллигентские ценности: Воннегут, Хайнлайн, Даррелл, Сетон-Томпсон, Багрицкий, Эренбург, советская классика.

Кстати, о классиках. Над всей этой историей монументально возвышается фигура Егора Летова: количество упоминаний его имени превышает таковое для всех остальных «внесценических персонажей». Что неудивительно: Усов и Рудкин ездили в Тюмень в качестве самиздатовских журналистов на фестиваль «Белая поляна», и в Москве, а точнее, в Конькове появились благодатные споры сибирского панка. Говоря об усовской квартире сто четыре на улице Островитянова, ее нередко сравнивают с ГрОб records в Омске: та же насыщенность творчества и та же закрытость от посторонних.

Надо понимать, что формейшен не имеет никакого отношения к «массовым молодежным движениям», к субкультурам с их неистовым прозелитизмом. Он был достаточно надежно отгорожен от внешнего мира, что и позволило сохраниться духу клуба, основанного на дружбе одноклассников. Случайных людей сюда не пускали, их записи часто передавали удостоившимся друзьям со словами: «Вот кассета, которую никому нельзя давать слушать» (как бойцовский клуб, о котором нельзя упоминать). С другой стороны, хочешь или нет, но «любой, кто решается копнуть родную почву, неизбежно сталкивается с могучим корневищем формейшена — да и как пройти мимо, если оно проникло в искусство, политику, медиа, кинематограф — отовсюду торчат хорошо знакомые мохнатые уши».

Да вот, например, всем хорошо известная Национал-большевистская партия3. С ней связана история группы «Банда четырех», и глава «Москве не хватает огня» описывает НБП того периода — последнюю партию, построенную на личном общении и «на всем том, что вызывает тревожно-радостные эмоции и счастливое ощущение близкого апокалипсиса, ангелом которого ты, наконец, можешь стать». Эти страницы будут интересны всем, кто знаком с историей «лимоновцев» только по обрывочно-бестолковым сообщениям прессы.

Организация, у истоков которой был, в числе прочих, Сергей Курехин, вобрала в себя все самые радикальные творческие силы. Из этой среды вышли такие разные люди, как Захар Прилепин, Анастасия Удальцова и Алексей Цветков. Илья «Сантим» Малашенков вспоминает: «НБП на ранних этапах не была ни правой, ни левой — это был такой клуб вроде Cabaret Voltaire женевского, с совершенно потрясающей атмосферой… Одна часть искала свободы, другая диктатуры — но их это никак не разделяло». Можно понять, какая колоссальная творческая энергия вырабатывалась во взаимодействии столь разных элементов.

«Только Лимонову и его партийцам удалось и обновить язык политики, и снабдить ее особым культурным измерением, придать партии ощущение party». И сейчас тоже это все трудно представить: только в начале 10-х политика снова вошла в моду, перестав быть уделом маргиналов, но и утратив радикальность; стремление к бунту сменилось прагматикой и расчетом — по разным причинам. Тем полезнее помнить, что консерватизм в идеологии НБП отсутствовал как явление, на первом месте была эстетика, трикстерство и радикальные формы искусства, а вовсе не политика. Со страниц «Лимонки» в 1996 году лидер партии обещал всем «жизнь, полную героизма и приключений, жертвенности, гордую и сильную жизнь и героическую смерть» — ну и кто из молодых отказался бы от такого призыва?

Еще один сюжет — анархо-краеведение — движение (снова в прямом смысле этого слова), принцип которого — идти по городу напрямую, игнорируя проложенные кем-то до тебя маршруты, пробираясь там, где почти никто еще не был. Этот прием можно перенести и на любые исследования, и на самопознание: избавление от банального взгляда на вещи гарантировано. Андрей Стволинский определяет анархо-краеведение как «левацкие идеи плюс панк-рок плюс изучение антропогенной нагрузки на окружающую реальность». Захар Мухин писал в газете «ДейЛи», что «импульсом к созданию движения стала вопиющая тупость москвичей… Жители соседних окраинных районов Медведково и Бибирево, между которыми пятнадцать минут прогулочного шага, предпочитают проделывать этот путь на метро через центр, с двумя пересадками». И вот в 1992 году «группа подростков с северной окраины» приняла решение бороться с этим личным примером: «Брали карту, проводили между нужными точками прямую и шли напролом. На пути вставали промзоны, охраняемые военные объекты, правительственные учреждения, зловонные свалки». Одной из побед анархо-краеведов стала акция «Бронетехника-96»: ее участники пробрались на территорию танковой части и расписали однообразно зеленые БТРы цветочками, зверушками и бессмысленными лозунгами. «ДвУрАк» (движение ультрарадикальных анархо-краеведов) обживал промзоны, замороженные стройки — в общем, занимался «чудаческим досугом, включавшим в себя хеппенинг, паркур, стрит-арт, диггерство, руфинг, зацепинг и множество других дисциплин задолго до их укоренения в России». Сюда же, кстати, можно добавить и транспортных фанатов — по-прежнему довольно маргинальную и немногочисленную тусовку, и городское ориентирование, ставшее вполне благообразным видом досуга.

Илигруппа «за Анонимное и Бесплатное искусство» («зАиБи»), выступавшая за отказ от авторства и коммерциализации творчества в пользу его самоценности. «ЗАиБисты» сблизились с анархо-краеведами, объединили усилия и много лет праздновали День неизвестного художника на крыше огромного недостроенного здания в Чертанове. Им удалось внедриться даже в программу «До 16 и старше»: одним из ее режиссеров работал Сергей Лобан (позже снявший культовые фильмы «Пыль» и «Шапито-шоу»). Так на телевидение попали акции анархо-краеведов и другие развеселые диверсии, которые удавалось относительно легко протаскивать под носом у дезориентированных теленачальников. Чего стоит хотя бы генерирование поп-звезды по имени Тито Алехано! Похожая история вошла в фильм «Шапито-шоу»: продюсер знакомится с певцом по имени Рома Звезда, копирующим Виктора Цоя, и создает проект «эрзац-звезда». Кстати, если вы не помните этой истории, посмотрите соответствующие выпуски «До 16 и старше» — паззл у вас в голове красиво сложится. В общем, все как Курехин завещал: первым делом нужно захватить медиаресурсы и разыгрывать мистификации, веселясь от души, пользуясь доверием телезрителя к слову, звучащему с экрана. И, кстати, между Тито Алехано и «Шапито-шоу» была еще «Фабрика звезд», где попсовые продюсеры делали примерно то же самое, только всерьез и за реальный, а не символический, капитал.

Еще один виток — и снова возвращаемся в Сибирь: стрит-пати, которые организовывали «Свои-2000» (творческое объединение, вышедшее из «зАиБи»), вдохновили новосибирских художников на «Монстрацию». И было еще много веселого и неожиданного, вплоть до изученияидей чучхе, вдохновленного журналом «Корея» (sic!). Впрочем, участники этих событий теперь уже затрудняются определить, насколько это было всерьез. Они проводили пародийные предвыборные кампании, создавали клуб на дебаркадере, забегали в церковь с криком «бога нет», катались на картонках на горнолыжном курорте, жили в сквотах, знали о технологиях подключения к городской телефонной сети и занимались прочим городским партизанингом, когда это еще не было мейнстримом.

Почти все это трудно представить в нынешних обстоятельствах, и дело не только и не столько в законодательных запретах или в тотальной всеобесценивающей иронии — просто информационные технологии изменили правила игры: успешность каждой акции по взлому реальности определяется количеством лайков и репостов. И получается, что читать об этом — все равно что смотреть на землю в телескоп с далекой планеты и видеть ее прошлое — не такое уж далекое, но уже недостижимое.

В заключительной главе книги — она называется «Слово за тобой» — Феликс Сандалов рассказывает о личном знакомстве с Борисом Усовым (к этому моменту уже Белокуровым): со дня основания «Соломенных енотов» прошло два десятка лет, идеолог формейшена выздоравливал после тяжелой болезни. Формейшен пребывает в гибернации, но еще действует: существуют некоторые группы, переиздаются пластинки, многое оцифровывается и попадает в Интернет — и вот молодые музыканты, к которым эти записи попали уже в нулевые: Иван Напреенко (участник проектов Sal Solaris и «Оцепеневшие»), рэпер Oxxxymiron, музыканты групп «Труд», «Ленина Пакет», «Макулатура» и другие — говорят о своих впечатлениях и о важности этой музыки для себя.

У книги есть музыкальный постскриптум — сборник «Связь времен. Фантастический музыкальный марафон», изданный на аудиокассете лэйблом «Secretly Chuvashian». Этот сборник — трибьют формейшену: дань уважения отдают Rozovoje Ghetto, «Ленина Пакет», Галя Чикис, «Да, смерть!», «Фанни Каплан», Ева Анри, «Журналист из Фурфура», «Гриша любит Грушу», «Кобыла и трупоглазые жабы искали цезию, нашли поздно утром свистящего хна» и другие. Очень разные по стилистике, все они проникнуты узнаваемым характером первоисточников. Такого рода преемственность — естественная черта рок-музыки: почти все сколь угодно самобытные музыканты сначала «снимали» мелодии и звучание предшественников, чтобы научиться и проникнуться. Кассета, оформление которой выдержано в DIY-эстетике, действительно получилась немного DIY: ошибочное название одного из треков аккуратно (явно вручную) заклеено кусочком бумаги с правильным названием — и это как-то особенно трогательно.

На презентации книги Феликс Сандалов упомянул о том, что сейчас люди не записывают друг другу кассеты — этот способ передачи знания исчез, как и многое другое, из-за чего те, кому сейчас меньше тридцати, изучая эту историю, испытывают фантомную боль о несбывшемся. И о том, что, несмотря на густую мифологию вокруг формейшена, не может не подкупать подлинность лирического героя. Нонконформизм, сознательный выбор в пользу маргинальности — все это требует работы над собой, поэтому нам есть чему поучиться не только у людей, но и у настроения той последней по-настоящему героической эпохи.

А потом, уже во время концерта, кто-то, стоящий у сцены, бросил презрительную реплику: «Чего вы расселись, хипстеры, что ли?» — зрителям, которые не решались слэмиться около сцены. И правда, неловко слушать песни про безнадежно проигранные партии и влажный воздух ночной подземки, ветеранов, которые учат строить баррикады, уходящие праздники и мясорубки, катящиеся по рельсам, чинно сидя на стуле. Они как прививки от банальности и конформизма: совестно заниматься не тем и идти на вымученные компромиссы. Их важно прочувствовать и пережить по-настоящему.

                                                                                                                                              Ольга Степанянц

1   По этому же принципу, кстати, построены недавние фильмы о сибирском панке «Здорово и вечно» и «Следы на снегу», так же пишутся многие книги о рок-музыке (в том числе и упомянутая ранее «Песни в пустоту», и «Прошу, убей меня!» Легса Макнила и Джиллиан Маккейн об американском панк-движении).

2     В 1991 году в «ШумелаЪ Мышь» Борис Усов так отрефлексировал эти занятия: «Сидят два пацана, чего-то там рисуют, пишут, режут, клеят, печатают, периодически возгораясь от избытка чувств дать друг другу по шее… Гляньте, это же, как и прежде, “русские мальчишки” разные “предвечные вопросы” решают. Только сами себе не признаются или пока даже не догадываются».

3  В 2007 году Мосгорсуд признал НБП экстремистской организацией и запретил ее деятельность на территории РФ.