Жизнь вблизи крыш
Константин Сергиенко. Картонное сердце. С-Пб., Лимбус Пресс, 1998.
Мне подарили несколько книг издательства “Лимбус Пресс”. Две рекомендовали как бесспорные удачи, а третью как книгу спорную. “Бесспорные” мне совсем не понравились. Для закругленности мысли и словесного периода следовало бы написать, что понравилась третья. Но спорная оказалась действительно спорной, наводящей на размышления. Хотя какие, казалось бы, размышления может вызвать современная детская книжка, изданная в детской серии издательства?
Но я как раз и задумалась — детская ли это книжка? Для детей ли писалась или, лучше так, — только ли для детей?
Оценят ли дети словесно-смысловые и стилистические “шуточки” типа “осыпать розами и лавровым листом”? Или горькую “кафкианскую” иронию в рассуждении о том, что за воротами с призывной надписью “Добро пожаловать!” “могут быть джунгли”? Поймут ли шутливую игру с классикой в повести “Фарфоровая голова”, где девочка Катя вспоминает о своей пропавшей кукле “Где ты, Мисюсь?” и где сам сюжет строится на пародировании “милицейских” и “научно-фантастических” повестей?
Мне скажут: смотря какие дети! И все же адресат этой прозы “двоится”. И я готова предположить, что книжка скорее для взрослых, но для таких, которые сохранили с детством живую связь. Это упомянутые в “Фарфоровой голове” взрослые индивиды, которые “остались не до конца серьезными, а все еще помнят детские замашки”.
И вот, рассмотренные во “взрослой перспективе”, лучшие в книге повести Константина Сергиенко “До свиданья, овраг” и “Жизнь на крышах” представляются мне едва ли не лирическим авторским дневником.
Разумеется, автор не бездомная собака, от лица которой ведется повествование в повести “До свиданья, овраг”, и не тот горе-Сочинитель, который отправился с “сударем Котенком” в “кругосветное путешествие” по городским крышам (“Жизнь на крышах”). Но мотив бездомности и скитальчества, желание жить в каком-то веселом дружественном окружении, прилепиться к “своему Человеку”, как прилепился бездомный пес Гордый, — объединяет и героев книги, картонных, игрушечных, малолетних, покрытых шерстью, и самого Константина Сергиенко, недавно безвременно умершего...
Я прочла его только сейчас. Даже нашумевший “До свиданья, овраг” меня каким-то образом миновал. Но в последнее время до меня с разных сторон стали доноситься рассказы о самом авторе. И то, что я услышала о нем, первоначально как-то странно не соотнеслось с его прозой. Это-то и навело на размышления.
Говорят, на Западе вышла книга о Фрейде, написанная его служанкой. Я бы этой книжке не слишком доверяла! Тут же о “Косте” рассказывали его приятели, трогательно хранящие о нем память. Портрет был далек от благообразия. Бездомный “свободный литератор”, живущий в последние годы у приятеля-художника, “гуляка праздный”, любящий вино и веселое окружение и пропагандирующий прозу Генри Миллера, тогда в России не изданного, с её несколько грубоватой и прямолинейной чувственностью.
У самого же автора я прочла очень чистые, грустные и смешные детские “сказочки”, а первая в книжке повесть вообще не о людях, а о собаках и от лица собаки. Прием, конечно, не новый, но какая-то очень живая, личная интонация. Не “остранение” привычного мира взглядом собаки, а проживание жизни в “собачьей шкуре”.
И вот в какой-то момент я поняла, что все это не “выдумки”, не просто такая “игра”. Автор, взрослый и не безгрешный, в глубине души соотносит свою жизнь и судьбу с жизнью своих героев—детей, собак, фантастических существ. А это уже выход к русской духовной традиции. Сам “детский” жанр появился у автора, возможно, как реакция на литературный официоз 70—80-х годов, на обязательные “большие”, социально-политические идеи и проблемы. А тут проблемы “маленькие” — бездомность и одиночество, поиски счастья и любви, стремление уйти от унылой “серьезности” взрослой жизни. Без всякого социального контекста и исторического колорита, хотя некоторые “вечные” реалии нашей жизни вроде вырытого под дом котлована, ставшего помойкой, тут узнаются.
Когда читаешь, как Сочинитель с “сударем Котенком” путешествовал по крышам, невольно думаешь, что сам автор в мансарде художника мог вдоволь этими крышами любоваться. И мысль Сочинителя о всех “крышниках”, подобранных на пути... “а почему бы и нам не пожить всем вместе?” — отвечает, видимо, авторской тяге к дружеской совместности.
Гуляка, эстет, ироник... И тонкие, пронизанные добрым юмором, романтические “детские” вещи. Как это совместить? Но ведь недаром же друзья, вспоминая своего “Костю”, празднуют европейский “день влюбленных”, который тот стал отмечать задолго до массовой популярности у нас этого праздника. Это от “детского” романтизма, веселости, веры в “высокое” и “прекрасное”. А взрослые горечь, скепсис, умудренность вошли в прозу Сергиенко некоей глубинной подсветкой, теми “другими” смыслами, которые вспыхивают за простыми и детскими, давая гротесково-пародийный или экзистенциально-философский эффект.
Мы тут встречаемся с той самой романтической иронией, о которой хорошо знали немецкие романтики прошлого века, в частности Гофман, уроки которого ощутимы.
“Так вот о чем надо писать! Об этой летящей девочке, о розовых далях, о новой счастливой жизни”.
В детской книжке фраза прозвучит естественно-наивно. Во взрослой — пародийно. У нашего же автора нерасторжимый сплав наивности и иронии, детской веры и взрослого скепсиса. Отсюда и ощущение лирического дневника, где многое утаено и скрыто, но основные духовные вехи расставлены...
Изданная книга не авторское избранное, хотя после смерти прозаика логичнее было бы издать избранное. Впрочем, современный книжный рынок не подчиняется законам логики. Возможно, избранное бы что-то прибавило в ощущении масштабов авторского дара, но в его истинности у меня сомнений нет. А придирки, критические замечания и вообще все “брюзжание” приберегу до выхода избранного писателя Константина Сергиенко.
Вера Чайковская
