ДИСКУССИЯ

Роман Сенчин

Большой роман не появляется готовеньким

В редакторском примечании статья Валерии Пустовой «Долгое легкое дыхание. Литература настоящего времени» («Знамя», 2016, № 1) названа полемической и сопровождена высказываниями «нескольких писателей и критиков по существу поставленных проблем». Вся дискуссия названа «Современный роман в поисках жанра».

Не буду подробно комментировать статью Пустовой, высказывания ее сторонников и противников. Отмечу только, что умудренные опытом литературные специалисты, как обычно, пожурили Валерию Пустовую за теоретическую слабость, узость доказательной базы, скудный инструментарий…

Большая часть высказывания Владимира Березина посвящена ухмылкам по поводу принципиальных для Пустовой терминов «жизнеравный», «замещающий жизнь», «соприродная времени» в отношении романа и литературы.

Журили, а то и ругали Валерию Пустовую, сердились на нее и больше десяти лет назад за ее статьи «Манифест новой жизни», «Об очищении писательской личности», «Пораженцы и преображенцы», «Серый мутированный гот с глазами писателя», «Человек с ружьем». Но те статьи были в первую очередь мировоззренческими, даже идеологическими, а новые — «Теория малых книг», «Долгое легкое дыхание» — эстетические. В эстетических лабиринтах у нас на каждом шагу своя (или «свой») Ариадна, и попробуй не принять протянутые клубки — сожгут усмешками.

В своей «полемической статье» Пустовая, пусть не в лоб, говорит о кризисе русского романа, да и вообще русской литературы. Спорить с доводами, разбирать аргументы — дело пустое. В главном автор права: кризис есть.

Пустовая, вслед за покойным Александром Агеевым, размышляет о «цветении» литературы «золотого» девятнадцатого века, которое (цитата из Агеева) «заворожило, заколдовало русскую литературу. С тех пор она идет вперед с лицом, обращенным назад».

Может быть, так и было четверть века назад, когда писал эти слова Александр Агеев. Но, по-моему, современная литература давно уже не оборачивается назад, а торопливо трусит вперед в полутьме реальности, близоруко щурится, пытаясь что-нибудь разобрать.

Имена Льва Толстого, Достоевского, Чехова, на которых мы, нынешние литераторы, вроде бы должны ориентироваться в силе художественного высказывания, на деле просто выбитые на камне и позолоченные символы — приподнять этот камень мало кто считает нужным. Ни сил нет, ни времени (надо скорее писать и писать), ни желания.

Принято такое слово — «развивается». Наша литература вроде бы тоже развивается. Но точнее, наверное, будет слово — «двигается». Но вот куда она двигается — в гору или под гору, — это вопрос. Хотя для меня и не особенно сложный: под гору. Конечно, иногда на склоне возникают кочки, возвышенности, и взбирание по ним создает иллюзию подъема. Но это именно иллюзия.

Если говорить о русском романе, то в период «золотого века» он был необыкновенно свободен. Не в плане содержания, а в плане формы. Уже «Герой нашего времени» — это нечто странное для глаз теоретика литературы. Кто там главный? В начале одно «я», через пять страниц это «я» отдается Максиму Максимычу, потом возвращается обратно, затем перекидывается Печорину при помощи его дневника, и первоначальное «я» окончательно исчезает… В общем-то любой редактор нынешнего толстого литературного журнала (об издательствах сейчас речи нет) скажет автору: «Ну, чего-то вы тут нагромоздили. На ста пятидесяти страницах». В лучшем случае попросит структурировать, а так — вернет без сомнений.

А сколько лишнего в тоже тоненькой вообще-то «поэме» «Мертвые души». Почти на каждую мелочь, на каждую безделушку Гоголь отвлекается многостраничными «лирическими размышлениями». Опытный редактор вполне ужмет подобный текст до небольшой повести. Если только «стилистические ошибки» не заставят редактора захлопнуть рукопись после десятка страниц.

Конечно, многие могут удивиться таким моим оценкам. Но дело в том, что мы привыкли с детства знать: Лермонтов, Гоголь — это классика. А если попробовать забыть про это, мысленно перенести этих авторов и их последователей с их рукописями в наше время?..

«Герой нашего времени» и «Мертвые души» — цветочки. Ягодки пошли через несколько лет. Романы Гончарова, Тургенева, Достоевского, Толстого…

Гончаров и Тургенев более или менее держались в рамках. В некоем формате. Хотя «Обломов» вряд ли бы обрадовал современного редактора. Это кособокое произведение, нуждающееся в кардинальной сюжетной переработке. «Обрыв» — безжалостно сократить.

Тургеневу, соблюдавшему приличие в объемах, тоже не помешает сокращение — оно только на пользу, заострит конфликты, придаст динамику, усилит сюжет. Из «Дыма» столько воды откачать можно…

Лесков… Не мастер романа. Не умел попросту писать в этом жанре. Громоздил, притягивал за уши… Вряд ли бы его романы нынче опубликовали.

Роман Писемского «Тысяча душ» раздут и водянист до неприличия…

Но вне конкуренции по раздутости и водянистости, конечно, романы Достоев­ского и Толстого. Не все, но многие. (Прав один из участников дискуссии, Владимир Березин: «Русская литература XIX и XX веков, наряду с великими произведениями, знала огромное, куда большее, количество чудовищных книг — плохо написанных, забытых сразу или через некоторое время после публикации или поставленных на уважительную полку и исключенных после этого из чтения», — но мы говорим о переживших время образцах.)

Что такое, если оценить трезвым взглядом, «Война и мир», «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы»? Столько всего в них понамешано, что ни в какие ворота. Или — в какие?

Евгений Ермолин утверждает (а может, провоцирует на спор?): «У современности нет “больших тем”, предназначенных для глобальных аудиторий…» Странно. Какие «большие темы» нужны для «большого романа»?

В основе абсолютного большинства романов «золотого века», «золотого стандарта» случай, ситуация, как тогда говорили — «анекдот». Те романы можно пересказать несколькими словами. Но вокруг этих «анекдотов» Достоевский, Толстой, Гончаров, Тургенев создавали целый мир, «жизнеравный», «замещающий жизнь», а скорее — отображающий жизнь во всей ее полноте, учащий жить.

Поражает дар писателей того времени смотреть на своих персонажей сверху, подобно Богу, но, опять же подобно Богу, не особенно вмешиваясь в их дела. А может, это не дар, а смелость? Смелость породить мир на бумаге.

Богу потребовалось несколько дней, чтобы создать Землю во всей ее полноте и многообразии. Писателю требуются годы. Лев Толстой, так сказать, материально обеспеченный, вроде бы не спешил; Достоевский, вечно нуждающийся, спешил, но и у него ежегодно создавать мир не получалось. У многих современных авторов за год — получается. Но выходят не миры, а, по определению Валерии Пустовой, — «фрагменты».

Есть мнение, что повествование от первого лица убивает роман. Вроде бы действительно — убивает. Но у повествования от первого лица есть огромные возможности. Вспомним, что «Подросток», «Бесы» Достоевского написаны от первого лица. В основе там «я». Но сколько это «я» видит, слышит, чувствует, переживает!..

Романы «золотого века» не только писались годы, но и публиковались не за один месяц. Традицией русских журналов было печатать большие произведения на протяжении многих месяцев, а то и лет. Зачастую редакторы брали начало, а автор потом поставлял продолжение для следующих номеров. Иногда возникали паузы. И ничего страшного — наоборот, читателю предоставлялось время пообсуждать, поразмышлять, потомиться в ожидании.

Сегодня и в двух номерах журнала роман — редкость. Во многих есть пометка, что рукописи объемом 10, 12 авторских листов — не рассматриваются.

Можно, конечно, соглашаться с пользой «толстожурнальной диеты» (термин, изобретенный, по-моему, Натальей Борисовной Ивановой), но, к сожалению (или к счастью), настоящие, «жизнеравные» романы тонкими не бывают.

Скажут: но ведь есть издательства, туда несите 20, 40 листов... Да, многие именитые авторы минуют в последние годы журналы. Это плюс для малых форм прозы, которые издателями не очень-то востребованы; для молодых, которых публикация в толстом журнале нередко делает известными хотя бы в узких литературных кругах или по крайней мере дает путевку в жизнь. Но для читателя уход большого романа из журналов — минус. А самый длинный и жирный минус — для самих авторов.

Книг выходит масса. Авторы в большинстве своем предельно писучие. Читатель просто теряется и тонет в книжном море. Толстые журналы до сих пор все-таки ориентиры в этом море. Но в них — «фрагменты».

Не знаю, почему журналы отказались от романов «с продолжением». Последней такой публикацией был, кажется, роман (по форме, впрочем, огромная повесть) Владимира Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени», и, по ходу публикации, его, помню, очень активно обсуждали… Выходили в нескольких номерах «Нашего современника» и романы Александра Проханова, и тоже вызывали отклик и споры, догадки, чту там окажется дальше.

Евгений Ермолин пессимистично замечает в ходе дискуссии: «…Роман уже не в меру человеку. Он непомерно велик, как допотопное, архаическое чудовище». Почему же? Читатели демонстрируют: толстая и даже очень толстая книга современного автора им интересна. В топе продаж подобные книги не только медийных авторов, но и малоизвестных (кто помнил молчавшего много лет перед изданием «Каменного моста» Александра Терехова? Кто широко знал до «Большой книги» Валерия Залотуху, автора огромного, уже несколько раз допечатавшегося романа «Свечка»?) не редкость.

Но все это романы исторические — об отдаленном или недавнем, но все-таки прошлом. «Относящиеся к прошлому, а не к актуальности», по определению Валерии Пустовой… А как создаются (создавались) большие романы о современности?

Вот самый вопиющий по неуважению к читателю, к редактору журнала пример — история публикации великого произведения «Анна Каренина».

Лев Толстой на протяжении года пытается написать роман о «потерявшей себя» женщине. В конце концов значительная часть романа вроде бы готова. Точнее, автор признается, что «устал работать». Он едет в Москву и сдает эту часть в типографию Каткова для издания ее отдельной книгой. Но, почитав корректуру, приходит в ужас и убегает в Ясную Поляну. Через почти год он не без труда договаривается с тем же Катковым (который уже настороженно относится к проблемному автору) о публикации «Анны Карениной» в журнале «Русский вестник».

В январе 1875 года началась публикация. В апреле оборвалась. До января следующего года!.. Публика жаждет продолжения, а автору противно то, что он написал, автор читает книжки по педагогике, экономике… В январе 1876-го публикация возобновляется и очень быстро опять обрывается. Автор признается, что спит духовно… Новые главы романа, которые вобрали в себя то, что узнал, передумал, осмыслил Толстой за время духовного сна, читатели увидели через семь месяцев.

Теперь автор работает весело, отсылает куски в журнал без сбоев. Но, когда Анна Каренина уже погибла, сюжет исчерпан, пишет еще одну часть, совершенно вроде бы лишнюю, да к тому же идущую вразрез с духовным подъемом народа… Катков требует правки, автор что-то правит, в чем-то упирается, а потом публикует эту часть отдельной книжкой, поставив подписчиков «Русского вестника» в очень неприятное положение…

Такие вот дела. Но именно так рождаются «золотые», «жизнеравные», «соприродные времени» романы. Они не приносятся в журналы или издательства в папке с завязанными тесемками; они именно рождаются — постепенно, толчками, с уродливыми пятнами и складками… В журнальной публикации «Анны Карениной» есть сюжетные нестыковки, ляпы, которые потом устранялись. Достоевский и вовсе по ходу писания ненароком переименовывал некоторых своих персонажей — в современной литературной практике верный признак графомании…

Ни один большой роман русской литературы не появлялся сразу целиком, готовеньким. Сегодня же публикация одной четвертой части романа с неясным продолжением — нонсенс. А зря.

Участники дискуссии дали разные прогнозы русскому роману. Но все сошлись во мнении, что к «золотому» прошлому возврат невозможен. Может быть, они правы. Хотя хотелось бы, чтоб какой-нибудь будущий неведомый избранник взял и делом — бесспорной мощью таланта — это мнение опроверг.

Но для появления такого избранника все-таки нужны условия.