Н.И. Петровская. Разбитое зеркало: Проза. Мемуары. Критика.
Составление: М.В. Михайлова; вступительная статья: М.В. Михайлова и О.
Велавичюте; комментарии: М.В. Михайлова и О. Велавичюте
при уч. Е.А. Глуховской. — М.: Б.С.Г.-Пресс, 2014.
Самое
удивительное в этой книге — ее объем.
Кто для нас Нина Петровская? Одно из главных имен в донжуанском списке Брюсова, ведьма Рената из
его романа «Огненный ангел», героиня хрестоматийного очерка Ходасевича «Конец Ренаты», жена издателя альманаха «Гриф» Сергея Кречетова и
более или менее мимолетная возлюбленная едва ли не всех мэтров и «младших
богов» русского символизма, от Бальмонта и Андрея Белого до почти забытого
Сергея Ауслендера. Наркотики, алкоголь,
нищета, самоубийство — ну и что могла написать эта роковая женщина? Тоненькую
книжку плохоньких рассказов, несколько рецензюшек в
«Весах» (еще бы Брюсову ее не печатать!), потом, разумеется, мемуары…
И вдруг — толстенный том, без
малого тысяча страниц. Проза, воспоминания, очерки, политические заметки,
рецензии, обзоры. Годы, десятилетия (пусть с перерывами) кропотливой и
добросовестной газетной работы — по призванию и ради скромного заработка. И вот
перед нами уже не femme fatale,
а — выражаясь языком некрологов из какого-нибудь бесконечно чуждого Петровской «Русского богатства» — «честный литературный
труженик». Профессиональный литератор со своим путем, со своими извивами и
этапами, с внутренней логикой развития.
Это, конечно, не значит, что Петровская
была крупной писательницей. Приятели-«грифовцы», имевшие доступ к газетным полосам, иногда делали
ей печатные комплименты, причисляя к «главным богам» отечественного
декадентства, но это не более чем историко-литературный анекдот. Ее проза вовсе
не так плоха, как принято считать, но почти без остатка сводится к единому
инварианту. Во всех ее рассказах, в сущности, есть лишь одна тема: роковая
любовь. Любовь отвергнутая, поруганная, разбитая — и в этой отверженности и
разбитости обретшая смысл и завершение. Ее герои — на грани сумасшествия,
накануне самоубийства — упиваются своим несчастьем, понимая, что без него не
познали бы в жизни чего-то самого главного.
Рецензентом Петровская была
образованным, с неплохим вкусом, иногда тонким в оценках — но и только. Ее
никак не назовешь блестящим критиком, законодательницей мод. В «весовский» период она играла роль своего рода чиновника по
особым поручениям при Брюсове. Когда его гимназический друг Владимир Станюкович
выпустил записки о русско-японской войне, редактор «Весов» заказал рецензию
Александру Курсинскому, но тот написал отрицательный
отзыв. Брюсов текст Курсинского забраковал и
обратился к Петровской, которая отозвалась о
«Пережитом» почти восторженно. Это вовсе не значит, что Петровская была
неискренна, книга Станюковича, по-видимому, действительно произвела на нее
глубокое впечатление, неслучайно она через несколько лет после публикации в
«Весах», когда «информационный повод» уже давно исчез, поместила заметку о
«Пережитом» в массовой газете «Столичное утро», где в то время сотрудничала.
Просто она была спутницей Брюсова не только в жизни, но и в литературе, взгляды
и вкусы мэтра настолько пропитали ее, что совпадения конкретных оценок были
практически неизбежны.
Вероятно, брюсовской
школой объясняется и отсутствие в журнально-газетных публикациях Петровской
надрыва, истерики, специфической символистской «экстатично-сти» — всего того,
что с избытком обнаруживается в ее письмах и бытовом общении (выразительное
описание последнего дает включенный в том рассказ эмигрантского литератора Юрия
Офросимова «Джеттатура»). Соблазнительно
увидеть «заочное» влияние Брюсова и в послереволюционном идеологическом
повороте Петровской, приведшем ее в начале 1920-х в берлинскую сменовеховскую
(читай — просоветскую) газету «Накануне», где писательница в многочисленных
рецензиях и обзорах восхищалась Казиным и Всеволодом
Ивановым и побивала Гиппиус Николаем Тихоновым. Однако, по всей
видимости, дело обстояло сложнее, порукой чему — искренняя ненависть к
эмиграции, которая сквозит в публикациях Петровской тех лет. Ей, безбытной, почти бездомной, было — и должно было быть —
отвратительно все устоявшееся, стабильное, имеющее почву под ногами. Русские
эмигранты, бежавшие, как «бараны за вспугнутым стадом», спасая свои «сундуки и
картонки», были частным случаем этого отвращения, этой ненависти. Петровская прошла этот путь раньше их, по собственной воле,
и зашла дальше. Плюс, конечно, практически неизбежное для ее круга «антимещанство» и социалистические чаяния молодости,
воплощение которых померещилось ей в «огненном лике Революции», в ее
«благодатной катастрофе». Ну как тут было не соблазниться приглашением в
«Накануне», где к тому же аккуратно платили недурные гонорары?..
Составители тома проделали огромную
работу: нашли тексты Петровской, рассыпанные по журналам и газетам первых
десятилетий XX века, осмыслили, снабдили научным аппаратом. Разумеется, как и
любой масштабный труд, это издание не только вызывает восхищение, но и
провоцирует полемику. Так, спорными представляются некоторые композиционные
решения составителей, рубрикация книги. Едва ли уместно было помещать интервью
с Горьким или записанные «по горячим следам» венециано-швейцарские впечатления
в раздел «Воспоминания» вместе с мемуарами Петровской.
Почему очерки о Брюсове, Зинаиде Гиппиус, Алексее Толстом включены в раздел
«Статьи и очерки из “Накануне”», а не в «Критику», где также специальный
подраздел отведен материалам из берлинской газеты? Да и нужно ли было разбивать
публикации из «Накануне» на два раздела?
Но все частные несогласия и
сомнения меркнут перед простым чувством благодарности составителям. Они
исполнили долг не только историко-литературный, но и человеческий. Петровская прожила трудную, страшную жизнь, в которой радости было
куда меньше, чем горя. При всей экзальтированности она трезво осознавала
свое место в литературе, была лишена характерного графоманского самоупоения и не оставляла, в отличие от иных
современников, практических рекомендаций авторам своей будущей «биографии с
портретами» и указаний на ту единственную фотографическую карточку, которую она
согласна «видеть в печати при собрании своих сочинений». Тем приятнее
сознавать, что теперь у Нины Петровской есть новые читатели, а у читателей —
этот замечательный том.
