Об
авторе |Алиса
Аркадьевна Ганиева — прозаик, эссеист. Лауреат премий «Дебют» и «Триумф»,
финалист премий имени Ивана Петровича Белкина, имени Юрия Казакова, «Ясная
Поляна». Автор книг «Салам тебе, Далгат!»,
«Праздничная гора» и «Жених и невеста».
Я написала эту заметку, вспоминая о десятидневном
путешествии по Армении в компании писателей из разных стран. Ежегодный
литературный фестиваль, который собирает каждой твари по паре под Араратом,
носит аллюзийное название — «Литературный ковчег».
Каждый участник выбирает себе имя кого-нибудь из ветхозаветных Ноевых пассажиров. Отсюда и всплывающие библей-ские
ассоциации.
В прошлом люди жили короче, но время их, кажется,
растягивалось до бесконечности, как воображаемое падение в черную дыру. Оно
длилось и длилось, ломая все законы физики. Почитать путешественников
«лошадиных» эпох, так диву даешься: отправляются куда-нибудь на целых
три-четыре месяца, да еще и сетуют, мол, коротка поездка, не успеем и глазом
моргнуть…
Сейчас, в наше время рывков и спешки, это странно и
удивительно. Взять нашу близость с Арменией. Она продолжалась всего-то десять
дней, но по ощущениям — полжизни. Армения оказалась густой и целебной, как
очистительный мед. Мы нырнули в нее, как в уютную нору, а очнулись в Стране
Чудес. Мы сели в Ковчег и отправились в путь, когда вокруг собирался потоп и
все твари земные бежали в ужасе, а сошли на землю, когда голубка вернулась с
оливковой ветвью и показалась желанная суша. Мы спаслись: просто медведь и
медведь губач, слон и кошки, муравьед и волки, яйцо и курица…
Все-все-все. Спаслись и стали немножко другими.
* * *
Из окна иллюминатора Армения кажется другой планетой.
Древний, красный, изрытый, совершенно марсианский ландшафт. Спуски и покатости.
Дым и туман облаков.
В Ереване — прямые и крутящиеся кольцами таманяновские улицы1,
стертая палевость домов, побледневших от постсоветской блокады. Дыхание
враждебных соседей. И вездесущий взгляд Горы, подобной отлученной от ребенка
матери.
Над Матенадараном, хранилищем великого народного
богатства2, — воздетые руки гигантской
статуи. А внутри — бесчисленная яркость красок на старинных рукописях. Горящий
красный, брызжущий золотой, пронзительный, утоляющий жажду синий… Натуральные
цвета из секретных соков жучков и растений.
Дальше, за памятником Таманяну,
под каменными ступенями-террасами «Каскада»3, спряталось современное
искусство. Диваны-губки, хрустальные инсталляции, а на самом верху — зал, в
котором открылось наше путешествие. Так всецело и не выражена благодарность
тем, кто его зачинал и готовил. По-детски обаятельному, черноокому Давиду,
воспетому Битовым сыну Гранта Матевосяна. Режиссеру и
собирателю Ноевых зверей. Невидимой руке министра
культуры, чей заместитель, Нерсес, бродил меж нами,
как фараонов лев с почти что древнеегипетским именем.
Трудолюбивым феям с красивыми именами Люсинэ, Татев, Ани... Всех не перечислишь, не упомянешь…
После открытия я потерялась, как маленькая. Ковчег
умчался, оставив меня, жену неизвестного Иафета, у
подножья Каскада. Вокруг шумел и сигналил автомобилями Ереван. И я пошла по
нему, ведомая только нюхом и наитием. Ноги привели меня к круглой Опере, где
навстречу сначала робко, а потом настоятельно понеслись звуки национальных дудуков и барабанов.
На площади перед Оперой размахивал платками сотенноголовый народный хороводный армянский пляс. Скачки и
паузы, ускорения и замедления, цепочки воздетых рук, синхронные шаги… Подлинный
ритм армянского сердца. На ступенях сидели и глядели на крутящуюся спиралями и
шестеренками площадь мои собратья — литераторы из Ковчега. Мэг
из Британии, Кейт из Дании, Марко из Хорватии,
Кристин из Германии, Клаудио из Италии… Случайное, счастливое воссоединение под
ликующую музыку танца.
Вслед за ереванцами пустились в пляс фонтаны на площади
Республики. Мы дошли туда пешком и долго глядели на прыгающие под мировую
классику цветные брызги.
* * *
На Севане было ветрено и пасмурно. Неожиданно пошел
крупою снег. Давид угостил нас пшатом со своего дерева: оранжевая оболочка,
белый, вяжущий пух внутри. Стоя у кромки озера, мы долго всматривались в туман.
Кристин и Кейт разулись и вошли по колено в мерзлую
воду, даже не ежась от ветра.
Рядом с озером — разномастные могилы, хачкары и склепы. Средневековые, домонгольские
и недавние, позднесоветские. Старые могильные плиты чудесно
красноречивы. На этих позеленевших камнях не просто орнаменты, а сюжеты из
жизни умерших. Вот два друга распивают вино и держат в руках символы вечности,
похожие на головки белых одуванчиков или клубки шерсти. Вот две нарядно одетые
женщины рукодельничают, а рядом — корзинка с ножницами и другими женскими
мелочами. Земледелец запряг быков в плуг и пашет землю. Улыбающийся усопший
лежит, сложив ручки пальчиками на груди. Счастливая, с румянцем покойница
почила в красивой юбке. По-детски наивные изображения, приоткрывающие щель в
прошлое.
В особенности запомнился камень, под которым похоронили
когда-то новобрачных. Судя по могильному рисунку-комиксу, жених и невеста
погибли одновременно в день своей свадьбы, от рук монголов-завоевателей. На
столах лаваши и кувшины с вином, музыканты и гости, но в левом углу уже
появился конный убийца с оголенной саблей…
Меж старыми могилами, продуваемые севанским
ветром, носятся тучи бабушек-вязальщиц. Они орудуют спицами тут же, присев на
древние камни, и, чуть увидят проезжих, налетают
неистово, предлагая купить колючие рукавицы или шерстяные носки. Мы оставляем
поле боя, отбившись от бабушек парой купленных вещичек. Давид вручает мне
кривые жертвенные носки.
* * *
Если на Севане мы видели снег, то в Звартноце4, у восстановленного основания давным-давно
разрушенной землетрясением «вавилонской башни», попали под сильный дождь. Как и
положено Ноевым пассажирам. Экскурсоводша, приятная
женщина несгибаемой хватки и с железным профилем птеродактиля, не боялась
ливня. Она упрямо вела нас под проливной завесой меж коллонадами
и каменными орлами. Спускала в бывшие винные погреба и стучала указкой по
прячущимся от глаз пентаграммам.
Архитектурное чудо византийских времен оживало от
немоты и начинало с нами беседовать на языке ушедших теней и полузабытых царей.
Урартская таблица5, разломанная надвое, но склеенная металлическим
жгутом, грозила на клинописи всем обидчикам и преступателям
законов, обещая проклятия любому, кто ее тронет. Камни-новоделы
предательски белели в реконструированных стенах, стыдясь соседства подлинных и
потемневших от времени собратьев. Ливень рушился на несгибаемую экскурсоводшу,
которая казалась единственным живым свидетелем потерянного мира.
* * *
Мы объехали многие провинции Армении. Встречались с
удивительно простым и ласковым архиепископом в Эчмиадзине, спускались в одну из
древнейших мировых христианских церквей, смотрели на копье с Голгофы, дышали
ладаном.
Обедали под навесом там, где люди готовились к
празднику, разбивали палатки и целые сутки варили в огромных кастрюлях
специальное сытное блюдо из зерна и курицы — ариса.
То самое, что помогло их предкам-армянам выжить на землях, ставших теперь
турецкими. Потерянных землях, откуда они бежали и
которые видны с этих пригорков.
Мы были в уцелевшем эллинистическом храме Гарни6, где современные язычники, настоящие
солнцепоклонники вершили свою театральную службу.
Поднимались к горной астрономической обсерватории,
которой несколько тысяч лет. Армянский стоунхендж, место слежения за светилами. В каждом камне
древние ученые проделали дырочку, через которую в определенный час и день видна
звезда или планета.
Мы бродили по пещерным кельям Гегарда7
и считали на стенах церквей кресты пилигримов. Там, в заднем дворике храма,
приносили в жертву козла8, и Николо из Македонии стало не по себе.
В Нораванке мы поднимались по
узеньким ступенькам, вырубленным на внешней стене часовни, чтобы попасть на
второй этаж. Прятались в темных ячейках и уголках древних, с неровными полами,
святилищ. Там на меня посмотрел Бог-отец, держащий в
руках младенца. Невиданный прежде образ. А во дворе, в глухом колодце, омывало
своей энергетикой место силы.
В лесу возле Нораванка мы ели
печеную кукурузу, мясо и прочие угощения. Со мной разговорился армянский
писатель, одетый, как ковбой, и цедящий бехеревку из
серебряной фляги. Он говорил что-то странное, но совершенно не помню что.
В общем, куда только не заносило наш литературный
ковчег по обсидиановым, агатовым, полудрагоценным дорогам древней Армении.
* * *
Дорога в Карабах длилась девять часов, считая
остановки. Мертвая Агдам-ская долина с пятнами
гранатовых садов и пустующими азербайджанскими городами (или это было уже на
пути к Тигранакерту?), протянутые между горами
проволоки против налетов вражеской авиации, — все напоминало о не оконченной, а
лишь приостановленной, вялотекущей войне.
В полном тумане, медленно и осторожно, мы въехали в
тихий и чистый Степанакерт. Еще не оправившийся после
войны, но живой, добрый, жизнестойкий. Жители заботливо убирают свой город,
радуя глаз. Столица Карабаха впустила нас в день осеннего солнцестояния. Это
был день моего рождения. И кажется, что перерождения.
Интересно, что дни рождения участников сменяли друг
друга на протяжении всей поездки. Вика из Молдавии, Клаудио из Италии… За ужином я задула свечи на праздничном торте, — сюрприз
от хозяев. А наутро мы отправились в университет, встречаться с преподавателями
и студентами.
* * *
Шуши — город совсем не хищный, а рвущий сердце. Пустые улицы,
наколотые дрова и редкий дымок на балконах многоэтажек. Ветшающие советские
скульптуры и плакаты. Время здесь как будто остановилось, а разруха пропитала
каждый дом.
В местном музейчике нам
устроили чтения под аккомпанемент народных инструментов. В какой-то момент, как
только зазвучала бодрая мелодия, ковбой вытянул меня танцевать. Танцевать я,
конечно, не умела, но повторяла за ним, как могла. Мы составляли престранную
пару. Подскоки, притопы, прихлопы… Публика глядела на нас с удивлением.
* * *
В Карабахе особенные цвета, темно-густая палитра света
и тени. Горы и запахи мучительно напоминали мне родной Дагестан. Казалось, что
я дома. Впрочем, это ощущение не покидало во всей Армении, но здесь кольнуло
особенно остро. Немудрено, ведь между аварскими и карабахскими князьями нередко
заключались браки.
Но вместе с ощущением дома сверлила тяжесть. Невидимая
боль от того, что там случилось и продолжается. Небо Карабаха, казалось, несло
эту тяжесть в себе. От строгих линий тамошних монастырей, от великолепия
пропастей, от тигранакертских раскопок и развалин
пахло потусторонним миром. Время от времени в этих местах кто-то гибнет.
Армяне, азербайджанцы. Позорная вина и глупость прежних советских вождей
оборачивается незаживающей ненавистью между двумя народами. От этого больно и
страшно.
Когда мы отправились назад в Ереван, в Татеве в душу ударил луч света. Мы плыли в корзине
фуникулера к древнему монастырю, внизу журчали родники и темнели леса и крыши,
а тяжесть постепенно уступала место легкой радости. И эхом отдавали запахи
горных трав и варений на прилавках местных крестьян.
Татев стал для меня
символической границей между жизнью и смертью. Ковчег — ладьей забвения, а вся
армянская поездка — подарком Вселенной.
За это я благодарна не только Небу, но и каждой твари
по паре. Вы плыли со мной по очистительным водам. И вы пристали со мной к
Арарату. Спасибо. Шноракалутюн. Мерси. Баркала…
1 Александр Таманян
(1878–1936) — армянский архитектор, автор
генерального плана Еревана, построек в Ереване, Санкт-Петербурге и Москве (ред.).
2 Матенадаран — научно-исследовательский институт и хранилище древних рукописей в
Ереване (ред.).
3 Парк в Ереване (ред.).
4 Звартноц (храм
Бдящих Ангелов) — построен при католикосе
Нерсесе III в 640–650 гг.; поражал современников
своими размерами (ред.).
5 Урарту — государство
на Армянском нагорье, существовало с XIII по VI в. до н.э. (ред.).
6 Гарни — языческий храм и резиденция армянских царей
II–I вв. до н.э. (ред.).
7 Гегард — монастырский комплекс IV в. н.э. (ред.).
8 В Армянской Церкви сохранился обычай
жертвоприношения животных и птиц (ред.).
