Константин Комаров. Теплая речь. Юрий Казарин. Глина. Константин Комаров
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Константин Комаров

Теплая речь

Юрий Казарин. Глина. Стихотворения. — М.: Русский Гулливер, 2014

 

В каком направлении будет развиваться поэзия Юрия Казарина после предыдущей книги — трехчастных «Каменских элегий» — понять было невозможно. Тем интереснее было читать новую книгу Казарина.

Как и «Каменские элегии», и другие (не только поэтические) книги Казарина, «Глина» связана с местом ее создания — деревней Каменка, местом силы и вдохновения (не люблю этого слова, но здесь употребляю его в буквальном смысле — вдыхания, вдоха, воздуха) для этого поэта. Сам автор так определял этот чудодейственный для него хронотоп: «Здесь, в Каменке, в домике своем, я и пересидел свое двухлетнее отчаяние (нормальное состояние для стихотворца) и досиживаю его до какого-то (ясно — какого) конца, финала, развязки. Здесь и свалились на меня Бог весть как и откуда «Каменские элегии». Я горжусь своей Каменкой. Я — на своем месте: углежог, землепашец, охотник, казак, помещик и сочинитель. И место это (мое!) — опорное для Урала, стянувшего в одно целое, как две скатерти, Европу и Азию» (Место силы. — Урал, 2012, № 6).

«Глина» спокойнее «Элегий», но покой этот весьма относителен и специфичен. «Нормальное для поэта» отчаяние, эксплицированное, вывернутое в предыдущей книге во-вне, здесь коренится внутри и тихим, но зримым угольком мерцает на «подкорке» стихов. Если «Элегии» — это взрыв, прыжок, то «Глина» — скорее, напряженное и драматичное размышление над бездной. Это заряженная взрывом гармония, хаос человеческих страстей, завернутый в космос их проговаривания. Не рвущаяся, но предельно натянутая нить психосоматики. Загипнотизированность бездной и гипнотизация ее. Казарин зачарован, как и близкий ему поэт А. Кушнер, «расположением вещей на плоскости стола», и падением листвы, и любым природным шорохом. Если спроецировать этот отрезок творческого пути Казарина на творчество любимого им О. Мандельштама, то «Глина» с неоакмеистической отточенностью образов ближе к стихам периода «Камня», тогда как «Каменские элегии» — скорее «Воронежские тетради» (даже созвучие названий показательно) с их сумасшедшими внутристиховыми тектоническими сдвигами. «Глина» как бы принимает эстафету у «Элегий» — некоторые стихи недвусмысленно отсылают к ним («и ангелу с метлою одиноко / Елена умерла»). Среди поэтов, с которыми у меня «зарифмовались» многие строки из «Глины», и Заболоцкий с его умением «замыкать» природные «жесты» на человеческой телесности, на живую нить сшивая в непрерыва-емой пластике явления природы и процесс речепорождения: «гроза переливает синие глаза / из глины в глину». Здесь же и Арсений Тарковский, и по-своему продолжающая традиции Заболоцкого и Твардовского в современной поэзии Светлана Кекова, для которой также органично восприятие жизни природы как великого таинства, некий «панатропизм» — растворенность человека в природе. Подчеркивая в одном из интервью, что никогда не боролась с их влиянием, Кекова формулирует свой способ поэтического познания миробытия: «влияние и Заболоцкого, и Тарковского связано прежде всего с их творческим методом, который можно назвать символическим реализмом. Именно символическим реализмом, а не символизмом. Символисты в своем страстном порыве к «выражению невыразимого» насильно «заставляли» вещи становиться символами, а символический реализм не навязывает вещам и явлениям символического значения, а открывает ту тайну, которая вложена Творцом в каждое Его творение» (http://artbuhta.ru/index1505.html). Эти слова актуальны и по отношению к Казарину, у которого, например, во время грозы, совсем по-заболоцки, «выворачивалось эхо / в именованье бытия». Стоит, однако, оговориться, что, если для Кековой важны христианские коннотации в процессе поэтического познания природы, Казарину — скорее языческие.

Поэтическая оптика Казарина — всегда на «разрыв сетчатки», это одновременно «взгляда распах и суженье». Как пишет в послесловии к книге поэт Екатерина Перченкова, Казарин — «поэт взгляда всеохватного». Действительно: зрение, взгляд — основной, ключевой способ сообщения с миром в поэзии Казарина. Однако это зрение совершенно особого рода — синтетическое, органически вбирающее-вплавляющее в себя и слух, и осязание. Подобная оптика пронизывает «смотримое» насквозь, объемлет его, любовно расслаивая на атомы-клеточки, и бережно собирает вновь. Это «голое» зрение, которым только и можно увидеть Бога, понимаемого поэтом как «само ощущение присутствия человека в мире» (Е. Перченкова). Зрение, творящее и растворяющееся в творении, мудрое и детское, зрение, неустанно и необратимо знаменующее собой внутреннюю целокупность мироздания. Поэтому на второй (третий, четвертый, десятый) план отходит собственно стихотворная форма, реализующая это зрение, хотя и она у Казарина относительно постоянна — короткое лирическое стихотворение. Краткость, являющуюся постоянным и конститутивным свойством его поэзии, хорошо комментирует критик Владимир Яранцев: «Вряд ли… нужно удивляться тому, что стихи так коротки и миниатюрны не столько по количеству строф, сколько по мгновенности происходящего в них. Но эта быстрота чем короче, молниеносней, тем ярче и, кажется, протяженнее, длинней, вечней. И поэту нет никаких резонов, включая эстетические, вкусовые, длить стих. Самое главное в нем уже случилось, мгновение остановлено на “фотоснимке” стиха, и можно переходить к следующему стиху-открытию».

Жизнь, любовь, смерть, прекрасное и страшное — предметы поэтической рефлексии Казарина, в процессе воссоздания их сложных, нюансированных взаимосвязей теряющие заложенный в них разрушительный заряд абстракции, переставая быть словами-обманками, избыточностью семантики уничтожающими сами себя. У Казарина они предстают в сверкающей, колючей, режущей взгляд бытийной конкретике. В данном случае они концентрируются в заглавное вещество книги — глину, которая предстает в ней как универсальное вещество жизни, ее животворное начало. Глина — и субстанция жизни, и сам ее состав, и посредник между «этим» берегом и «тем», и инструмент/способ фиксации вневременного, творящего жеста, нефиксируемого, неуловимого в принципе, как «имя бытия». Глина — залог преодоления немоты: «к винограду, влюбленному в глину, / где дарует кувшину гончарная печь / гул и клекот толкучий над чашами — речь». На «глине безводной» рыбаки «тычут веслами в чистое время». Глина — прослойка между веществом и вещью.

Мир Казарина тотально антропоморфен. В нем очеловечено (и таким образом оправданно) буквально все — вплоть до смерти. Смертность обостряет ощущения жизни, и обе они непрерывны («и после смерти я умру / еще не раз, перелетая от чернозема к серебру»). Называя, поэт вдыхает жизнь в именуемое, при этом ничуть не покушаясь на привилегии Бога, а лишь вынося на свет и тепло читательского взгляда смыслы из глубоких колодцев «невыразимого». Назвать дерево деревом, а собаку, например, собакой — сложнее всего — индивидуализировать всеобщее, не покушаясь на его внутреннюю хрупкую структуру, — задача, требующая ювелирного мастерства.

Стихотворения в книге, как сообщает аннотация, располагаются в хронологиче-ском порядке. То есть мы можем наблюдать последовательное развитие лирического сюжета, «бликование» друг на друга соседних стихотворений, их глубинную взаимоподпитку и «опрокидывание» друг в друга. Между земным и бытийным измерением каждой вещи и вещества («переливание» вещи в вещество у Казарина — отдельный сюжет) нет преграды, разве что тонкая пленка, преломляющая взгляд в волшебство.

Человеческое время у Казарина тесно спаяно с вечностью: «время ворует себя понемногу — / так чтобы вечность была». Вещное и вечное переплетаются в сплошную интерфизику: в пропотевшей рубахе коренятся «боль неизбывная, Божья слеза». Земля (мандельштамовский «чернозем»), вода, воздух и огонь сливаются в одно (вода, например, горит). Параметры мироздания находятся в согласии: глубина обнимает высоту. Ситуации, события — все, что чаще всего в поэзии является пассивным страдательным объектом, здесь обретает самостоятельность и телесность: так разлука сама произносит истину.

Природное и культурное у Казарина — одно гармоническое целое: память культуры неотделима от памяти природы, они растворены друг в друге, поэтому и «вплывает в засуху стакан воды / на златоусте лермонтовской сабли», «то шмель пинается, то муха / Гомера вытянет из тьмы», «деревенский Данте / в валенках, в телогрейке». Предметы, стихии проходят у него друг сквозь друга и сами, кажется, удивляются, обнаруживая свою фундаментальную общность, единую основу.

Кто же говорит о мире и миром? Автохарактеристики (нечастые) не позволяют полновесно описать субъект речи, но свидетельствуют о нем главное — интенцию к растворению в природном континууме, абсолютного слияния с ним «Я к вам ненадолго — я в гости». Это «серый человек, плачущий в себя» — однако «серость» здесь — не констатация своей обычности, а скорее — примета смешения черноты и белизны (мир Казарина — насквозь черно-белый — этих двух «красок» с лихвой хватает для многомерного и объемного высказывания), серость интерфизики, срединного пространства «между» (небом и землей, жизнью и смертью, горечью и восторгом, одиночеством и сопричастием). Надо сказать, что замечательно оформлена обложка книги, на которой силуэт напряженно вглядывающегося в вечереющее пространство человека еще разделен с этим пространством, но, кажется, в следующую секунду врастет в горизонт на правах неотторжимой части природного мироздания. Он к этому врастанию готов, о чем свидетельствуют хотя бы разговорные интонации, то тут, то там прорезающиеся в разговоре о самом сокровенном: «Ну, здравствуй, тень моя, из ужаса и дыма», «Такие дела» и т.д.

Можно множить наблюдения над этой книгой, напрочь лишенной «трендового» в сегодняшней поэзии налета афористичности. Но хотелось бы оборвать свои размышления здесь, как обрываются в бесконечное «дальше» многие стихи Юрия Казарина — поэта, с максимально доступной человеку степенью достоверности знающего все, что происходит не только здесь, но и там.

 

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru