Евгений Рейн. Собаки и единороги. Стихи. Евгений Рейн
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Евгений Рейн

Собаки и единороги

Об авторе | Евгений Борисович Рейн (29

Об авторе | Евгений Борисович Рейн (29.12.1935) окончил Ленинградский технологический институт холодильной промышленности, Высшие сценарные курсы; автор более двадцати сценариев документальных фильмов (в том числе «Чукоккала»). Работал в геологических партиях на Дальнем Востоке, на ленинградских заводах. В 1960-е годы входил в круг так называемых ахматовских сирот; высоко ценивший Рейна Иосиф Бродский назвал его «трагическим элегиком». В 1979 году — участник альманаха «Метрополь». Стихи Рейна распространялись в самиздате, часть их печаталась в журнале «Синтаксис». Первая книга «Имена мостов» вышла в 1984 году с сильным цензурным вмешательством. В настоящее время преподает на кафедре литературного творчества в Литературном институте имени А.М. Горького, там же руководит поэтическим семинаром. В 2004 году принял участие в Международных поэтических чтениях «Куала-Лумпур-2004» в Малайзии. Лауреат Государственной премии России (1996), Пушкинской премии России (1997), Лауреат премии «Поэт» (2012).

 

 

 

Так, пойдём...

 

А л е к с а н д р у К у ш н е р у

 

Так, пойдём… Поведу вдоль канала и мимо собора,
через Пряжку к Неве, лесогрузам, дворцам и мостам,
наглотаемся дыма, разброда и разговора,
и простора, конечно, разбавленного пополам
нашим временем, здесь, мимо этих гранитов протёкшим
вместе с невской водичкой в Маркизову Лужу, в ничто,
по пути языки непременно и вволю почешем,
всё, что знаем, уложим с тобою в одно решето.
Здесь вот всё и случилось, недаром нас тянет и тянет
в этот город, заученный точно походка слепца,
потому ли, что он никогда ни за что не отстанет,
так и будет, как морок, водить нас с тобой до конца.
Подожди, чуть стемнеет, и улицы станут пошире,
потому что раздвинутся смутной вдоль стен полосой,
запестрят, замелькают как будто колонки цифири,
вместе с газом светильным замаячит фонарь дуговой.
Вот теперь погляди: до чего же знакомые лица —
бакенбарды, бородки и, углём подведённый, глазок…
Нас они не узнают и нам не откроют границу,
можно лишь подглядеть суету эту наискосок.
Наше место при них, ведь на то и даровано зренье,
чтобы видеть сквозь сумрак, опущенный на календарь —
то, что видно в потёмках, тому предстоит воскресенье,
то, что явно и крупно, уходит в блаженную даль.
Будем слушать раскаты, мусолить старинные сплетни
за Таврическим садом, у Фонтанного дома впотьмах,

точно медиум в трансе, шепоток подбирая последний
на вертящемся блюдце, запущенном в полный размах.

 

2015

 

 

 

* * *

 

На кладбище этом осеннем
подмёрзли венки и кресты.
Ты ходишь сюда за прощеньем —
что думаешь вымолить ты?
Ты смотришь на мелкую речку,
на тёмную дачу свою,
уста приближая к колечку,
ты думаешь думу свою.
О том, что исполнились сроки,
и вечный огонь запылал,
и то, что твердили пророки —
всё это он сам предсказал.
Опять ты стоишь на пороге,
зачем не идёшь напролом?
Собаки и единороги
пируют за общим столом.
Тебя накрывает возмездье
за алчный и жалкий оскал,
померкло в зените созвездье,
закончился траурный бал.

 

1980–2015

 

 

 

В снегах

 

Пух и прах, и мягкие сугробы,
Выше Альп неспешная гора,
Снег сейчас гораздо выше злобы,
Больше утешенья и добра.

 

Хлопья налетают, отлетают,
Молча, нахлобучив свой парик,
И уже, наверно, не растают,
Завалив моря и материк.

 

Хорошо стоять под этим снегом,
Веруя, что это навсегда,
Доверяя снегу вместе с небом,
Пасмурным, как снежная звезда.

 

2012

 

 

 

Афиша

 

Над фиолетовою грязью
всех мостовых в апреле питерском,
примешиваясь к безобразью,

небесной тряпкой город вытерши,
над конками и над каналами,
над рысаками в синих сетках,
над колоннадными развалами
«Асторий» вычурных и терпких,
примазанная вязким клейстером,
светлела свежая афиша,
однажды огнеликим вечером,
прохожего остановивши,
она его пугала буквами
с какой-то наглою повадкой —
и угловатыми и круглыми —
с самоуверенностью гадкой,
вовсю размахивая титулом,
на что-то криво намекая,
кометой просверкав над Питером,
туманом зябким
намокая,
грозя невероятным будущим,
пророча из канавы мглистой,
на ней меж праздничным и будничным
торчало слово «ФУТУРИСТЫ!!!».

 

2012

 

 

 

Отплытие

 

Ленивый день над праздничной водой,
Речной трамвай до островов далёких,
Приливы воздуха привольной чередой,
Уютно застревающие в лёгких.

 

Всё дальше уплывая за дворцы,
Отталкивая лодки и перила,
На набережной в каменной горсти,
Напрасно растопыривших удила,

 

И вот уже на Невку поворот,
Кирпич багровый фабрики прибрежной,

Над головой рассеянный полёт
В
сей атмосферы маетной и нежной.

 

Всё ближе, ближе тот блаженный край.
Где, наконец, никто тебя не встретит,
И сколько ты его ни задирай,
Он не проявит ни задор, ни трепет.

 

В обратный путь нисколько не спеша,
Дождаться бы с терпеньем Робинзона
Туманных дней, где тёмная душа
Ж
ивёт в тиши, разбрасываясь сонно.

 

2012

 

 

 

На Волге

 

Ярославль проплывал куполами церквей,
волжский ветер свежел всё скорей и скорей,
мутноватой волне помогая.
Я стоял на корме, наблюдая, курил,
как взлетала и падала возле перил
светло-серая чаячья стая.

 

Пусть не слишком начищены ручки кают,
и, бывает, в салоне не то подают,
Волга правильно катится в Каспий,
слава Богу, что ей никуда не свернуть,
и по карте проложен единственный путь —
по великой равнине скуластой.

 

Приближалась под вечер родная страна,
сокращались её ширина и длина,
только палуба и оставалась,
репродуктор сипел музыкальный отбой,
и невнятная нота кривой запятой
за оглохшее ухо цеплялась.

 

Воздух зорко темнел, своевольно дыша,
проступало созвездье Большого Ковша,
и подрагивала машина.
Утомлённый простор уходил на покой,
было всё согласовано с Волгой-рекой,
и как до сотворенья — едино.

 

Я и сам притворился неспешным глотком,
наименьшей молекулой, тем пустяком,
безбилетным попутчиком летним,
пригашённым окурком блистающей тьмы,
узелком перепутавшейся бахромы,
под всемирным зазубренным гребнем.

 

2012

 

 

* * *

 

Крепче кофе только смерть,
Лучше сумерек — коньяк,
Надо, всё-таки, суметь
П
родержаться кое-как.

 

И на переломе дней,
Где темнеет Козерог,
Быть судьбы своей умней
В
новогодний вечерок.

 

Пусть померкнет мой экран,
Съест глаза последний вспых,
и всего один стакан,
чтобы выпить на двоих.

 

2015

 

 

 

Муза

 

В бессоннице позднего часа,
сужая петлю на ремне,
как самое злое начальство —
зачем ты приходишь ко мне?

 

Как страшный невидимый морок,
и ставя на прошлом печать,
зачем я блуждаю в просторах,
где надо тебе отвечать?

 

Твои несказанные пальцы
отводят ночной кислород,
и если мы оба скитальцы,
то это уже не пройдёт.

 

Нам хватит такого союза,
в конце ты бываешь нежна,
ты лучше, чем солнце, ты — муза,
ты больше, чем мать и жена.

 

2012

 

 

 

Красное

 

Как много красного отпущено тебе —
И волосы, и губы, и понятья…
Коралловое, морщась при ходьбе,
Колена выше поднималось платье.

 

Поджечь, пропить, развеяться, пропасть
К
огда угодно ты была готова.
И до восьми ты не могла проспать,
Ложилась в пять, и в семь вставала снова.

 

Ни слова правды… Только идиот
Тебя назвал бы сгоряча лгунишкой.
За десять лет я лишь в последний год
Тебя увидел скучной и поникшей.

 

Когда закатный вылился кагор
Н
а островах в замызганном буфете,
Превозмогая твой пустой задор,
Я вырвал у тебя признанья эти.

 

Ты рассмеялась гневно, и тогда
Я угадал, что утаить хотела,
И в краске запоздалого стыда
Я подглядел, что ты уже сгорела…

 

1990

 

 

 

Из письма Льву Лосеву

 

Теперь, когда лишь типографский шрифт
нас вызывает, как спирит заядлый,
в стасованной колоде правд и кривд
какой же туз не оказался падлой?

 

Другое дело — Фрунзенский район,
та жизнь между Фонтанкой и Обводным…
Что ж, свет широк, но с четырёх сторон
и он закрыт проклятьем первородным.

 

Широк-то он широк, да невелик,
и потому я повторю упрямо:
«Все игроки международных лиг
не стоят ленинградского «Динамо».

 

Всё кончено. А то, что впереди,
я полагаю, будет шито-крыто.
Недаром в Техноложку по пути
я высмотрел Великого Спирита.

 

И вот судьба — весь век нелепо жить
марионеткою развязной и усердной,
чтоб Кукловод, водя тебя за нить,
таскал слова из немоты предсмертной.

 

1980–2015

 

 

* * *

 

Стать Киплингом Советского Союза —
вот мой размах.
Пусть гибельно, но так диктует Муза
мне второпях.
Я знаю, что мы значим, что мы стоим,
за нас — звезда.
Мы наш и ваш, мы новый мир построим —
раз навсегда!

 

1972

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru