Каждый
выбирает для себя. Памяти
выдающегося правозащитника генерала П.Г. Григоренко. Составление: А.
Григоренко, И. Рейф. Предисловие: Л. Млечин. —
М.: Политическая энциклопедия, 2014.
В
названии этого насыщенного материалами сборника есть, на мой взгляд, одно
лишнее слово.
Там сказано: памяти выдающегося
правозащитника. Нуждается ли герой книги в этом «суперлативном»
эпитете? Не говорит ли само за себя словосочетание «правозащитник генерал»?
Сказать по правде, именно этот
странный оксюморон — «генерал» и при этом «диссидент» — привлек меня в 1990-е
годы, когда, оказавшись за границей, в книжном магазине Фельтринелли
я наткнулась на книгу о Григоренко на итальянском языке. Помню, что любопытства
моего она не удовлетворила, на вопросы не ответила, мятежный генерал остался
для меня личностью непознанной. С тем большим вниманием и интересом читала я
сборник, выпущенный совсем недавно и составленный людьми, близкими к герою, —
его сыном Андреем Григоренко и другом, Игорем Рейфом.
В сборник включены воспоминания соратников генерала по правозащитной
деятельности, а также людей, чья встреча с Петром Гигорьевичем
не прошла для них бесследно. В конце книги, в Приложении, помещены некоторые
документы из тайных архивов КГБ, связанные с Григоренко и его товарищами,
письма Андрея Григоренко по поводу увековечения памяти отца и другие материалы.
Задаю себе вопрос: что я узнала из
сборника о генерале Григоренко? Возник ли у меня в сознании его образ? Пожалуй,
возник. После прочтения корпуса воспоминаний в голове у меня сложился его
цельный образ: человек идеи. Наверное, к этому можно что-то добавить, но
главный нерв личности Григоренко именно тут. Паренек из украинского села
Борисовка, встретивший революцию десятилетним пацаном,
а в двадцать — ставший коммунистом, он с юности приучил себя мыслить, из
размышлений — делать выводы, на основе выводов — выбирать свой путь. Путь оказался необычным: сначала вверх — учеба в военных академиях,
участие в Великой Отечественной в звании полковника, затем генеральские погоны
и заведование кафедрой военной кибернетики — и вниз — после выступления на
районной партконференции в 1961 году с резкой критикой Хрущева: изгнание из
Академии имени Фрунзе, перевод на Дальний Восток, арест, пребывание в
психбольницах, лишение генеральского звания и военной пенсии, работа грузчиком
в овощных магазинах...
Карьера сломалась, зато началось
духовное восхождение. Все это время внутри генерала проходила
интенсивная умственная работа, преследования, можно сказать, выковали из него
последовательного борца и вольнодумца, поначалу им был создан довольно узкий,
включавший семью и знакомых «Союз борьбы за возрождение ленинизма», после,
сблизившись с диссидентами, с борцом за равноправие народов писателем Алексеем Костериным,
Григоренко после смерти друга продолжил его дело, стал выступать за попранные
права крымско-татарского народа.
Настоящим «диссидентом»,
инакомыслящим, борцом с режимом генерал стал не сразу. От таких
правозащитников, как Сергей Ковалев, Юрий Орлов, Владимир Буков-ский, Андрей
Амальрик, Лев Копелев, чьи воспоминания присутствуют в сборнике, он долго
отличался своей приверженностью к марксизму-ленинизму. Петр Григорьевич был
уверен, что власть идет по другой дороге, не по той, что была начертана классиками
движения; он усиленно изучал труды Маркса и Ленина в надежде найти в них ответ:
что и почему делается не так в советском государстве. Ведь и на знаковой,
переломной для него партконференции 1961 года он выступил с верой, что его
слова откроют партийцам глаза, помогут вернуться к «чистым истокам». Увы,
истоки чисты не были, но прошло время, прежде чем Григоренко это осознал.
Упорный мыслящий ум «хотел дойти до самой сути», отметая шелуху и наносное, не полагаясь на чужие умозаключения... И как закономерно,
что именно человека мыслящего прислужники власти от медицины назвали
«сумасшедшим» и на долгий срок упрятали в психушку.
Ничего нового они не придумали. Похожее было с Петром Чаадаевым, чьи
«Философические письма», содержащие печальные размышления о прошлом и настоящем
родины, спровоцировали царя на то, чтобы официально объявить его сумасшедшим.
Да и по грибоедовскому Чацкому, нареченному
сумасшедшим общим хором осмеянных им дворян, этот феномен нам знаком. Так что
советская «карательная психиатрия» корнями уходит в прошлое.
Что до наивной веры в Маркса и
Ленина, то в 1960–1970-е многие из нас полагали, что существует «социализм с
человеческим лицом», что Ленин, в отличие от Сталина, не был злодеем и
властолюбцем. Эти иллюзии прекрасно выражены в драматургической
«Лениниане» Михаила Шатрова. Григоренковский «Союз борьбы за возрождение ленинизма» —
свидетельство сходной позиции. Позднее Григоренко не только от нее откажется,
но и напишет мемуары с полемическим названием, направленным и против себя времен
конспиративного «Союза» — «В подполье можно встретить только крыс». В книге он
прокламирует отход от подпольных методов борьбы. Однако есть в этом названии,
ставшем политическим кредо генерала-диссидента, некоторое противоречие.
Печатание «Хроники текущих событий» проходило в условиях подполья, именно на
страницах этого нелегального органа, издаваемого Натальей Горбаневской, Сергеем
Ковалевым, Анатолием Якобсоном и другими, сообщалось о деятельности генерала
Григоренко, о его речах в защиту крымских татар, о неправых судах над ним и
помещении в психушку... Другое дело, что именно по
инициативе генерала Григоренко были основаны общественные Московская и
Украинская Хельсинкская группы, задачей которых была открытая защита
прав человека в Советском Союзе.
Петр Григорьевич сыграл
определяющую роль в судьбе некоторых участников сборника, назову двоих: врача
Игоря Рейфа и рабочего-крановщика Юрия Гримма. Их воспоминания по-особому эмоциональны. На них я и
остановлюсь. Игорь Рейф встретился с Григоренко
практически один раз, потом того арестовали, и между ними завязалась переписка,
к тому же Игорь продолжал общаться с женой и сыном Петра Григорьевича. Его и
«разжалованного» генерала сближала приверженность к социалистической идее,
правда, очищенной от мертвечины и догматизма. Нужно сказать,
что в те годы еще существовал феномен «настоящего коммуниста», человека
принципиального и честного, идейность которого не мешала внутренней свободе;
можно назвать Георгия Куницына, философа и искусствоведа, чье короткое пребывание
в Аппарате ЦК, на посту ответственного за культуру, помогло большому числу
талантливых художников (Лариса Шепитько, Михаил Ромм, Андрей Тарковский)
пробиться со своими «крамольными» произведениями к людям.
Говоря об Игоре Рейфе,
важно вспомнить еще несколько имен, имен трагических.
Старшая сестра Игоря прошла через
пятилетнюю ссылку по делу, закончившемуся тремя расстрелами совсем юных, почти
мальчишек, — Бориса Слуцкого, Владлена Фурмана и Евгения Гуревича, еще при
жизни Сталина организовавших «Союз борьбы за дело революции». Об этой
группе, к которой примыкала отправленная в лагерь школьница Сусанна Печуро, впервые я прочитала в сборнике памяти Анатолия
Якобсона*.
Тогда же подумалось, что с этих мужественных ребят, решившихся противостоять
произволу сталинского режима, рисковавших головой и действительно погибших,
начиналось российское идейное сопротивление, иначе — «движение инакомыслящих». Причем начиналось оно в эпоху террора и страха, когда основная
масса подвергшихся репрессиям по 58-й статье не помышляла о борьбе с режимом, а
большАя часть населения (по ее уверениям) «ничего не
знала» о сталинских злодеяниях.
Интересно было читать письма
Григоренко, находящегося в «психушке», к Игорю Рейфу.
Кроме того что они
исполнены доброты и внимания к чужой жизни, в них обнаруживается неординарный
литературный вкус «психбольного», его выраженное
пристрастие к поэтическому слову, восхищение статьей Владимира Эфроимсона
«Родословная альтруизма», присланной Рейфом в виде
вырезки из журнала «Новый мир» за 1971 год, гордость от самоизлечения от
недугов с помощью хатха-йоги плюс комплекс
собственных упражнений...
Выясняется, что генерал великолепно владел немецким языком и в подлиннике читал
Брехта. Он критикует любимовскую постановку «Жизни
Галилея» с точки зрения «брехтовских указаний».
Ожидали ли мы подобного от генерала?
В отличие от Рейфа,
заочно, с помощью переписки, общавшегося с Григоренко, запертым в психбольнице,
Юрий Гримм видел его воочию во время психиатрической экспертизы в институте
Сербского. Молодой рабочий пришел к диссидентству самостоятельно, после
расстрела войсками «голодной» забастовки в Новочеркасске. Фрагмент
неопубликованных воспоминаний Юрия Гримма, по
полной хлебнувшего лагерной жизни в период, когда, по словам Хрущева,
политзаключенных в стране не было, ярко и живо рисует Григоренко в больничной
повседневности. Вот портрет: «Очень высокий, статный пожилой человек с
лысой обритой головой и добрыми, внимательными глазами». Очень высокий рост
Григоренко запомнился многим, говорили, что его фигура всегда возвышалась над
толпой — на вокзале, на митинге, — что помогало ориентироваться. Доброту и
внимательность взгляда также замечали все. Есть в книге фотография, где генерал
страдальческим и в то же время стоическим выражением лица очень напоминает Шукшина
— ассоциация, как понятно из текста, возникшая не у меня одной. Но этот человек
недаром был военным, и военным высокого ранга. Гримм, сблизившийся с генералом
за время пребывания в «Сербском», рассказывает о поистине чудесных
происшествиях, случившихся в больничном отделении благодаря «новенькому».
Поразительно, но в противовес герою Джека Николсона из «Полета над гнездом
кукушки», противопоставившему больничному произволу одиночный бунт, генерал
Григоренко объединил вокруг себя всех обитателей палаты. Сказалась закваска
кадрового военного: его слушались. Совместными усилиями, с помощью нескольких
хитроумных ходов, сумели оповестить жену генерала о его местонахождении,
смешная — не по росту — пижама, выданная Григоренко завхозом, по общему
требованию «больных» была заменена, голодовкой генерал вынудил администрацию
приносить в палату свежие газеты... С особым смаком описывает Юрий великолепный
«банкет», устроенный в палате из продуктов, присланных генералу с воли.
Посылка, по просьбе Григоренко, была поделена с тою же скрупулезностью, с какой
делят хлебные пайки в лагере.
Юрий Гримм пройдет впоследствии
через два лагерных срока, встреча с генералом Григоренко укрепит его дух борца
с режимом. Сам же Петр Григорьевич на основании сфальсифицированной медицинской
экспертизы будет обречен на принудительное лечение в Черняховской специальной
психиатрической больнице. Пытка «смирительной рубашкой» продолжалась с 1969 по
1974 год, когда под давлением мировой общественности узника выпустили на
свободу. Через три года Григоренко выехал в США на лечение и для свидания с
сыном; назад его уже не впустили, лишив советского гражданства.
Страшен он был властям не только
защитой конституционных свобод, но и поддерж-кой национальных движений, о чем в
сборнике рассказывают его украинские земляки и лидер крымских татар Мустафа
Джемилев, тот самый, которого посегодня не пускают в
Крым.
В сборнике приводится отрывок из
речи генерала (1968 год), посвященной проблемам крымских татар, произнесенной,
естественно, не на площади, а в ресторане, где отмечался день рождения его
друга, писателя Алексея Костерина. Был Григоренко, по общему признанию,
великолепным оратором — это можно почувствовать по чеканным фразам его речи, по
исходящей от них энергетике. Главная мысль: крымские татары обращаются со
смиренными просьбами о разрешении вернуться на родину к тем самым людям,
которые когда-то их выселяли, а это бесполезно. И ведь действительно, если мы
оглянемся вокруг, окажется, что по сию пору в тех же местах все те же люди
— если не сами палачи, то их подручные или их преемники.
Наша страна ни в послесталинский период, ни позже не прошла через моральное
очищение-покаяние, не было в ней и политических люстраций. Об этом прекрасно
написал журналист Эдвин Поляновский в своем очерке о
Григоренко «Мятежный генерал». Тот самый академик Морозов, что подписывал
фальшивую экспертизу, даже после реабилитации генерала Григоренко и признания
его психически здоровым (1987) остался на своем «ответственном» посту. Поляновский пишет: «Я не могу представить на проспекте
имени генерала Григоренко прогуливающегося академика Морозова. Или — или. Или
Григоренко — не генерал, или Морозов — не академик».
Увы, мы продолжаем жить в этой
дихотомии.
Генерал Григоренко уезжать из
России не хотел, однако умер на чужбине, в Америке, в 1987 году, когда на
родине уже бушевали ветры перестройки. Хорошо помню, что «свобода и гласность»
в те незабвенные времена отчетливо говорили языком диссидентов. Правозащитники,
хотя и не вошли во власть, добились обновления всей атмосферы в стране — пусть
и ценой своих жизней и сломанных судеб.
Сборник о генерале Григоренко —
давно ожидаемая дань признательности и уважения этому борцу за свободу и
правду. Спасибо его составителям! Радуюсь тому, что вышел он не за границей, а
в России, в московском издательстве «Политическая энциклопедия». И это внушает
надежду.
* Сб.
памяти Анатолия Якобсона. Сост. А. Зарецкий и Ю. Китаевич,
M-Graphic Publisher,
Бостон, 2010.
