Москва в Бульварном кольце

Подарочные издания. Москвоведение. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2007— 2013. —

Ирина Сергиевская. Все легенды и тайны Московского Кремля. — 2013;

Москва романтическая. — 2011, 2012, 2013;

Москва таинственная. Все сакральные и магические, колдовские и роковые, гиблые и волшебные места. — 2009, 2012;

Олег Волков. Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья. — 2013;

Владимир Муравьев. Московские улицы. Секреты переименований. — 2013.

 

Чем ворон похож на письменный стол? Что общего между туристической компанией «Fantasyway» и книгами Олега Волкова, автора «Погружения во тьму», «Века надежд и века крушений»? На второй вопрос не нашлось бы ответа без серии, которую с 2007 года выпускает в содружестве с «Эксмо» издательство «Алгоритм». Впрочем, и вопроса бы такого не возникло.

У авторов серии «Подарочные издания. Москвоведение» и названной турфирмы есть общий предмет интереса — Москва, и вот турфирма приглашает на экскурсии по городу, Ирина Сергиевская не только ведет многие из них, но и пишет созвучные своим авторским туристическим программам книги, а “Эксмо” с “Алгоритмом” издают серию, объединяющую и Олега Волкова, и Владимира Муравьева, и уже названную Ирину Сергиевскую, и Петра Сытина с Владимиром Гиляровским. В серии вышло уже полтора десятка книг.

Если постер экскурсии Сергиевской «Ночь на Патриарших» снабжен иллюстрациями, которые больше подошли бы издававшейся в 90-е годы серии «Монстры вселенной», то обложки книг выглядят достаточно классическими: разные оттенки красного, золотое тиснение, рамочки, виньетки. При этом заголовки манят и обещают: «Москва таинственная. Все сакральные и магические, колдовские и роковые, гиблые и волшебные места древней столицы», «Все легенды и тайны Московского Кремля», «Москва романтическая», «Москва, которую вы никогда не увидите», «Московские улицы. Секреты переименований»... Все эти неоновые огни горят на улице с совершенно обычным, чтобы не сказать скучным для уха читателя, названием «москвоведение». Даже не скучным, а, скорее «учебным», «учебно-методическим». Хотя, говорят, в школе москвоведение сейчас отменили, и я уже слышала, что кое-где его собираются преподавать из-под полы. Будем читать втайне, под одеялом, что в данном случае осложняется мелким шрифтом. Да, шрифт в этих подарочных изданиях мелкий, отдельные тома набраны энциклопедиче-скими столб-цами, иллюстрации черно-белые, впрочем, есть отдельные цветные вкладки.

Как можно судить уже даже по названиям, под одеялом лучше всего пойдут книги Сергиевской. Не зря картинки на постере отсылают к «Монстрам вселенной»: это москвоведение в духе журнала «Семь дней». Название любой главы любой из ее книг легко представить себе в глянцевом исполнении: «Тайна сакрального имени», «По следам загадочных событий», «Коварная грекиня», «Замурованный мастер», «Жены “Синей бороды”». Пока не почитаешь — ни за что не догадаешься, о чем речь. В «Москве романтиче-ской» названия глав конкретнее или раскрываются в подзаголовках: «Дом брачной ночи Пушкина. Мемориальная квартира А.С. Пушкина», «Вариация на тему любви. Особняк М. Морозова», «“Поле чудес” красного графа. Флигель особняка Степана Рябушинского / квартира Алексея Толстого». Вводные главы и предисловия пестрят «Атласами Любви» и «силами разума, тающими перед всепоглощающей страстью». Если, руководствуясь здравым смыслом, после такого предисловия книгу закрыть и больше не открывать, не узнаешь, что внутри встречаются вполне спокойные пассажи, а речь идет не только о романтике. Скажем, автор касается истории появления в России воспитательных домов и совсем не романтического проекта создания колыбели нового «третьего сословия» — приютов как места воспитания «“нового человека”, свободного от общественных пороков».

Выдерживающие одно переиздание за другим книги Сергиевской похожи между собой, все они — путеводители, основанные на легендах, слухах, байках, преданиях и романтических историях, которые автор не просто пересказывает, а постоянно подкрепляет ссылками на общее или как будто бы авторитетное мнение: «говорят», «всем извест-но», «ученые обнаружили», «криминалисты и судебные медики пролили свет на окутанную множеством тайн личную жизнь Ивана Грозного» и т.п. При этом подчас получаются высказывания в духе «как учит нас товарищ Сталин, вода в природе бывает в трех состояниях». Например: «В результате кропотливых исследований ученые и судебные медики сделали любопытные выводы: эталон женской красоты на Руси менялся».

Очевидностям нужен автор, массовому сознанию — то, о чем говорят или все, или «звезды», люди известные. Так, Ахматова неожиданно становится автором слова «ежовщина». В «Москве таинственной» читаем: «Началось то, что Ахматова в “Реквиеме” назвала “страшными годами ежовщины”». Занятно, что через три строки читаем ровно ту же самую фразу еще раз*.

Ляпов, повторов и опечаток здесь вообще много: «В 1895 году архитектор Н.Г. Фалеев переделал для себя более старое здание...» На следующей странице читаем: «Причудливый декор дома появился в 1895 году, когда архитектор Н.Г. Фалеев переделал для себя более старое здание». Больше того, открываем «Москву таинственную», 1-я глава: «Сакральные тайны Боровицкого холма». Открываем «Все легенды и тайны Московского Кремля» — 1-я часть: «Сакральные тайны Боровицкого холма».

Если уж о совпадениях: открываем главку с вульгарным названием «Москва под градусом», а в ней, подсказывает Интернет, дословные совпадения со статьей Ларисы Кузьминской «Зодиакальные лучи Москвы»*. Да и иллюстрация одна и та же использована, и даже ошибка в окончании причастия встречается та же самая. А когда речь идет о восстановлении облика «кремлевских жен», главка оказывается почти дословным повторением интервью с Сергеем Никитиным, экспертом-криминалистом и специалистом по антропологической реконструкции**. Переложение интервью порождает фразу, в которой история окончательно превращается в чисто семейное дело: «В ближайшее время Сергей Алексеевич собирается “оживить” Наталью Кирилловну, мать Петра I».

 

Но перейдем от этой улицы красных фонарей к улицам собственно московским.

Тем, кто интересуется Москвой, историко-биографические и краеведческие книги Владимира Муравьева и рассказы о Москве Олега Волкова могут быть известны уже давно, годов с 1980-х, а недавно они переиздавались в том же «Алгоритме» в рамках серий «Народный путеводитель» и «Московский путеводитель». Причем в другом оформлении книга Волкова «рифмовалась» с другой его работой — «Северная Пальмира». Итак, теперь — в новой упаковке.

Упаковка, надо сказать, менялась. Серия начиналась со светло-красных томов большего формата — переиздания классики, книг Владимира Гиляровского «Москва и москвичи», Михаила Пыляева «Царская Москва. История былой жизни первопрестольной столицы», Ивана Забелина «История города Москвы» и Петра Сытина «История московских улиц». Они входят в ту же серию, но стоят особняком, чувствуется статус «заслуженных трудов». Потом вышла «Большая иллюстрированная энциклопедия. Москвоведение от А до Я» (2010) и «Москва сталинская. Большая иллюстрированная летопись» (2011), а потом история окончательно сменилась историями, преданиями и легендами — чем увлекательнее, тем лучше.

Когда переиздавалась классика, на обложках еще указывались авторы, дальше пошли безымянные тематические тома. Открываешь один из них — и, оторопело глядя на крупную фотографию, думаешь: Волков-то как сюда попал?! В предисловии Татьяны Маршковой «Сквозь век пронес он дух великоросса», написанном совершенно в общем духе серии, нам объясняют, как, поднимая писателя на пьедестал и одновременно ненароком принижая его книгу: «Вы держите в руках редкостную книгу о той Москве, когда церквей в ней было сорок сороков, ее улицы видели Пушкина, а в Нескучном саду привычным явлением воспринимались (sic) кулачные бои, петушиные баталии и голубиная охота… Но более всего замечательна эта книга тем, что написана удивительным человеком, ровесником минувшего столетия, чья жизнь и личность были образцом духовной крепости и чистоты, гражданского мужества и национального достоинства». Все, «творческий разум осилил — убил». Единственного автора, который не вписывается в общий стиль, вписали.

«Москва дворянских гнезд» личностно окрашена, она выделяется умением автора выразить свою любовь к городу без пафосных слов, без морализаторства в духе «любите природу», без выспренности и очевидностей, поданных как сенсация. «Для меня нет более увлекательного и волнующего занятия, как на прогулке по знакомому городу восстанавливать кусочки его истории — истории своего народа, — читаемой на фасадах домов, по названиям улиц и урочищ, их очертаниям», — Волков не боится писать от первого лица, оценивать, прямо говорить о своем восприятии, равно как не боится он и высокого штиля.

Раньше та же книга называлась «Каждый камень в ней живой» (1985) — не так помпезно, как новая, зато точнее. (Отличия от издания почти тридцатилетней давности минимальны: расширилось название главы «Улица Кирова» — за счет добавления «Мясницкая», «Арбат» сменил «Новую магистраль Москвы».)

«Каждый камень в ней живой» — и не надо выбирать самые таинственные, сакральные, скандальные и тому подобные места. Это именно неспешная прогулка по городу, где «на каждом шагу: воспоминания, далекие и близкие события отечественной истории, оживающие силуэты людей с незабытыми именами, немые свидетели талантов и трудов наших предшественников на священной московской земле. Зацепившееся за крохотный след воображение водит нас по страницам прошлого, и оно яснее предстает перед нами, мы лучше видим его величие и бессилие, красоту и убожество, вещественнее осязаем свою неразрывную связь с ушедшими поколениями и думаем об оставлении после себя нестудной памяти».

Единство времен декларируется, скажем, и в упоминавшейся «Энциклопедии москвоведения», где утверждается, что «слова “ушедшая Москва”, “современный город”, “будущее столицы” должны слиться в единое целое, имя которому — вечность». Однако на деле бросается в глаза, что особое место в серии занимает тема той Москвы, которой нет, Москвы утраченной, ушедшей, легендарной, мистической — той, которую вы никогда не увидите и не найдете. Даже рассказ Волкова о живом городе, о старине, проступающей сквозь настоящее, подан как рассказ о Москве ушедшей — ведь Москвы дворянских гнезд больше нет. (Как нет в книге и повествования о них. Есть — об отдельных улицах и нескольких архитекторах.) Собственно, высказывание насчет слияния в вечности имеет больше отношения к мифологизации, чем к краеведению.

 

Традиционные краеведческие работы в серии тоже есть. В первую очередь это книги Владимира Муравьева. Его основная тема — московские предания, топонимика и народный язык, пословицы и поговорки, от более общих («Шемякин суд», «Филькина грамота» и др.) до прямо связанных с Москвой, которая «от копеечной свечи сгорела», где «все найдешь, кроме птичьего молока, отца да матери».

Московская живая образная речь — предмет особого интереса исследователя, в част-ности, его занимает, как она проявляется в топонимике, основными чертами которой до 1918 года Муравьев называет традиционность и стихийность. «Названия давались жителями, утверждались общественным мнением», и за редкими исключениями сохранялись веками, отражая ту или иную черту «своего» места. После 1918 года произошло насильственное переименование, разрушившее этот своеобразный фольклорный жанр, одна из главок об этом так и называется: «Укрощение стихии». Переименование — значимый мифологический акт, покорить город — значит дать его улицам другие имена.

Все главки о возвращенных именах, расположенные, как в справочнике, по алфавиту, построены по единому образцу: время возникновения названия, его происхождение, время и причины переименования.

Как уже отмечалось, серия тавтологична. Повторяются не только одни и те же легенды (о Брюсе, например) в книгах разных авторов — тем интереснее было бы сравнить варианты, — в разных книгах одного и того же автора повторяются главы. Так, в «Старой Москве в легендах и преданиях» Муравьева есть главка о Сухаревской башне, в «Московских улицах» — целый раздел о ней. Зачем он тут, кстати, — не очень понятно, в предыдущем издании его и не было, ведь тема — «секреты переименований» улиц.

Собственно, весь секрет состоит в нарушении «принципа нужности и целесообразности», по которому возникали названия, в наложении «искусственной схемы... на живую, естественно развивающуюся систему». В первой части книги Муравьев показывает, как это происходило и параллельно демонстрирует, «что такое московские названия», откуда берутся, какую роль играют (или играли). Вторая часть — проход по улицам.

На сей раз перед нами не «книга-аттракцион» (как кто-то метко назвал сочинение Сергиевской), а действительно работа краеведа, искренне любящего предмет своего изучения, знающего его историю и способного рассказать о нем внятно и просто. Единственное «но» — некоторая клишированность повествования, к которой вольно или невольно, автоматически или намеренно прибегает автор. Особенно, когда говорит о своей любви к городу и о том, что должен испытывать любой патриот.

Его стиль равно далек и от фривольных штампов Сергиевской и от вольного волков-ского повествования. Там, где Волков напишет: «Восприятие улицы — дело очень субъективное... Не люба мне улица Мясницкая...» (Мясницкая, какой она стала во второй половине XIX века) или «Мне нравится и вестибюль с приземистыми колоннами у дверей...» — там Муравьев будет говорить о «заветной любви сердца каждого москвича». Например: «Сухаревская башня — тайна, которая всегда влекла и до сих пор влечет к себе ум москвича, и заветная любовь его сердца», «Но на звук каждого названия чье-то сердце обязательно отзовется тем заветным и прекрасным волнением, которое называется любовью к родине». Первая глава в его книге традиционно называется «Как много в этом звуке...», и, к слову сказать, листая серию, можно пари заключать: кто из авторов не воспользуется этими пушкинскими словами или хотя бы позже их ввернет.

Эффект узнаваемости, конечно, нужен — если, опять же, обращаться к массовой аудитории. Можно не бояться штампов, наивности, предсказуемости, пафоса и цветистости стиля, можно в стотысячный раз писать очерк под названием «Легенда озера Иссык-Куль». Вот и тут: если река — то «волшебное зеркало столицы», если столица — то «символ могущества Отечества», если Отечество — то «многострадальное». Кремль — «духовное сердце России и несет благодать всему державному механизму» (Сергиевская); Москва — «единственный город, где можно было дать детям русское воспитание, внушить любовь к Отечеству, уважение к родному языку» (Михаил Вострышев, из предисловия к тому «Москва. Большая иллюстрированная энциклопедия. Москвоведение от А до Я»).

С «шедеврами», «сокровищницами» и «заветной любовью сердца» пережимают не только в аннотациях, в результате стиль как нельзя лучше соответствует официальной (официозной) Москве, а еще один крен серии, в сторону «духовности шаговой доступности», — нынешней городской политике. Кроме того, серия явно демонстрирует одну в общем-то очевидную рыночную тенденцию: хорошо продается классика и массовая литература. Значит, если есть желание продать нечто иное, его нужно причесать, придать ему вид литературы классической или массовой. И вот для «затравки» переиздаются авторитетные Гиляровский, Сытин, Забелин, а дальше идут книги словно бы безымянные, но заманчивые, «съедобные». Хотя бы внешне. Потому издают и переиздают Сергиев-скую, а Волкова и Муравьева причесывают с ней под одну гребенку. Косметику поярче — и на пане... Простите. На манеж. То есть на рынок.