От редакции
Михаил Анатольевич Жилин родился 28 июля 1903 года в селе
Мухино Вятского уезда в семье священника и учительницы младших классов
гимназии. В 1921 году приехал в Москву и поступил в МВТУ им. Баумана, которое
окончил в 1927 году. В том же году он женился на однокурснице, в 1929 году у
него родился сын, в 1933-м — дочь. После окончания училища М. Жилин был
направлен на Тормозной завод им. Кагановича, где к началу войны служил в
должности главного конструктора. Завод в это время был переведен на
производство вооружения, и многие его служащие получили бронь, в том числе и М.
Жилин. Однако он ею не воспользовался, а ушел в ополчение в июле 1941 года.
Через несколько недель под Ельней он попал в окружение и оказался в плену.
Семье пришло извещение, что он пропал без вести.
В плену М. Жилин пробыл с ноября 1941 по апрель 1945
года, за это время он прошел через ряд лагерей для военнопленных, о чем и
написал эти воспоминания, начатые сразу после смерти Сталина и сохраненные его
дочерью Еленой Михайловной Поликарповой.
В 1945 году последний из лагерей, через которые прошел М.
Жилин, освободили союзные войска американцев. В сентябре 1945 года М. Жилин
вернулся в Москву и снова стал работать на Тормозном заводе, теперь уже в
должности главного конструктора специального конструкторского бюро, связанного
со строительством метрополитена. Умер Михаил Жилин в 1958 году.
Здесь естественно возникает вопрос, как пребывание в
плену сказалось на семье и послевоенной судьбе мемуариста. Ответ удивительный:
формально — никак. Формально — потому что дочь считает его раннюю смерть
следствием постоянного страха репрессий. Его много раз вызывали в органы, но не
арестовали — возможно, потому, что он не был членом партии и был ценным
специалистом. Дочь вспоминает, что в сентябре 1945 года он появился на пороге
их квартиры ночью и был в немецкой форме — такое обмундирование освобожденным
узникам выдали американцы. Как он добрался в таком виде домой от места, где их
высадили союзники? Ждал ночи, шел пешком — это запомнила дочь из его рассказов
жене. Во всех анкетах дочь указывала, что отец погиб на фронте.
Рукопись под названием «В фашистской неволе» представляет
собой 281 страницу машинописного текста. Она делится на части, соответствующие
топографии и хронологии передвижения автора от пересылочного лагеря в
Белоруссии до лагерей на территории Германии. Всего частей восемь: «Первые дни
плена и лагерь [“]Лесное[”.] 1941—XI по 1943—VII», «Лагерь[—]тюрьма в
Барановичах[.] 1943—VII по 1944—II», «Лагерь в Гогенштейне[.] 1944—II по
1944—IV» , «Лагерь [“]Ламсдорф[”.] 1944—IV по 1944—VII», «Лагерь в
Бисмаркхютте[.] 1944—VII по 1944—VIII», «Лагерь в Гёрлице[.] 1944—VIII по
1945—II», «Пеший поход на Запад и лагерь в Лангензальца[.] 1945—II по 1945—IV»,
«Пеший поход на Юго[-]Восток и возвращение в Красную армию[.] 1945—IV по
1945—V».
Мы публикуем две последние части рукописи, содержащие
больше всего малоизвестных сведений о Великой Отечественной войне. Текст дается
в авторской пунктуации.
Пеший поход на Запад и лагерь в Лангензальца
(Февраль 1945 года — апрель 1945 года)
Начало похода, колонна русских, французов, англичан и
американцев
Вечером 4-го февраля унтер-офицер
предупредил о том, что завтра утром покинем лагерь. Хотя мы и предполагали о скорой
отправке на запад, известие было воспринято как праздник, как подтверждение
наших прогнозов о скором разгроме немцев в противовес фашистской пропаганде
вещавшей о неминуемом крахе наступления большевиков.
Мы рады успехам наших войск и не
страшимся отправки, все равно скоро конец войне, конец нашим мытарствам.
Утром после поверки выдали на
руки трехдневный паек хлеба, по куску кровяной колбасы и по три сигареты.
Приказано быть готовыми к походу. Наши сборы недолги, хлеб и колбасу завертываю
в тряпицу служащую полотенцем и вместе с соломенной коробкой укладываю в
вещевой мешок, котелок и кружку прицепляю к поясу, а ложку кладу в карман. Из
спального мешка, сшитого из обрывков одеяла, смастерил для себя и Алексея
Васильевича1 портянки.
Подается команда на выход и нас
выводят на плац перед баней. На плацу кроме нас еще много народа из других
бараков, всего наверное тысяч около двух. Вскоре пришел конвой, ждем сигнала к
выступлению. Хотя и снег кругом, но чувствуется приближение весны, день
солнечный и теплый, погода благоприятствует нашему походу.
Мимо проходит колонна американцев
и англичан, их значительно больше чем нас, а конвоя почти не видно. Они
нагружены выше всякой меры, у каждого как минимум два узла перекинутых через
плечо и кроме этого у большинства в руках большие картонные коробки. С таким
грузом можно пройти не более одного-двух километров, может быть их ведут на
вокзал. За ними идут французы тоже сильно перегруженные, но не так как
американцы. Замыкая шествие, под охраной густой цепи конвоиров тронулась наша
колонна.
Если бы не огромные тюки,
иностранные колонны можно было бы принять за воинскую часть идущую на смотр,
прекрасно обмундированные они выглядели гораздо лучше, чем конвоировавшие их
немцы, зато наша колонна была полной противоположностью и представляла сборище
оборванцев. На лето у нас шинели отбирались и возвращались глубокой осенью,
причем выдавалось не то что было взято, а всякая заваль, тут были и русские
шинели и перекрашенные немецкие, в состоянии мало пригодном для носки. Каждый
по мере своих способностей и возможностей приводил в порядок полученное
одеяние. Головные уборы вообще не выдавались, пользовались полной свободой,
носи чего хочешь, были шапки-ушанки, даже виднелось несколько папах, но
большинство носило пилотки отепленные разным тряпьем. На ногах деревянные
башмаки и самодельные портянки.
Деревянные башмаки для зимних
походов крайне неудобны, к подошвам налипает снег, который через 200—300 метров
ходьбы приходилось сбивать, иногда при этом башмаки раскалывались и человек
оставался без обуви. Через два-три дня похода несколько человек оказалось
босыми.
Итак мы двинулись на запад,
настроение у всех отличное, каждый понимал, что не от хорошей жизни немцы
эвакуируют лагерь, что наши гонят их с насиженных мест.
Куда ведут, в каком лагере
задержимся, где встретим окончание войны неизвестно. Идем очень медленно с
частыми привалами, перегруженные американцы еле-еле передвигаются. Идем по
направлению к загородному не то замку, не то ресторану красиво расположенному
на высокой горе. Здание видно за много километров. Дорога пролегает у подножия
горы и проходит через небольшой поселок, где американцы и англичане приобрели
несколько телег на которые и погрузили свою поклажу. Вскоре иностранные колонны
были полностью обеспечены транспортными средствами, правда телеги нужно было
везти на себе лошадей не дали.
Часов через пять от начала похода
останавливаемся в поселке на ночлег, колонну разбили на группы человек по
триста и развели по сараям. Сараи забиты соломой, можно зарыться в солому, спать
будет тепло. Огромные массивные двери сарая снаружи заперли, предупредив, что в
случае пожара из сарая никого не выпустят. Закусываем остатками пайка, колбаса,
которую многие не брали в рот с начала войны, показалась особенно вкусной.
После закуски во всех концах сарая засветились огоньки, табакуры задымили.
Покурив зарываемся поглубже в солому и засыпаем крепким сном до утра.
Утром наша колонна заметно
убавилась, часть людей в качестве тягловой силы была включена в колонны
иностранцев, за работу платили едой. Как правило наша колонна изолирована от
иностранцев, мы идем за ними с интервалом метров в полтораста, изредка на
короткое время сближаемся с колонной французов; пока конвоиры не заставят
соблюдать интервал. Один из наших, хорошо владеющий французским языком, почти
целый день пробыл у французов и так им понравился, что они предложили ему
переодеться и остаться до конца войны с ними. Переход сделать было не трудно,
так как с начала похода нас не пересчитывали и его бы не хватились, но он не
захотел и в конце дня вернулся обратно к своим. Нас не пересчитывали, но зато
тщательно проверяли места ночевок, оставшихся и найденных там безжалостно
расстреливали.
С местного шоссе мы вышли на
автостраду, великолепное сооружение из громадных железобетонных плит.
Автострада не проходит через населенные пункты к ним от нее ведут специальные
ответвления. Автострада нигде не пересекается, места пересечений проходят над
или под ней. Автострада пустынна, никакого движения, за целый день пути
встретилось не более десятка машин, очевидно движение на ней происходит ночью.
К вечеру сворачиваем в деревушку,
где нас разводят по сараям. На ночлеге выдали по котелку горячей вареной
картошки, что было очень кстати, полученный в лагере паек еще утром был съеден.
В сарае обнаружили подвал с картофелем, наиболее дальновидные запаслись им.
Ночью пролетело много самолетов,
от мощного гула дрожали стены сарая.
Утром и днем ничего
примечательного не случилось. Запасшиеся картошкой на первом же привале
приспосабливались ее варить, из сухой травы и щепок набранных в сарае и на пути
разжигали костер, но во время короткого привала картошка не успевала свариться,
доваривали на ходу. В старое подобранное на свалке ведро нагребали жар от
костра, ставили туда котелок и подвешивали все сооружение на палку. Палку с
котелком и ведром несли двое, остальные компаньоны на ходу подкладывали в ведро
топливо, к следующему привалу кушанье было готово. Предприимчивые счастливцы с
аппетитом съедали по паре доставшихся на их долю картофелин и на стоянке тщательно
собирали все, что можно было бы использовать как топливо для варки следующего
котелка картошки.
К вечеру на третий день пути мы
были в г. Бауцене, прошли через военный городок, где остались американцы,
англичане и французы, и подошли за пределами городка к большому круглому
зданию. Перед входом выдали по куску хлеба, граммов по 300 и на четверых
небольшую банку рыбных консервов. Круглый зал, куда нас ввели, служил когда-то
манежем, пол засыпан толстым слоем опилок смешанных с конским навозом. Почти вся
площадь пола занята сидящими и лежащими на нем, прибывшими ранее нас,
товарищами. Отыскиваем свободное местечко и заводим разговор с соседями. Они
здесь уже двое суток, их пригнали сюда из небольших рабочих команд для отправки
на запад, жалуются, что за двое проведенных здесь суток обовшивели, не избежать
и нам этой участи, оградиться от вшей нам нечем, они ползают по всему полу.
Утром выгоняют на улицу и
построив в колонну через город ведут на шоссе. Идем одни, впереди иностранцев
нет, после Бауцена наши дороги разошлись.
Продолжение похода, города
Мейсен, Иена, Веймар и Эрфурт
Идем как и вчера по пустынной
автостраде. К вечеру свернули в поселок и как обычно разбившись на несколько
групп разместились по сараям. Сараи у немецких бауэров солидные каменные
сооружения с черепичной крышей, низ разгорожен на помещения для скота, птицы,
для сельскохозяйственных машин, для повозок и телег, в подвале склады овощей,
чердак забит соломой.
Сегодня нас не кормят, очевидно
начальство выдав вчера вечером в Бауцене малую толику еды, считало нас
обеспеченными пищей и не позаботилось о нашем ужине. Ночью обследовав подвалы
поели моркови и запаслись картошкой, таким образом компенсировали себе за
отсутствующий ужин. Глубокой ночью мощный гул самолетов и разрывы авиационных бомб
разбудили нас, одна из бомб разорвалась недалеко от сарая взрывной волной в
нескольких местах сорвало черепицу. В сарай прибежал начальник конвоя и
предупредил, что если кто попробует удрать через дыры в крыше будет без
предупреждения застрелен. Мы долго не могли заснуть, особенно шумно было в
дальнем от нас конце сарая.
Рано утром двинулись дальше,
задымили походные «кухни» обещая на привале угостить горячей картошкой. Не
успели дойти до автострады, как нас догнала, во главе с двумя полицейскими,
возбужденная группа цивильных. Колонну остановили и начали поголовный обыск,
заставили все вещи разложить по земле, а кроме того каждого ощупали сверху
донизу. Оказалось, что в одном сарае занятом под наш ночлег, стояла повозка
беженцев из Восточной Пруссии нагруженная продуктами, там были: колбаса,
окорока, яйца, сало, масло, хлеб и др. продукты, утром после нашего ухода
хозяева повозки обнаружили исчезновение всех продовольственных запасов,
обнаружив бросились в погоню.
При обыске не было ничего
найдено, очевидно все запасы съедены на месте, а скорлупа, бумага и кости
зарыты в солому, недаром в одном из углов нашего сарая почти до утра возились и
шумели.
Колонна построилась и собралась
двигаться дальше, но из той же злополучной деревни прискакала пароконная подвода,
опять задержка, хозяева сараев заметили убыль картошки и приехали за ней.
Отобрали всю картошку, даже полувареную из котелков, некоторых поколотили за
то, что часть картошки припрятали и не сдали.
Наконец колонна тронулась, снова
задымили «кухни», многие сумели уберечь по паре картофелин.
Вечером привели к одиноко
стоящему посередине поля громадному сараю огороженному колючей проволокой.
Опять не кормят, в сарае обшарили все уголки, ничего съестного нет.
Утром голодных погнали дальше,
сегодня идем не по автостраде, а по проселочным дорогам. Помимо голода нас
донимает снег, он налипает на деревянные башмаки и затрудняет движение. У
некоторых потрескались и рассыпались башмаки, идут босыми обмотав ноги тряпьем.
Проходим через поселки, перед
каждым поселком дощечка с наименованием поселка и указателем расстояния до
«Гастхауза» (гостиницы) и заправочной колонки. Мы прошли сотни населенных
пунктов и в каждом из них был хотя и небольшой «Гастхауз», заправочные колонки
для автомашин и автоматы для продажи сигарет, правда автоматы и колонки в то
время не действовали, но напоминали о тех удобствах для путешественников
которые были там в мирное время.
В поселках, при нашем появлении,
всех жителей загоняли по домам и мы видели их лица за стеклами окон, а когда
стало теплее, наиболее любопытные из них открывали окна. По выражениям лиц не
чувствовалась ненависть к нам, было несколько случаев когда вопреки воле конвоя
женщины увидев обернутые тряпьем окровавленные ноги наших товарищей оказавшихся
без обуви, выбегали из дому, догоняли колонну и совали им в руки старые галоши
или боты.
Около полудня на марше нас
встретил начальник конвоя и сообщил, что в ближайшем поселке будет привал и нас
накормят. Входим в поселок, на правой стороне вдоль улицы расставлена на земле
разнообразная посуда, детские ванны, стиральные корыта и баки, ведра и тазы,
над посудой подымается пар, за каждой посудиной стоит женщина с уполовником.
Нас по двадцать человек пропускают за получением похлебки. Женщины старательно
своими маленькими уполовниками наполняли наши котелки жидкостью сваренной из
воды, соли и отрубей. Я помню когда-то в детстве у нас дома нечто подобное
готовилось для телят. Но мы рады и такому кушанью и благодарны начальнику
конвоя за проявленную заботу. Убедившись, что начальство не обеспечивает нас
питанием, он чтобы благополучно довести колонну до места назначения решился
организовать нашу кормежку сам. Для этого сев на попутную машину обогнал
колонну и в одном поселке раздобыв отруби заставил домохозяек сварить нехитрое
кушанье.
Получив похлебку идем на площадь,
где устроен привал. Как и в каждом поселке здесь стояло два памятника в виде
обелисков, на памятниках высечены имена погибших, на одном в Первую мировую
войну, а на втором в теперешнюю. На втором, большого размера обелиске, число
имен убитых раза в два превышает количество убитых в Первую мировую войну, а
еще война не кончена и места на обелиске много.
Ночь провели в одиноком сарае,
вдали от жилья, в сарае оказались немолоченые снопы льна, наломали и наполнили
карманы головками с семенами, на день обеспечили себя пропитанием. Ночью как
обычно пролетали самолеты, но близких взрывов не было слышно.
Утром подошли к городу Мейсен на
реке Эльбе. На окраине города был устроен длинный привал, менялся конвой. Мы
расположились на лугу между шоссе и рекой, здесь почему-то снега нет. На лугу
кладбище паровозов, десяток полуразобранных локомотивов доживает свой век.
Любопытные, несмотря на усталость, полезли осматривать паровозы с тайной
надеждой найти что-нибудь съестное, вместо съестного нашли штык-тесак без
ножен, кто-то на всякий случай его прихватил с собой.
Часа через два колонны разбили на
три части и повели по разным направлениям, из товарищей по команде в
Бисмаркхютте осталось нас двое, я и Алексей Васильевич Б., остальные попали в
другие колонны и больше с нами не встречались.
Проходим по окраине Мейсена, на
шоссе и на домах видны следы от пуль, результат обстрела с самолетов, воронок
от авиабомб нет. Минуя центр города выходим на проселочную дорогу, идем не
спеша, жуем льняное семя и наслаждаемся теплым безоблачным солнечным днем.
Вдруг послышался рокот авиационных моторов, рокот постепенно превратился в
громкий и мощный гул, высоко над нами невидимая для глаз пролетает воздушная
армада, иногда на небе под лучами солнца вспыхнет светящаяся точка и исчезнет.
Конвоиры до смерти перепугались, остановили колонну, а сами отбежав от нее
метров за 50 залегли. Не меньше получаса шумели пролетавшие самолеты, затем
наступила необычайно тихая тишина, как будто вся природа и все живое замерло в
тревожном ожидании.
Самолеты улетели, конвоиры заняли
свои места и мы тронулись дальше. Дневной полет самолетов произвел большое
впечатление, мы видели это впервые, мы рады и открыто выражаем радость, значит
у фашистов нечем воспрепятствовать не только ночным, но даже и дневным полетам
над страной, противовоздушная оборона сломлена.
Нас немного человек около 300,
поэтому на ночевку привели в команду обслуживающую бауэров. Команда помещалась
в огороженном колючей проволокой здании б. «Гастхауза». Встретили товарищи нас
очень хорошо, вечером из своих продуктов сварили кашу и почти досыта накормили
нас. Их пока не трогают, днем по-прежнему работают у бауэров, а остальное время
находятся под замком в «Гастхаузе».
Рано утром, еще раз поевши каши,
распростились о гостеприимной командой и пошли дальше. Теперь почти каждый день
высоко над нами пролетают американские и английские самолеты, однажды мы шли
несколько километров по земле усыпанной бумажными лентами покрытыми с одной
стороны станиолью. Немцы вначале объясняли, что американцы разбрасывают
ядовитую бумагу для отравления животных, но на самом деле бумажки сбрасывались
для затруднения обнаружения самолетов радиолокационными установками.
После того как прошли Альтенбург,
англо-американские самолеты летали почти непрерывно круглые сутки, на марше
были слышны взрывы авиационных бомб. Отдельные самолеты снижались и
обстреливали из пулеметов облюбованные мишени. При виде самолетов нас
останавливали, конвоиры разбегались по сторонам, залегали и держали нас под прицелом.
Жители одного селения дали нам
несколько лоскутов белой материи и предупредили, чтобы во избежание обстрела с
самолетов мы выкидывали белые флаги, такую меру предосторожности для движущихся
колонн военнопленных будто бы рекомендовали американские листовки. Последовав
совету, мы шли неся на палках несколько белых флагов, случайно или благодаря
такой предосторожности за две последующие недели нашего похода, проходившего
под непрерывным наблюдением с самолетов, нас ни разу не обстреляли, хотя метров
за 200—300 от нас расстреливали и поджигали проходившие машины.
Под защитой белых флагов мы
считали себя в полной безопасности, хуже обстояло по ночам. В последнее время,
как правило, мы ночевали в военных городках, запертые в чердачных помещениях,
на наше счастье в это время ночных бомбардировок почти не было.
Город Иену мы проходили днем,
старинный тихий городок, знаменитый высоко развитой оптической промышленностью.
В центре города нас застал воздушный налет, нас предупредили, что район оцеплен
и убежавшие за оцепление будут расстреляны. Мы рассыпались по укрытиям,
спасаясь не от бомб, а от осколков зенитных снарядов. Укрытиями служили тамбуры
домов, крытые проезды во дворы, все кроме бомбоубежищ куда нас не допускали.
Бомбили район примыкающий к железной дороге, на расстоянии от нас около
километра, от взрывов колебалась почва и с крыш летела черепица. Вскоре на
месте взрывов началось пожарище, сквозь густой черный дым прорывались и высоко
поднимались языки пламени. Налет продолжался минут двадцать, группа самолетов
сделала несколько заходов и сбросила свой смертоносный груз, было ясно видно
как отделились от каждого самолета по паре бомб.
После отбоя конвоиры бегали по
домам и собирали колонну. Построились на площади, туда же через некоторое время
привели группу товарищей пытавшихся во время бомбежки уйти из оцепления. Их тут
же на площади на наших глазах расстреляли.
В Иене наша колонна увеличилась
человек на 700 и растянулась почти на полкилометра.
Как только тронулись сейчас же в
5—6 местах колонны появились белые флаги. На выходе из города встретили группу
немецких офицеров, увидев белые флаги они пришли в бешенство, бросились в
колонну и избивая всех подвернувшихся под руку, отобрали два флага (остальные
были немедленно спрятаны) и изорвали их в клочья.
Ночевали в лесу, на территории
военного городка, под открытым небом, нам повезло, ночь была необычно теплая
для конца февраля. В лагере ночевало много американцев и англичан, для них
отведены большие палатки с походными койками. Утром нам выдали по куску хлеба и
по маленькой пачке плавленого сыра.
Веймар мы проходили также днем
вскоре после налета, над городом еще стоял дым и пахло гарью. Жители тушили
пожары, откапывали заваленные убежища, собирали раненых и убитых. Большая
группа мужчин на железном листе волочила опаленную тушу огромного быка.
Средневековый город, в котором
жили и творили Гете и Шиллер, Бах и Лист, представлял жалкое зрелище. Двоякое
чувство возникает каждый раз когда проходишь через города подвергшиеся
воздушным бомбардировкам, с одной стороны жаль гибели культурных ценностей,
памятников старины, жаль страданий гражданского населения, но с другой стороны
нельзя допускать цвести эти города в то время как, вольно или невольно, сыны их
превратили в руины тысячи городов во многих странах мира, уничтожили в лагерях
смерти и угнали в рабство миллионы людей.
За городом колонну остановили и
предложили всем кто не может идти дальше построиться отдельно, вышло человек
около ста, посоветовавшись друг с другом мы с Алексеем Васильевичем решили не
выходить и не рекомендовали этого делать и другим, опасались подвоха,
ослабевших могли расстрелять. Начальству показалось мало сто человек и оно
присоединило к ним, начиная от хвоста, половину колонны. Нас погнали вперед, а
колонна «ослабевших» осталась на месте, куда ее направили для нас было
неизвестно, о существовании близ Веймара лагеря смерти Бухенвальда мы не знали.
В Эрфурт пришли вечером, нас
поместили на чердаке высокого дома, было очень тесно даже нам привыкшим ко
всяким условиям ночевок. Лежать было нельзя, не хватало места, сидели подогнув
под себя ноги. Всю ночь летали самолеты и изредка слышались разрывы бомб и
треск пулеметных очередей. Происходила беспорядочная бомбежка, т.е. бомбежка не
по определенным объектам, а куда попало, поэтому взрывы были слышны то
глухо-далеко, то совсем близко и наше здание заметно колебалось. Утром уставшие
и разбитые тронулись дальше, на первом же привале за-снули мертвым сном.
На следующую ночь мы были
компенсированы за все предыдущие, остановились в деревне у бауэра в огромном
сарае, где было просторно и много соломы. Перед сном накормили вареной
картошкой и предупредили, что завтра мы придем к месту назначения.
Ночью начальник караула решил
проверить не лазим ли мы по подвалам и по другим отделениям сарая. Вооружившись
фонарем он залез к нам на верх и пошел по соломе наступая на зарывшихся в ней
людей. Мы проснулись от громкого крика, ругательств и стона, не заметив дыры
зарытой соломой начальник караула провалился вниз в отделение, где стояли
сельскохозяйственные машины, сильно расшибся и разбил фонарь, на наше счастье
фонарь во время полета погас, а то от вспыхнувшего керосина не миновать бы
пожара.
Лагерь в Лангензальца
Переход был коротким, часам к
трем дня колонна подошла к огороженной колючей проволокой фабрике. Объявили,
что мы прибыли к месту назначения и наш поход закончен. По счету передали
лагерному начальству. Мы стоим против небольшого каменного одноэтажного дома,
очевидно бывшей конторы фабрики, возле которого группа немецких солдат и
офицеров ведет между собой оживленную беседу. Неизвестно сколько времени
простояли бы мы, если бы не воздушная тревога, где-то недалеко от лагеря
пронзительно завыла сирена, и нас поспешили загнать в помещение.
Двор фабрики разделен
перегородками из колючей проволоки на три части. В первой от входа части лагеря
помещалась кухня, продуктовые оклады, караульное помещение и канцелярия. Ко
второй и третьей частям двора примыкал фабричный корпус, в котором размещены
пленные.
Нас провели через вторую
проходную часть двора в третью и там во втором этаже здания отвели место для
житья. По узкой, неудобной, с деревянными ступенями лестнице поднялись на
второй этаж и вошли в темное, низкое с маленькими окнами помещение,
оборудованное двухэтажными нарами.
Старожилов человек 50, но они
почти все на работе и придут к вечеру. У дневальных узнаем, что лагерь
находится близ города Лангензальца, туда и ходят на работу команды, работают в
госпиталях и на аэродроме, там получают добавочное питание и оттуда приносят с
собой картофель. Кормят в лагере очень плохо, прожить на лагерный паек
невозможно. Чтобы получить место в рабочей команде нужно дать взятку лагерному
начальству и время от времени повторять ее, иначе выкинут из команды. На взятки
идут художественно сделанные из соломы сумки.
Получив такую неутешительную
информацию, оставляем вещи на занятых местах и идем осматривать лагерь. Выходим
на лестничную клетку, лестница подымается вверх еще на два этажа, но двери в
помещения заперты на замки, спускаемся вниз в первом этаже такое же помещение, как
и наше, там же водопроводный кран и уборная.
Ворота, отделяющие нашу часть от
остального лагеря, закрыты и заперты на замок, их открывают часа по два утром,
днем в обед и вечером перед отбоем, остальное время на воротах замок. Из нашего
двора города не видно, перед нами поле и небольшая речка, на берегу которой
несколько небольших зданий в одном из которых баня. Не вредно было бы сходить в
баню, если не помыться, то хотя бы продезинфицировать одежду, за дорогу
обовшивели.
Часов около пяти вечера обед. Все
переходят на кухонный плац, несколько деревянных кадушек выставлено на улице,
возле каждой из них стоит повар-раздатчик с черпаком и тут же стопки
эмалированных мисок с ручками и без ручек. Каждый берет миску и подходит к
повару, получив баланду отправляется в свое отделение, откуда уже до конца
раздачи обеда никого не выпускают.
Миски были необычной плоской
формы и при ближайшем рассмотрении оказались… без ручек плевательницами, а с
ручками медицинскими суднами, очевидно посуда предназначалась, а может быть и
использовалась по назначению в госпиталях, а теперь попав к нам в лагерь служит
для иных целей.
На первый раз мне досталась
плевательница, получив черпак баланды отхожу, баланда еле-еле покрывает широкое
днище посудины. Около литра воды с брюквой и парой ломтиков нечищеной картошки,
таков обед. Пищей здесь не балуют, наш рацион сто грамм хлеба и литр брюквенной
баланды в сутки. От такой пищи, после длительного и утомительного похода, можно
быстро протянуть ноги. Нужно что-то предпринимать, но что? Обсуждаем с Алексеем
Васильевичем свое положение и решаем, что хотя бы одному из нас нужно
устроиться в рабочую команду. Достаю из вещевого мешка соломенную коробку,
которую тащил от самого Герлица, коробка сильно помята и не имеет вида, до
вечера возились с ее реставрацией.
Вечером Алексей Васильевич и еще
несколько человек из новичков пошли в канцелярию. Коробка успеха не имела, но
зато карманные часы Алексея Васильевича, которые он тщательно берег, возымели
действие, за них его назначили в лагерную кухонную команду.
Дня через два Алексея Васильевича
перевели из нашего помещения на территорию кухни, соседи по нарам завидовали
мне, иметь друга на кухне считалось большим счастьем.
Не работавшие в командах зверски
голодали. В нашей комнате жило человек 200, из них работало не более 50, т.е.
только старожилы. Часть новичков занялась производством обуви, главным образом
тапочек, изделия из соломы монополия старожилов. Соломенных дел мастера были
весьма искусными, их изделия отличались красотой и разнообразием, они изготовляли
коврики, циновки, сумки и сумочки, корзинки из простой и окрашенной в яркие
цвета соломы. Старожилы имели клиентуру, новички были в худшем положении, на
наши изделия (тапочки) покупателей не было.
Мне по сравнению с другими было
значительно лучше, Алексей Васильевич при всяком возможном случае помогал,
вызывал на кухню и кормил там баландой. Но основная масса голодала сильнее,
такого мизерного пайка давно не было, и делалось это очевидно умышленно, так
как примерно через неделю голодной диеты начали формировать в отъезд рабочие
команды на добровольных началах, а также усилилась вербовка в РОА (власовцы).
Несмотря на голод в рабочие
команды на отъезд шли неохотно, но агенты РОА должны были быть довольны: в РОА
шло много народу. С некоторыми товарищами ушедшими в РОА я беседовал, меня
удивляло, что в конце войны люди пережившие многое в лагерях, отвергавшие
притязания вербовщиков, остававшиеся верными родине, вдруг изменили свои
взгляды и пошли к власовцам.
Вечером, перед сном после отбоя,
подошел ко мне немолодой, лет около 50, малознакомый человек и сказав, что ему
необходимо переговорить, отозвал меня в сторону, туда, где никто не мог
помешать нашей беседе. Он сказал, что собирается вступить в РОА и что не хочет
чтобы о нем думали как об изменнике родины, меня считает человеком, которому
можно довериться и поэтому решился заговорить об этом. Он член партии, за
активное участие в Гражданской войне награжден орденом, в борьбе с фашистами
также отмечен несколькими орденами, в плен попал в середине 1944 года.
Очутившись здесь в условиях лютого голода, он теряет силы и чувствует что
больше недели не протянет. Он видит перед собой два пути, один пассивно ждать
бессмысленной гибели от истощения и второй путь активной борьбы в рядах РОА
против РОА, он предпочитает второй путь
Некоторые в эти последние дни
использовали запись в РОА как предлог для того чтобы вырваться за стены лагеря,
условия жизни в котором с каждым днем становились невыносимее и при первой
возможности удрать, что можно было возразить на это. Может быть поэтому
большинство из записывающихся в РОА не скрывали этого и почти открыто со
многими делились своими планами. Всех записавшихся в РОА и на отъезд в рабочие команды
немедленно отправляли в баню и переводили из лагеря в город.
В лагере оставались старожилы
работавшие в местных командах и люди не желавшие хотя бы временно пачкать себя
связью о РОА или идти добровольно на отъезд в рабочие команды обслуживающие
непосредственно немецкую армию.
Тяжелая жизнь в лагере
скрашивалась все большим и большим появлением признаков близкого окончания
войны. Англо-американские самолеты почти непрерывно летали над городом и время
от времени сбрасывали бомбы. Вначале при налете нас загоняли в помещения, но
вскоре прекратили и мы целые дни могли наблюдать за самолетами. В городе уже не
объявляют воздушных тревог, самолеты кружат поблизости круглые сутки, немецкие
самолеты исчезли и замолчали зенитки.
Помимо голода нас донимали вши, скоро
два месяца как мы не были в бане. Ветхая одежда не приспособленная к походной
жизни у многих пришла в полную негодность, у меня окончательно развалились
деревянные башмаки, хожу обмотав ноги портянками, и таких полураздетых и босых
было много. Вдруг в лагере появилось свежее чистое белье, добротные брюки и
куртки. Можно было купить пару хорошего трикотажного белья за одну пайку хлеба.
Мне очень хотелось сменить грязное и вшивое белье, но я не мог решиться
выделить для покупки пайку хлеба.
Через день после таинственного
появления в лагере предметов туалета, в середине дня было объявлено
внеочередное построение. Я в это время снявши белье занимался во дворе
уничтожением паразитов, с построением так спешили, что я повесив на первый
попавшийся гвоздь белье, накинув на голое тело куртку побежал в строй.
Начальство заставило стоявших в
передней шеренге расстегнуть куртки, начался осмотр и раздача оплеух, били тех,
у кого надето новое белье. Оказалось, что на чердаке нашего здания был склад
одежды и белья, кто-то взломал дверь и утащил оттуда часть содержимого, теперь
искали виновного.
Покончив с первой шеренгой,
принялись за вторую, дошла очередь до меня, у меня под курткой белья не было,
гауптман посмотрев на мой грязный голый живот посмеялся, но выдать белье не
догадался. Обнаруженное новое белье отбиралось, а хозяева его подвергались
наказанию, несколько человек посадили в бункер.
Прошло около месяца житья в
лагере, за это время англо-американская авиация непрерывными налетами полностью
приостановила работу предприятий и транспорта, рабочие команды в город не
посылались. Лагерь готовился к эвакуации, одним из признаков служила
неожиданная забота лагерного начальства о нашей обуви. Всем имеющим непригодную
для носки обувь было приказано явиться в кладовую, помещавшуюся на этаж выше
нашего жилья. Перед дверями кладовой выстроилась очередь, держа обувь в руках
по одному входим на склад. Там унтер-офицер определял годность башмаков, если
предъявленную обувь он считал годной для носки, хозяин ее получал затрещину и пинком
вышвыривался со склада. Пришедшие босыми без остатков ботинок получали сперва
оплеуху, а потом башмаки. Я пришел захватив обломки своих деревянных чобот,
окончательно развалившихся вскоре после прибытия в лагерь, часть чобот была
использована как топливо для варки картофеля. Посмотрев на мои обломки
унтер-офицер не стал брать их в руки, а велел бросить в угол и из большой кучи
обуви швырнул мне пару, ботинки были разного цвета, черного и коричневого и оба
на одну левую ногу, одев один ботинок оказавшийся как раз впору я второй вернул
унтеру, посмотрев на ботинок он выругался и дал мне другой тоже не подходящий
по цвету и чуть не в два раза больший по размеру и вытолкал из склада. Дареному
коню в зубы не смотрят, как говорит пословица, хожу в одном черном, другом
желтом ботинке, один надеваю нормально, а другой предварительно набиваю
тряпьем.
Американцы очевидно недалеко, их
самолеты контролируют местность, на бреющем полете пролетают над лагерем, они
очевидно знают о нашем существовании, кругом бомбят и обстреливают, а нас не
трогают. Живем, как говорится, на чемоданах, провели медицинский осмотр, всех
больных и слабых отделили в особое помещение. Однажды вечером в первых числах
апреля пронесся слух, что на склад привезли много хлеба, значит вот-вот тронемся.
Ночью в лагере переполох, шум, стрельба, кто-то взломал двери склада и забрал
часть хлеба, виновника не нашли, произведенный обыск результатов не дал,
очевидно хлеб был немедленно съеден.
Утром началась подготовка к
новому походу, нас всех построили во дворе и выдали увеличенные порции хлеба.
Прощаемся с остающимися в лагере,
в лагере оставлен Алексей Васильевич для ухода за лежачими больными и ранеными,
что-то будет с ними, дождутся ли они американцев и оставят ли их фашисты
живыми.
Раздалась команда, колонна
двинулась, Алексей Васильевич на прощанье сунул мне полбуханки хлеба, спасибо
ему за все, что он сделал для меня в этом голодном лагере, без его поддержки
мне было бы очень худо. Он долго стоял возле кухни и махал рукой, тяжело
расставаться, совместная жизнь в тяжелых лагерных условиях сближает людей. Мы
не можем знать и предугадать, встретимся ли когда-либо вновь, наша жизнь полна
самых невероятных неожиданностей, мы находимся вне закона и хотя чувствуется
близкий конец войны, но фашисты еще не унялись и продолжают кровавые расправы
над беззащитными пленными.
Прощай Лангензальца, думаю, что
хуже чем здесь в дальнейшем нигде не будет и еще думаю, что недолго осталось
нам ходить по фашистской Германии.
Пеший поход на юго-восток и возвращение в Красную
армию
(Апрель 1945 года — май 1945 года)
В десятых числах апреля 1945 года
в сумерки мы усталые и голодные приближались к городу Плауэну, конвойные
измученные беготней от американских самолетов еле тащили ноги. Земля по обе
стороны шоссе, да и местами само шоссе, изрыты частыми и глубокими воронками,
страшными следами воздушных налетов. Навстречу из города движется большая толпа
цивильных, навьюченных рюкзаками и чемоданами, немногие «счастливцы» тянут
ручные тележки и детские коляски нагруженные разной домашней рухлядью. Впереди
толпы шла женщина, она громко рыдала и кому-то грозила высоко поднятыми руками
со сжатыми кулаками. Поравнявшись с нами она что-то быстро заговорила и
бросилась к нам, ее подхватили и еле-еле оттащили двое мужчин. Нам объяснили,
что в последние дни город подвергался жестоким воздушным бомбардировкам и
сильно разрушен, много убитых и раненых, плачущая женщина потеряла всех своих
близких, дом и имущество. Толпа оставшихся без крова людей идет искать
пристанища в окрестные не пострадавшие от бомбежек селения.
Начало заметно темнеть когда
вошли на окраину города, улица по которой мы шли была цела. Остановившись на
углу для пропуска пересекающей наш путь воинской части мы обнаружили, что
конвой воспользовавшись темнотой исчез, конвой удрал, мы свободны. Мы свободны,
но предаваться ликованию по этому поводу некогда, мы должны свою свободу
защитить от покушений на нее, мы находимся среди врагов, в прифронтовой полосе
среди вооруженного и обозленного противника.
Мимо нашей колонны проходят
воинские части и отдельные вооруженные солдаты, цивильных почти нет, с
наступлением темноты попрятались по домам и убежищам. На нашу колонну (нас было
человек 500) пока никто не обращает внимания, никому не приходит в голову, что
мы без конвоя. Держимся все вместе, не разбегаемся, несколько человек
отправилось разведать обстановку и подыскать место для ночлега.
Наступила ночь, чтобы не торчать
на улице заняли двор пустого дома, возле которого стояли. К полуночи вернулась
разведка, она нашла место, где уже находится много таких же как мы…
Отправляемся туда, благо это место близко. У ворот окликают по-русски, проходим
во двор, на пригорке несколько огромных одноэтажных зданий, заходим в одно из
них.
В помещении полумрак,
электричества нет, горит несколько коптилок. Нам указали свободные места и мы
взяв у входа тюфяки набитые соломой располагаемся на покой.
Утром просыпаемся рано, в
приподнятом настроении несмотря на то, что последние трое суток голодали и
съели всего по 2—3 луковицы и по паре сырых бураков на человека. Ощущение
свободы придавало бодрость и силу. Здание в котором мы очутились было складом
деревянных моделей, модели сняты со стеллажей и большими грудами лежат возле
стен. Помещение приспособлено для жилья, вероятно тут были временные солдатские
казармы, солдаты ушли, а их место заняли бывшие военнопленные. Кроме наших
военнопленных здесь было много французов, итальянцев и цивильных русских и
украинцев мужчин и женщин угнанных в Германию. Все были радостно-возбуждены,
необычайно приветливы друг с другом.
Все время прибывали новые и новые
люди, одиночками и группами. Пришла группа человек 40 окровавленных истерзанных
людей, остатки одной из колонн военнопленных, которую расстреляла невдалеке от
Плауэна встретившаяся на пути банда эсесовцев. Такая же участь могла постичь
наш стихийно организовавшийся лагерь. Группа офицеров возглавившая лагерь
разработала кое-какие предохранительные мероприятия, которые сводились к тому
чтобы к лагерю не привлекать внимания проходивших мимо воинских частей, не
рекомендовалось толпиться возле них, не глазеть на них, не вступать с ними в
разговоры. Не трогать гражданское население, но в то же время своих в обиду не
давать.
В нашем лагере собралось
несколько тысяч человек, у большинства из которых не было никаких запасов продовольствия,
а многие уже голодные пришли в лагерь. Пока об организованном снабжении
продовольствием не могло быть и речи, во-первых, потому что лагерь существует
всего около 2-х суток, во-вторых, мы в окружении еще недобитого врага. Поэтому
добывал пищу каждый сам по себе. Все разбились на группы по 3—5 человек, из
которых один оставался в лагере и занимался домашним хозяйством, а остальные
ходили за добычей.
Моими компаньонами оказались
соседи по тюфякам, молодой человек лет 26—27, капитан Панкратов, попавший в
плен недели две тому назад и чуваш Алексей Петрович, старый пленный, потерявший
во время похода своего друга земляка. На моей обязанности лежало домашнее
хозяйство. Самым сложным делом в хозяйстве было доставать воду, ближайший
действующий колодец находился за полкилометра от лагеря и там всегда была
длинная очередь. В первый день находились чудаки, которые пытались не пускать
нас в очередь и даже один из «арийцев» пробовал решить дело кулаками. Такая
попытка была энергично пресечена и стоявшие в очереди наглядно убедились, что
прошло то время, когда можно было безнаказанно издеваться над русскими
военнопленными, с тех пор мы пользовалась колодцем на равных правах.
В первый день добытчики
действовали не особенно успешно, в развалинах раздобыли необходимый
хозяйственный инвентарь и нашли несколько банок варенья и маринадов, а хотелось
что-либо более существенное. В последующие дни положение с продовольствием
несколько улучшилось, рядом с лагерем обнаружили большой склад картофеля, а в
одной разбитой пекарне нашли муку.
Немцы, жители города, ходили за
нашими добытчиками по пятам и подсказывали им где искать, сами они боялись
ломать замки или двери складов, но когда наши взломав двери входили в склад и
набрав продуктов уходили, немцы заканчивали начатое дело. Иногда, во избежание
беспорядка, кто-нибудь из наших оставался на складе и организовывал выдачу
продуктов населению, сотни людей покорно выполняли его указания.
Во дворе лагеря с рассвета до
темноты горели костры, топлива было много, целые горы деревянных моделей,
варили, жарили, пекли. В некоторых «колхозах» хозяйством ведали женщины, там
совсем было по-домашнему.
Люди на глазах поправлялись и в
течение двух, трех дней становились неузнаваемыми. Помылись, побрились,
переоделись в чистое белье, склады которого сохранились на одной швейной
фабрике, а многие сменили и верхнюю одежду на штатскую, найденную в развалинах
домов.
Нами пока никто не интересуется,
проходящие изредка мимо складов воин-ские части не обращают на нас внимания. Но
очевидно о существовании нашего лагеря известно, сюда как к сборному пункту
непрерывно прибывал народ, главным образом от окрестных бауэров и помещиков,
угнанные в неволю женщины и подростки. Они безмерно счастливы и чувствовали
себя среди нас в полной безопасности, как за каменной стеной.
Утром 4-го или 5-го дня нашей
свободной жизни на фабричных трубах, на шпилях церквей, на высоких уцелевших
зданиях появились большие белые полотнища — это значило, что город сдавался без
боя, воинские части покидали его. Наступал критический момент, большинство
населения лагеря, в том числе все женщины и подростки, укрылись в
бетонированные подвалы под складами, оставшаяся наверху небольшая группа
наблюдала за обстановкой.
Мало оживленная в последние дни
дорога проходившая мимо нашего лагеря, сейчас была как река в половодье, танки
и самоходки заполненные до отказа солдатами мчались в два ряда, по обочине шли
пешие. Шествие продолжалось часа четыре, наконец замыкающая цепь автоматчиков.
Длинная цепь с расстоянием 10—15 метров между автоматчиками прочесывала город,
изредка слышны были короткие автоматные очереди. Около наших складов вырыты
добротные в полный рост окопы, десятка полтора автоматчиков пробежало по ним,
дали оттуда в пространство несколько очередей, выскочили из окопа, быстро пробежали
возле складов, мельком взглянув на них и исчезли. Это были последние
вооруженные немецкие солдаты. Итак, 14 апреля 1945 года город Плауэн был
оставлен фашистами.
Стало тихо, не слышно лязганья
гусениц, шума машин. Разведка вернувшаяся из центра города сообщила, что солдат
в городе нет. Наступил торжественный момент, все вышли на площадку перед
складом и поздравляли друг друга с окончательным освобождением. Товарищи,
возглавившие лагерь обратились ко всем с призывом не обижать гражданское
население оставшееся в городе, не поддаваться на провокации фашистских агентов
оставленных среди населения, держаться группами, не жечь костров ночью,
предупредили о том, чтобы были осторожными, т.к. несмотря на белые флаги враг
мог заминировать отдельные городские объекты.
Группами пошли в город. Город
представлял груду развалин, на улицах пустынно, оставшиеся жители попрятались.
Время от времени с грохотом разбрасывая вокруг щебень, рушились стены
поврежденных зданий. Жизнь города полностью парализована, не было электричества,
не действовал водопровод, не работали предприятия.
Наша окраина наиболее уцелевшая и
оживленная часть города, здесь собралось тысячи три наших, человек 500
французов и бельгийцев, в ближайших уцелевших кварталах города жило тысячи
четыре немцев, главным образом стариков, женщин и детей. После ухода фашистов и
фашиствующих элементов отношение населения к нам резко изменилось к лучшему.
Если раньше цивильные немцы боялись с нами якшаться, то теперь оказались очень
словоохотливыми собеседниками. Больше недели, как в городе нет газет и из-за
отсутствия электроэнергии не действуют радиоприемники, но зато начали
появляться бежавшие с фронта солдаты, которые заменили газеты и радио. Стало
известно, что наши войска ведут бои на подступах к Берлину и что к Плауэну
приближаются американцы. Вечером к нам заявился беглый гауптман, убедившись что
война окончательно проиграна и испугавшись Сибири, которую обещал Геббельс всем
попавшим в русский плен, он сбежал из-под Берлина навстречу к наступающим
американцам. Уж если гауптманы побежали, значит конец войны близок.
На другой день утром мимо нашего
лагеря на большой скорости промчалось несколько броневиков, говорят что это
американцы. К полудню появилась масса машин «Виллисов» в которых были
американские солдаты, весь наш табор высыпал навстречу и громко приветствовал
их. Несколько машин отделилось от колонны и въехало во двор. В каждой машине по
два веселых молодых парня, среди них были и негры. Некоторые американцы
довольно сносно говорили по-русски. Откуда-то появились бутыли с вином, гостей
угостили и договорились о встрече вечером.
Через несколько часов к нам
приехали американские офицеры, организовался митинг. Выступивший представитель
американского командования через переводчика поздравил всех присутствующих с
благополучной встречей и ознакомил с положением на фронтах. Наши товарищи
поблагодарили его за поздравление и предложили ему организовать из нас воинскую
часть, которая немедленно могла бы вместе с американцами принять участие в
боевых действиях. Но американец отклонил наше предложение и заявил, что у них в
настоящее время достаточно сил для разгрома врага и что нам нужно отдохнуть и
набраться сил. Затем он обещал, что при первой возможности, как только позволят
военные обстоятельства, нас всех переправят в расположение советских войск.
Французов, бельгийцев и итальянцев завтра же отправят на родину. Потом сообщил,
что для советских граждан будет через несколько дней организован сборный пункт,
где будут обеспечены культурные условия жизни и хорошее питание. Пожелав нам
хорошо провести время офицер и его спутники уехали.
Французы и бельгийцы занялись
приготовлениями к отъезду, они жили здесь дольше нас и обзавелись домашним
хозяйством, вплоть до кроватей с пуховыми перинами. У некоторых из них здесь же
были подруги сердца и нужно было решать вопрос, что делать. Француженки весело
готовились к отъезду, русские девушки связавшие свою судьбу на чужбине с
французами, отказались последовать за ними во Францию и грустно помогали
укладывать вещи.
Наши деятельно готовились к
вечерней встрече с американцами, старались как можно радушнее принять их.
Группа грузин где-то раздобыла кроликов и соображала как из них сделать шашлык.
Хлеба не было, вместо него женщины на сковородах пекли пресные лепешки. Жарили
картофель. Распечатывали банки с вареньем и маринады. В одном из углов склада,
для приема гостей, очистили большую площадку и сколотили стол. Несколько
бутылей с вином стояло возле стола.
Под вечер появились гости,
несколько десятков «Виллисов» въехало во двор, гости приехали не с пустыми
руками у кого вино, у кого консервы, хлеб и т.п. Встреча прошла, как говорится,
в дружественной обстановке и закончилась поздно вечером. Гостей проводили,
пожелали им спокойной ночи.
Глубокой ночью сквозь сон слышу
какой-то шум и вдруг ощущаю тяжесть на ногах. Просыпаюсь, соседи мои уже
вскочили и зажигают свечу. При свете увидели лежащего на полу американского
солдата, совсем молодого парня. Когда немного очухавшись от своего падения он
встал на ноги и шатаясь подошел к столику на котором стояла свеча, мы увидели
что он сильно пьян. Он стоял пошатываясь возле стола, держась за него обеими
руками и непрерывно повторял два слова «Рус мадам». Пытался закурить, но стоило
ему отнять от стола хотя бы одну руку, как нарушалось равновесие и он падал.
Держась изо всей силы за стол, он смотрел на нас блаженно улыбался и говорил
«Рус мадам». Потом вдруг затих и вокруг него образовалась лужа в которую он
немедленно сел и заснул. Спал недолго, с полчаса, не более. Проснулся сердитый
и чуть-чуть протрезвевший, с недоумением посмотрел вокруг и не говоря ни слова,
сильно шатаясь пошел к выходу. Сел в машину и не обращая внимания на наши
уговоры остаться до утра, уехал.
На сборном пункте
Через два дня после встречи с
американцами отправились со всем скарбом на сборный пункт, организованный
американцами, на аэродроме близ города. На обширной территории десяток каменных
капитальных зданий и много деревянных бараков. Все переполнено, народу
собралось тысяч двадцать. Нам отведено место в здании бывшей офицерской
столовой, внизу кухня и обеденные залы, вверху в мансарде несколько жилых
комнат и большой склад оберточной бумаги и контор-ских книг. Столовая не
работает, все помещения заняты под жилье. На кухне плита и разделочные столы
превращены в кровати. Наша компания заняла одну из комнат бумажного склада. Из
бумаги каждый соорудил ложе. Устроившись пошли осматривать аэродром. Сегодня 18
апреля, еще пять дней тому назад здесь хозяйничали немцы, меню отпечатанное на
машинке и вывешенное на дверях столовой имеет дату 13/IV-45 г.
Жилая часть аэродрома кишит
народом. Радостное возбуждение царит вокруг. И несмотря на то, что наша жизнь
еще была неорганизованна и каждый предоставлен сам себе, все были как
именинники, остро ощущали радость жизни. Многолетний гнет, издевательства над
человеческой личностью остались позади, впереди скорая встреча с родными
советскими частями Красной Армии. Этого момента все ждали страстно, каждому
хотелось как можно скорее принять участие в боевых действиях против врага.
Заявление американского генерала, выступившего на митинге организованном в день
нашего прибытия на аэродром, о том, что как только позволят военные
обстоятельства, т.е. соединятся советские и американские войска, нас немедленно
перебросят в расположение советских войск, было встречено овациями.
А пока именинники хотели пить и
есть, ни того, ни другого на сборном пункте не было. Водопровод и канализация
не действовали, а снабжение продуктами еще не налажено.
Американские саперы на территории
аэродрома возводили огромные брезентовые цистерны, вроде бензиновых баков,
цистерны будут наполнены водой и обеспечат лагерное водоснабжение, до этого
ходим за водой к колодцам во дворах бауэров, километра за полтора от аэродрома.
Первые два или три дня мы были вынуждены заниматься самоснабжением для этого
объединялись в группы и реквизировали продукты питания у бауэров проживающих в
окрестностях аэродрома. В лагере появилось мясо, крупы, картофель, все
необходимое, кроме хлеба. Запылали сотни костров на отведенных участках,
варилось, жарилось и парилось кушанье. Возле большинства костров хозяйничали
женщины. Женщин в лагере собралось много, тут были женщины угнанные в неволю и
бежавшие от бауэров и с разных производств, сюда же прибыла большая группа
русских и итальянских женщин из концентрационного лагеря, с вытатуированными на
руках номерами.
Костры горели с утра до
наступления темноты, ночью жечь не разрешалось, фронт проходил недалеко.
Сборный пункт охранялся американскими солдатами, вход и выход из него был
свободным, однако не рекомендовалось выходить в город в одиночку и ночью, в
городе еще шныряли недобитые фашистские молодчики.
Вскоре начало налаживаться
снабжение продуктами питания, заработала кухня, варилась из концентратов
молочная сладкая рисовая каша. Получали ее столько, сколько могли съесть.
Помимо каши выдали на руки табаку, шоколаду, печенья и леденцов. Хлеба не было,
не нашли подходящую пекарню.
Дня через четыре сладкое
опротивело, на рисовую кашу было тошно смотреть и даже не помогали воспоминания
в фашистских лагерях. У моего соседа по койке было несколько килограмм пшеницы,
он предложил мне вступить с ним в компанию, смолоть ее и напечь хотя бы пресных
лепешек. Внизу на кухне бывшей офицерской столовой я видел большую кофейную
мельницу. Забираю зерно и иду туда, вокруг мельницы уже организовалась компания
предпринимателей которые установили за помол плату в свою пользу. Пришлось
отдать часть зерна за помол, из муки напекли лепешек которых хватило дня на
три.
Администрация сборного пункта,
состоящая из наших же бывших военнопленных, обратилась ко всем проживающим на
сборном пункте с призывом поработать на кухне для того чтобы изменить меню и
вместо сладкой каши приготовить блюда с картофелем. В лагере для военнопленных
не было отбоя от желающих работать на кухне, здесь дело другое охотников нет,
выделять по нарядам мы еще не были достаточно организованы.
У меня не было ни малейшего
желания рыскать по окрестностям аэродрома в поисках пищи и я с удовольствием
пошел на кухню, тем более, что за работу на кухне кроме питания обещали дополнительный
паек.
На кухне собралось человек
восемьдесят, почти исключительно женщины. Кухня построена добротно и хорошо
механизирована, но из-за отсутствия электроэнергии механизмы не работают,
картофель приходится чистить вручную, хорошо еще, что пожарными шлангами
подведена вода.
Разбились на четыре группы по
числу кадушек с водой куда ссыпается очищенный картофель. Мужчины к рабочим
местам принесли мешки с картошкой и работа началась. Работали радостно с
веселыми шутками, работали вместе женщины и мужчины, не было грубых окликов,
над головами не свистели нагайки и дубинки, не грозила пуля охранника. Среди
женщин в нашей группе была молодая девушка лет 18, итальянка активная
антифашистка испытавшая на себе ужасы фашистских застенков. Девушку доведенную
пытками до безнадежного состояния мучители бросили в концлагерь, где русские
женщины выходили ее и поставили на ноги. Наши звали девушку русским именем
Анюта. Она грустила о том, что скоро придется расстаться со своими
спасительницами, которых она искренне и горячо полюбила и которые ей отвечали
такими же чувствами.
Работали на кухне 8 часов с
часовым перерывом на обед. Обедали там же на кухне. Меню питания лагеря
изменилось, теперь обед состоял из двух блюд, мясного супа и второго блюда тоже
мясного с картофелем или макаронами, надоевшая рисовая каша больше не варилась.
Кроме обеда выдавались на руки сухим пайком различные питательные продукты,
недоставало хлеба и лишь в конце апреля наладили выпечку и довели выдачу хлеба
до 250 граммов на человека. Продовольственного пайка было вполне достаточно,
самозаготовки прекратились. Вся жизнь сосредоточилась в лагере, за его пределы
почти никто не выходил, город интереса не представлял, там груды развалин и
копошащиеся среди них люди, прогулки в близлежащий лес небезопасны, там рыскает
вооруженное и озлобленное фашистское охвостье.
Жизнь в лагере не
регламентирована, каждый делает что хочет, более или менее организованно
производится выдача продуктов питания, в определенные часы уполномоченные от
каждого жилого корпуса собираются возле продуктовых складов и получают для
своих подопечных все что полагается. Все чувствуют себя временными жильцами и
ждут со дня на день отправки к своим. Американцы в нашу жизнь не вмешиваются и
мы их почти не видим. Все разговоры с ними ведет наше лагерное начальство.
26 апреля состоялся общелагерный
митинг, приехал американский генерал, поздравил нас со встречей американских и
советских войск и обещал в ближайшие дни помочь нам переправиться к своим. Под
вечер того же дня над аэродромом появились десятки эскадрилий фашистских
самолетов, они пролетали над нашими головами и садились на аэродром. Самолеты
битком набиты немцами прилетевшими для сдачи в плен американцам. Из ближайшего
леса выходили и складывали оружие группы солдат и офицеров. Чувствовалось
приближение конца войны.
1 мая, мы все еще на сборном
пункте. Праздник отметили митингом. Американский генерал поздравив нас с
праздником сообщил о тяжелых боях советских войск под Берлином и о затишье на
других участках Советского фронта, в частности на ближайшем к нам Дрезден —
Прага.
На стенде возле здания лагерной
администрации ежедневно вывешивается военная сводка. 3 мая военная сводка очень
скромно известила: «По сообщению маршала Сталина 2-го мая советские войска
заняли Берлин, на остальных участках фронта без перемен». Далее сообщалось о
победах американских и английских войск, подробно перечислялись занятые ими
населенные пункты, захваченные трофеи и количество взятых в плен. Сводки
старались создать впечатление о второстепенности советского фронта, как будто
бы судьбы войны решались англо-американскими силами.
Возвращение в Красную армию
Наконец наступил долгожданный
момент, объявлена отправка. Отправлять будут по частям в четыре очереди, первый
раз я попал в первую очередь, как нам завидовали остальные, всем не терпелось
поскорее попасть к своим.
Рано утром отъезжающие (6000
человек) с вещами, разбившись на группы по 30 человек, сидели на зеленом поле
аэродрома и ждали транспорта. Было ясное солнечное утро, соответствующее нашему
радостному настроению. Машины не заставили себя долго ждать, вскоре поле было
заполнено машинами, приехала группа американских офицеров с переводчиком.
Состоялся краткий митинг, нам пожелали доброго пути и благополучной встречи с
родными по окончании войны. На этом прощанье закончилось и мы уселись по
машинам. Машины просторные, свободно разместились по 30 человек в каждой, в
кабинах кроме шофера село по 2 вооруженных солдата, на всякий случай если в
пути на колонну совершит нападение какая-нибудь блуждающая группа фашистов.
Откуда-то появились красные
полотнища, вымпелы. Расцвеченная колонна машин двинулась, зазвучали песни,
ликованию не было предела. Проезжаем через Плауэн, из развалин домов бегут
жители города поглазеть на нашу необычную, шумную, праздничную колонну. Они
улыбаются нашей радости, приветливо машут руками, колонна в долгу не остается в
провожающих летят сигареты, печенье, конфеты все чем мы были богаты.
За городом дорога пошла по
красивой гористой покрытой лесом местности. Часа через два пути на живописной
поляне колонна остановилась, нужно было дать остыть моторам. Возле нашей машины
оказались две девушки немки, одна с удивительно ярко-зелеными глазами, они
сидели на пеньке у придорожной канавы. Девушки были веселые хохотушки, охотно
шутили и разговаривали с молодыми парнями выскочившими из машин поразмяться.
Разговор велся на невероятном немецко-русском языке понятном только для
разговаривающих.
Наш шофер приняв беззаботный
девичий смех за нечто большее, вылез из кабины и предложил им за один поцелуй
кило шоколаду. Девушки поняли предложение как шутку, смеялись и поддразнивали
шофера, но когда он вытащил из кабины шоколад и показал им на кусты, они
обиделись и убежали. Неприятный осадок остался от столь наглого поведения
шофера, наши так никогда бы не поступили.
Прошло несколько минут, двигаемся
дальше. Вскоре с впереди идущих машин послышалось громогласное «ура», мы
въезжаем на территорию занятую нашими войсками. Проезжая мимо первого солдата
стоящего на посту, подхватываем клич и «ура» несется с нашей машины. Первый наш
родной советский солдат, немолодой с окладистой бородой, богатырь с ружьем. Еще
час и колонна въезжает на площадь небольшого городка. Машины останавливаются,
мы выскакиваем из них и не прощаясь с привезшими нас американцами бросаемся к
своим.
Публикация Е.М. Поликарповой
Стр. 159
1 Алексей Васильевич Б. —
узник немецких лагерей, москвич, М. Жилин познакомился с ним в Барановичском
лагере и снова встретился в лагере «Гогенштейн».
