М.Н. Эпштейн.
Религия после атеизма. Новые возможности теологии. — М.: АСТ-Пресс книга, 2013.
Вызвавшая большой резонанс
монография Михаила Эпштейна «Религия после атеизма. Новые возможности теологии»
— это попытка не только проследить пути адаптации религиозной идеи к меняющимся
условиям, но и помочь ей в этом. Для описания того состояния, в котором
находится религия сегодня, автор вводит понятие «бедная вера». То есть «просто
вера», «просто в Бога», которая, будучи шире любого известного вероисповедания,
не стеснена и, можно сказать, не испорчена догмами и ритуально-обрядовой
стороной.
В этой связи период атеизма
Михаил Эпштейн предлагает рассматривать не как нечто внеположное или
противоположное вере, а как этап ее жизненного цикла. Атеизм — ее временное
угасание, умирание, предвосхищающее возрождение в очищенном виде.
Распространенная сегодня «бедная вера» и есть результат такого
умирания-очищения-воскресения.
Выстраивая и развивая эту
концепцию, автор привлекает обширнейший материал, подвергая детальному
рассмотрению советский атеизм, авангардное искусство, философию Даниила
Андреева, творчество Чехова, работы британского биолога Ричарда Докинза, Книгу
Иова и «Песнь песней»... Едва ли не на каждой странице автору удается поразить
читателя абсолютно свежей и нестандартной мыслью, выявить доселе неизвест-ную
причину того или иного явления, сделать совершенно неожиданные сопоставления,
предложить новый аналитический подход. Начинает казаться, что еще совсем
чуть-чуть — и стремительный полет за смелой и вдохновенной авторской идеей
приведет тебя к разгадке всех тайн мироздания.
Правда, время от времени картина
начинает слегка разъезжаться, распадаясь на отдельные фрагменты, связь между
которыми перестает быть очевидной. А некоторые из положений нуждаются в
существенных дополнениях. Например, рассматривая воинствующий атеизм сквозь
призму психоанализа, автор приходит к выводу о том, что это явление тесным
образом связано с эдиповым комплексом: «Материализм-атеизм устраняет Бога-Отца
вовсе не ради торжества матери-природы, а ради торжества над нею. Сын
становится хозяином и супругом. Умыкнуть мать-природу, чтобы самому вторгаться
в породившее его лоно, — таков кровосмесительный смысл материалистической
цивилизации». Об этом свидетельствуют подземные дворцы метрополитена, которые,
помимо прочего, выполняли функцию «святилищ новой веры», а также культ
шахтеров, занимавших, по мнению Михаила Эпштейна, первое место в советской
пролетарской иерархии. Но здесь хочется спросить: а как же московские высотки,
возводившиеся параллельно с подземными дворцами, как же «Все выше, выше и
выше», «сталинские соколы», Чкалов и Гагарин? К чему отнести «поднимаясь в
небесную высь, опускаясь в глубины морские»? Конечно, и высотки, и самолеты с ракетами,
с точки зрения Фрейда, интерпретируются просто-таки на ура, только эта
интерпретация уже выходит за рамки той идеи, которую развивает Михаил Эпштейн.
Освоение пространства в годы строительства Советской империи шло по всем
направлениям: и вверх, и вглубь, и вширь, и вдаль… Осваивались и суша, и море,
и воздух. Поэтому вряд ли корректно сосредотачиваться именно на метро и на
шахтерах, уподобляя СССР толкиеновской Мории.
Михаил Эпштейн выделяет в
качестве самостоятельного культурного явления ангелизм. Ангелы оказались
чрезвычайно востребованы в условиях, когда доминирует полурелигиозное сознание,
как фигуры, занимающие срединное положение между небом и землей, Богом и
человеком. О пристальном внимании публики к ангелам говорит успех
многочисленных кинопроизведений на данную тему, образцы массовой литературы, а
также свидетельства аж восьми миллионов американцев, которым посчастливилось
встретиться с ангелами лично. Здесь тоже возникает вопрос: не является ли
ангелизм частью более широкого явления? Современная массовая культура
характеризуется интересом не только к ангелам, но и в еще гораздо большей
степени — к полупотусторонним существам из другого лагеря: демонам, оборотням,
вампирам, зомби, колдунам и прочим. Их на экранах намного больше, чем ангелов.
Не составляют ли они все вместе некий единый тренд, который в качестве такового
и нужно рассматривать?
Автор придерживается того мнения,
что человек является венцом мироздания. Но что если эволюция сделает следующий
шаг, поднимется еще на одну ступеньку? Появится новый венец, и у нас возникнут
большие проблемы с самооценкой.
Много страниц своего труда Михаил
Эпштейн посвящает полемике с Ричардом Докинзом, автором широко известной книги
«Бог как иллюзия». Один из главных упреков в адрес британского биолога состоит
в том, что тот составил себе искаженное представление о Боге: «Бога он (Докинз)
понимает в качестве Сверхобъекта, отвечающего за поведение всех объектов.
<…> Сначала соорудив себе, пользуясь оплошностями некоторых теологов,
модель Бога как «простого» существа… Докинз затем успешно ее развенчивает». Но
такую модель соорудил вовсе не Докинз. По крайней мере слова о том, что «ни
один волос не упадет с головы человека, если на то не будет воли Божьей»,
принадлежат никак не ему. Тот вариант Бога, который раскритиковал Докинз,
действительно перестает вызывать былое доверие, и теперь перед теологами встает
задача создать обновленную версию, более соответствующую современному состоянию
общества. Этому во многом и посвящена монография Михаила Эпштейна.
Главная проблема, которую никак
не удается преодолеть теологам и которую совершенно невозможно игнорировать, —
теодицея. Как же все-таки соединить в своем сознании представление о всеблагом
и всесильном Боге с присутствием зла в мире, особенно зла, не связанного с
человеческой волей? В этом вопросе Михаил Эпштейн опирается на известный тезис
«о непознаваемости Божьих путей», из которого следует, что «Его путь к нам
остается неведомым, и непонятно, достигает ли цели наш путь к Нему». Но в
том-то и проблема, в том-то и источник сомнений, что подозрительно часто в
ответ на самые болезненные вопросы приходится слышать вариации на тему о
неисповедимости путей Господних. «Я не понимаю — и никто из людей не понимает,
— как устроена Вселенная и для чего она существует. Мы не понимаем, почему
происходят несчастные случаи, в которых гибнут неповинные люди. Мы не понимаем,
почему некоторые дети рождаются больными и умирают». Увы, не понимаем. И нужно
признать, что, если мы не понимаем этого, значит, мы не понимаем ничего. Есть
Бог или нет, один Он или богов много, свойственны Ему / им противоречия или
нет… Все эти и множество других во-просов остаются открытыми.
Создать видимость того, что
нестыковки отсутствуют, помогает также эвфемизм «попустил». Если оставить в
стороне лицемерие, то это не очень приятное на слух слово означает попросту
«дал погибнуть», «оставил без помощи». К сожалению, Михаил Эп-штейн тоже не раз
прибегает к оборотам с этим глаголом: «речь вовсе не о том, что Господь ставит
своей целью научить нас на примере чужих несчастий и попускает одним
умереть, чтобы другие раскаялись и просветлились. Этакий безжалостный
нравоучитель. Нет, мы так же мало знаем о целях, как и о причинах гибели именно
этих людей. Речь о том, чтобы каждый воспринял эти страшные происшествия как
поучения себе». Но позвольте, если мы мало знаем о причинах и целях, то как же
мы вообще можем делать выводы? На основании чего? И почему мы должны априори
исключить безжалостного нравоучителя? Получается не очень прочная конструкция:
по сути, мы ничего не знаем, но в целом речь идет о том-то и том-то. Так не
получится. Мы ничего не знаем, и на этом, к сожалению, приходится поставить
точку.
Чтобы упрочить позиции Абсолюта,
автор к эпитетам «всеблагой» и «всесильный» добавляет еще один — «всехитрый».
Припоминается дед Щукарь, ну да бог с ним. Именно хитростью Бога, помноженной
на свободную волю человека, по предположению М. Эп-штейна, можно объяснить
проявления зла. Подобно родителям, которые в воспитательных целях прибегают к
разного рода хитростям, Господь Бог проявляет хитрость по отношению к взрослым
людям: «Если родители хитрят с нами, несмышленышами, для нашего же блага, то
легко допустить, что Небесный Отец еще дальновиднее, а значит, и хитрее». Прошу
прощения за прямоту, но означает ли это, что, когда одни люди, например,
сбрасывают на головы других атомную бомбу, это является результатом сложения
доброй воли человека и педагогической хитрости Всевышнего? А потом, что будет,
если продолжить ряд аналогий: если некоторые родители бьют своих детей, то…
Если многим родителям вообще нет дела до детей, то… Может, эти модели тоже
имеют некий прообраз?
Мы создаем искусственный разум,
значит, кто-то создал и нас. Это одно из главных доказательств бытия Бога,
предложенных Михаилом Эпштейном. Может быть. Более того, не-обязательно даже
обращаться к компьютерным технологиям. Достаточно вспомнить о таком древнем
явлении, как кукла и кукольный театр. Действительно, откуда в нас эта
потребность создавать копии человеческих существ, их одушевлять и наделять характером?
Кому мы подражаем, с кем соревнуемся? Но даже если согласиться, что духовная
жизнь человека, а также искусственный разум и прочее, косвенно подтверждают
существование Бога, то следующий вопрос — какой Он? — заставляет только
развести руками. «Просто вера. Просто в Бога». Но какого Бога? Михаил Эпштейн
предлагает расширить понятия «всесильный» и «всеблагой». Надо сказать, что это
отчасти застает читателя врасплох, поскольку происходит ближе к финалу книги.
До этого «всеблагой» и «всесильный» трактуются в традицион-ном ключе. А
непосредственно перед Послесловием читаем: «Бог не всесилен, ибо Он есть само
усилие, которое продолжает творить мир и находит в нас свое продолжение и
подмогу. … И точно так же Бог не всеблаг, но стремится к наибольшему благу —
стремится через нас, через нашу волю к добру, каким бы злом оно ни
оборачивалось в мире». Итак, Бог не есть некое застывшее совершенство, а
представляет собой постоянно развивающееся творческое начало, меняющееся вместе
со своим творением. Это и в самом деле перспективный и многообещающий подход,
открывающий перед теологией новые возможности. Более того, наверное, это
единственный путь, который отодвигает тупик и предполагает возможность обходных
маневров. Однако проблему теодицеи он, к сожалению, тоже не решает, а значит,
рано или поздно в тупик мы все-таки придем. Во-первых, остается не до конца
ясным, почему автор так уверен, что все стремится к благу. А кроме того, каким
образом это всеобщее стремление вдруг оборачивается злом, достигающим подчас
вселенских масштабов?
Рассуждать о всеблагом,
всемогущем, всехитром и так далее Боге можно ровно до тех пор, пока, например,
от удара цунами в одночасье не погибнет больше двухсот тысяч человек. После
этого все рассуждения, увы, полностью обессмысливаются. Остается лишь
недоумение.
Теология — красивое многоэтажное
здание со всевозможными украшениями как внутри, так и снаружи. Михаил Эпштейн
пристроил к нему еще один изящный балкон с чарующим видом на райский сад.
Однако фундамент этого сооружения настолько шаток, что всему строению постоянно
угрожает обрушение.
