Увильдык

Об авторе | Владимир Геннадиевич Богомяков — доктор философии, преподает в Тюменском государственном университете. Первая публикация стихов — альманах «Мулета» (Париж). Автор трёх сборников стихотворений и двух романов. Предыдущие публикации в журнале «Знамя»: № 3, 2008 — «iris sibirica»; в № 3, 2012 — «монетка-барнаул». Живёт в Тюмени.

 

 

* * *

Доехать бы до мамы.
Но только снежные холмы да белые ямы.
Пригоститься бы в комнате с деревянным гномом.
Ночью плыть километрами тёмного лепета.
А утром проснуться и у сельского гастронома
Увидеть трясущего крыльями стрепета.

 

 

* * *

Так прекрасно устроен весь этот мир,
Что хоп — и попадаешь к дяде Нечаю.
Он говрит, у меня неводка и нечифир,
А выпей, милок, зелёного нашего чаю.
Смотри и не будет дороги вперёд
В эти странные дни июньского листопада.
Ты только не думай, как пойти поперёд,
Потому что не надо, не надо, не надо.

 

 

* * *

Радиослушатели слышат по радио
Лишь падающий
Снег.
От Онежского озера серой тучей
Во всё небо
Евгений Онег.
Надев широкий боливар
И замкнув течение
Воздушных масс,
Двойной лорнет скосясь наводит
Из мартовской пурги.
Уж отворял свой васисдас
Парящих в воздухе частичек льда.
А у кошки четыре ноги.
И я верю всякому зверю.
И особенно сомневаться не моги
Широтному переносу вещества и энергии в атмосфере.

 

 

* * *

Константину Дмитриевичу Бальмонту
Тюмень невнятными шептала голосами,
Когда он на лекции сюда приехал в 1915-ом году.
Выпил палёного коньяка с сибирячинами-дурачинами,
и ему показалось, что он не в гостинице «Россия», а прямо в аду.
Спустился по лестнице спрсить хереса, и всё остановилось со швейцарскими часами.

Зыбко странно, вкрадчиво туманно, видны прорехи в магнитном поле Земли.
Плохо соображал, древесным листом дрожал.
Две вермишельных старушки в погреб его увели.
А наутро нового Константина Дмитриевича
Извозчик за 20 копеек грустно и безбольно повёз на вокзал.
К.Д. увидал в небе висящий град Чинги-Тура, но никому ничего не сказал.

 

 

* * *

Я получаю письма из зимы, а также бандероли и небольшие посылки.
Письма стилистически напоминают один из новозаветных апокрифов

«Евангелие от Фомы».

Почерк в них напоминает почерк Мандельштама периода воронежской ссылки.
Ибо всё открыто перед небом и ничего не айс.
То, что не слышало ухо, не видел глаз, вписано в заснеженный аусвайс.
В бандеролях чёрно-белые фотографии, а на них нескончаемый наст, смотреть

на них нелегко.

Но я смотрел на них и смотрел и стал подобен младенцам, сосущим молоко.
Открываю посылки, а в них — пустота, а я ждал повестей про ледяную пранаяму
Или романов, как слепые ведут слепых и все вместе падают в снежную яму.

 

 

* * *

На 29-ый день лунного месяца А.П. ехал в Иволгинский дацан.
В деревушке у хребта Хамар-Дабан неожиданно повесился Петя, знакомый пацан.
Назло врагам из МВД они с ним сколько-то лет назад служили в ВДВ.
Бог создал Рай, а чёрт учебку в Гайжюнай.
Бог создал покой и тишину, а чёрт — прыжки и старшину.
Вот А.П. входит в деревенский двор, посреди двора — грядка.
А на ней сидит бабка-бурятка.
«Сай-байна. Заходи в изба».
Пили ядовитую тёплую водку и запивали напитком из чайного гриба.
Приняли перорально по три цельных ореха.
И тут стали стучать в дверь — это совершенно белый господин приехал.
А с ним мелкие и вредные, они колыхались наподобие пламени свечек.
Вошли с улицы толстые голые бабы и отстёгивающий карму одноглазый человечек.
А.П. быстро выхватил пистолет, встал в изготовку «полу-разворот»
И пули полетели быстрее волшебных словечек.
Расцветали они, как мириады сердечек,
Что вышивает мама на Зингере для развлеченья.
Как сказал А.П. следователь в Улан-Удэ: карма уж больше не имеет значенья.

 

 

* * *

Понесло ж меня сызмальства шестилетнего
Из посёлка Яя да в зелёное море тайги.
Там я устал, потерялся и без вести запропал.
А мальчонка был рассудительный, не боялся Бабы-Яги.
Но ночью по небу сухии молоньи и очень страшно, тут не до ги-ги-ги.
Хорошо хоть, на голове был тёплый капелюг.
Один день, второй, третий я шёл, как оказалось, на юг.
Ягодок много, вот их и грызу.
На четвёртый день принесло грозу.
Потом-то и солнышко, и радуга, и весёлого воздуха благовидность...
А я, дурашка, до нитки промок.
Кончилась во мне даже моя первобытность.
Я превратился просто в дрожащий комок.
И вдруг из леса выходят трое, как пить убежавшие зэки.
Очень пристально они на меня уставили совершенно белые зенки.
Ничего не сказали и мимо прошли.
А к вечеру меня какие-то бабы нашли.
Вот и стал я жить дальше и рос, как купырь.
А надо мною немели небеса, да вокруг молчала Сибирь.

 

 

* * *

Продаю элитный дом в Ужаленках.
Есть неглубокий колодец, снабжённый ведром и ковшом.
Есть поросёночная луна, которую выходят смотреть в валенках.
На стене есть старенькая картина с аспидом, василиском и ужом.
Есть тихая девка с рыжей мохнаткой.
Она любит закусывать водку, не соответствующую требованиям ГОСТ, шоколадкой.

 

 

* * *

Маленькая моя кошечка по имени Офелия
Катает по жёлтым листьям мёрзлый клубень картофелия.
Катает этого маленького урода,
Словно маленький юпитер, маленький шарик из водорода.
А сама улыбается, как счастливая невеста.
Этот мир для живущих слишком сложное место.

 

 

* * *

На озере Увильды не говорят «ну, дык!»
Не бывает там и туды-сюды, а сразу наступает увильдык.
Увильдец наступает, как виль-липатовский холодец.
И милицию не надо звать, отец, не кричи «милиция!», это тебе не поможет.
А вот если знаешь кого-нибудь, то вот это тебе поможет, быть может.
Эдика Хачатурова, Сашку Бешеного, ещё директора комбината «Весёлый бройлер».
Зовут его, вроде, Серёжа. На плакатах его протокольная рожа.
Алексея Алексеевича Ухтомского знаешь, Льва Семёновича Выготского.
Древнюю Индию знаешь, античную Грецию, заполярные карликовые народы.
Поэтому ты и смиренен пред фактом фундаментальной ограниченности самой

человеческой природы.

 

 

* * *

На рассвете приснился покойный Пол Пот.
С волосами, словно вулканический пепел.
Я смутился, вот, говорю, хотите, есть яблочный компот?
А водку я уже всю, к сожалению, выпил.
Я, говорю, носил чёрную рубашку, как большинство ваших революционных парнишек.
И носил удобные сандальи из автомобильных покрышек.
Природе зачастую не хватает элементарного вкуса, чаще всего она способна лишь

на пошлые фусечки.

Вот потому я люблю одного Иисуса. Без него бы я жил, как все эти стрекозы и гусенички.

А Пол Пот стоял и ничего не говорил. И не было ему больно, и не было ему гадко.
Он ничего не просил и никого не благодарил. Ведь он завалился Мирозданию за

подкладку.

Маленький Пейдж

Играла Муха на малюсенькой гитаре. 
Резвились и плясали таракане. 
А Жук невдалеке шатался 
И звукам музыки приятно удивлялся. 
Это ж так играть — какой нужно иметь отвязанный

вестибуляр, 

Чтоб разъединить в ритмической взаимозависимости 

свои четыре конечности. 

Это ж как насекомство беззаветно нужно любить 
И иметь в душе чувство бесконечности.

 

 

* * *

Чебурашку, злую, как дворняжку, 
Отдавали замуж на чужую сторону. 
Нехорошей тёплой водки выпив фляжку, 
Отдавали замуж чебурашку молоду.
Ничего и что немного волосата, 
И ушами слишком уж богата, 
Лапками постыдно кривовата, 
И сама невесть какого пола, 
Но зато не может без футбола.
Как болеет. Как она болеет, 
Своим тельцем к телевизору припав! 
И каких бы ей еще забав, 
Когда есть пинание мяча. 
Ча-ча-ча. Ча-ча. Ча-ча. Ча-ча.
Ночью снится ей: сама она, как мячик, 
По полю так безмятежно скачет. 
То один, а то потом другой 
Ударяют с яростью ногой. 
А она, без глаз, летит в ворота.
И в ворота ей попасть охота. 
Если так, что значит красота 
И почему её так превозносят люди? 
Или это духа высота, 
Ну, а я так думал — хрен на блюде.

 

 

* * *

За то, что я зомбировал одну девочку,
Меня перевели из школы № 25 в школу для дебилов.
Вот Марьпетровна про Достевского, а я рисую крокодилов.
Большие жирные крокодилы сожрут оч. скоро всех вас.
Уже май, уже продают в бочках питьевой квас.
И я за три копейки выпью кружечку.
А вокруг бесконечный тоталитаризм: болота, нефтяные вышки и опять болота.
И кроме как рисовать крокодилов ничего неохота.

 

 

* * *

Славу Сипачёва уже лет пятнадцать назад убили.
А сегодня смотрю — идёт по улице опять живой.
Плеер ему в уши играет рокабилли,
А он улыбается и в такт покачивает головой.
Я спросил его: «А помнишь, в конце 80-х
Мы во дворе у какой-то девчонки подрались?
Я получил тогда хук слева в челюсть и на пленицу — еблысь!»
Он отвечал: «Помню волны и ветер.
Мы бежим водомерами по бесконечной воде.
Мы с тобою одни на всём Божьем свете.
Мы бежим по направленью к неподвижной звезде».

 

 

* * *

Пойдём, мой друг, картофель по темноте сажать,
Когда кот кошурку тянет в закоурку с собою спать.
Когда темно, когда черно, уже не светится окно,
Идёт во тьме с лопатой мой друг подслеповатый.
Запёрся он в малину и ободрал всю спину.
Ударился в забор, как ёханый бобёр.
А я шёл осторожно, смотрел во тьму тревожно.
Какой же я молодец — не сверзился в колодец.
Какой же я орёл — всё ж до гряды добрёл.
Ложись, ложись, картошечка, в невидим чернозём.
Играй, играй, гармошечка, визгливым поросём!

 

 

* * *

Купил в промтоварном бутылку водки.
А на донышке склизский размедузенный Садко.
Стал он, булькая, ныть, как ему нелегко,
Жена не любит, в энтой геморрой и при путинском режиме работы не найтить.
Процедил водку через марлю. Надо ж её как-то пить!
Выпил стакан, стало тепло в затылке.
И лёг подремать на холодное дно сентябрьской бутылки.

 

 

* * *

Если месяц подряд вы бухали, не нужно грустить!
Вам чайку с зверобоем хорошо бы попить.
Взять билет до Укропной, почитать любимую книжку свою
Про то, как от Бытия к Ничто мы приходим, а от Ничто опять к Бытию.
Поезда устают, и автобусы, и самолёты, и сороконожки.
Есть такие постройки, меж которыми не протаптываются дорожки.
Пахнет мышами и летом в зелени мёртвых дубрав.
И никогда не убойся, смертию смерть поправ.

 

 

* * *

Набранный вами номер не существует.
Молчат прах и глины земные.
Лёд и иней небесный не благовествуют.
Растения в этой равнине исключительно безлепестные.

Но человеку не следует удивляться,
Если что-то идёт совершенно не так.
Надлежит ему разграфляться, опохмеляться, и просветляться,
И выходить к вам навстречу, как весёленький фордыбак.