незнакомый журнал
От андеграунда
к оверграунду
«Новый мир искусства». — СПб.: № 1, 1998.
В Питере вышел журнал-утопия, журнал-глюк — некий фантом стиля модерн, знаменитого «Art Nouveau» начала века. Подобно гоголевской утопленнице он пытается заворожить нас несбыточной мечтой, околдовать и увлечь наше воображение, нашептать через плечо загадочную формулу — «стили не умирают, они иногда затаиваются». И мы оборачиваемся, но — чу? Где же волшебник Бакст, где благородный Бенуа, где Добужинский, вездесущий сангвиник Дягилев, а Фокин, Нижинский? Вопрос и в самом деле достойный того, далекого и блистательного «Мира искусства».
Когда рухнул «совок», многие ждали возрождения насильственно прерванных традиций «серебряного века». Хотелось искусства, свободного для искусства («Свободен от чего, какое дело Заратустре...»). Но «возвышенное» и «эротическое» исповедовали уже не элитарные творцы, а масскульт, использовала реклама (недаром же Альфонс Муха рисовал и вывески для парикмахерских). Творцы же с подачи Деррида стали исследовать уродливое и смешное, отвратительное и шокирующее, бездарное, фрустрированное и никакое, радуясь «новизне» своих опытов. Навозный жук концептуализма предуведомил о конце всех стилей и всех вещей, самодовольно усевшись на куче и ловко и вовремя переименовав себя в постмодерниста. Но, съев «совковый» труп, мэйнстрим отечественного постмодернизма вполне закономерно умер и сам, не забыв прежде всего громко заявить о своей смерти. Может быть, поэтому и неслучайно появление теперь в этом «пустом» пространстве других призраков?
В свое время «Мир искусства», порвав с официальной Академией художеств и не желая питаться разночинскими («совковыми») соками передвижнической живописи, обратил свой взгляд в поисках традиции назад, поверх передвижников, в придворно-фривольный XVIII век (Бакст, Бенуа, Добужинский, Сомов...) или же непосредственно к русскому религиозному фольклору (Билибин, Нестеров, Стеллецкий, Рерих...). И именно «Мир искусства», а не Перов и Ко, стал продолжением русской культуры, глубоко национальным, несмотря на все свое «западничество». И поэтому и сейчас вполне разумно поставить вопрос о возобновлении традиции, пусть и фантомном, но поверх соцреализма и его некрофильского сателлита концептуализма. Такой вопрос, вероятно, и пытается поставить перед нами журнал «Новый мир искусства».
Какие же идеи нам предлагает журнал в качестве носителя и «фантомного» реаниматора прерванной традиции и какими художниками он их иллюстрирует? Одну из идей, о «затаивании стиля» (Андрей Ананов), мы уже процитировали. Другую, центральную, на наш взгляд, артикулирует Виктор Кривулин, выделяя роль «Мира искусства» в качестве переключателя художественного сознания «с идеи будущего на театрализованный культ прошлого», какую он сыграл в начале века в борьбе с авангардом и в «оттепель» 50—70-х, какую может сыграть и сейчас, став «инструментом борьбы с эклектизмом, в который фактически вырождается «полистилистика»». Екатерина Андреева пишет о «ясном осознании утопичности красоты в сфере современного искусства» и именно по этой причине видит Петербург в качестве единственного места действия, в котором может разворачиваться подобный проект. Игорь Шнуренко в очерке, посвященном истории возникновения «Art Nouveau», подчеркивает, что стиль «русский модерн» для Петербурга — это больше, чем стиль, это как бы врожденный архетип. А Андрей Надеин даже формулирует, что «модерн — это не стиль, а культ». Кстати, интересно, что и в статье Владимира Левитского, открывающей номер и посвященной мирискуснику Ивану Билибину, и в эссе Надеина акцентируется один и тот же пункт «законченности линии» в модерне, из чего последний из авторов выводит «смертельность» точки, поставленной в искусстве еще тогда, в начале века. Впрочем, радикалы-постмодернисты и сам «русский модерн» легко объявят фазой постмодернизма.
Каких же художников представляет нам новый журнал в качестве преемников «Мира искусства»? Виктор Кривулин, начиная с 50-х, называет и показывает Н. Соколова, Л. Сморгона, М. Шемякина, О. Лягачева, А. и В. Трауготов, Иг. Иванова, Вика, Анат. Васильева и А. Геннадьева. Екатерина Андреева выделяет харизматическую фигуру неоклассициста Тимура Новикова. Евгений Голлербах представляет Андрея Пахомова. А Елена Шварц посвящает свое эссе памяти Михаила Шварцмана. Насколько в представленных иллюстрациях настигается мирискуснический архетип? На наш взгляд, где-то есть попадания «в десятку», а где-то — «в молоко».
Некоторые из авторов журнала сепаратистски настаивают на сугубо петербургском характере этой, наконец-то восходящей «оверграундной» орбиты (и ее предшествующей траектории). В связи с этим нам хотелось бы процитировать слова Александра Бенуа: «И если самая эта затея ни к чему значительному тогда (за несколько лет до 1898 г. — А. Б.) не привела, то все же благодаря ей произошло личное сближение «приятных нам» москвичей с петербуржцами». В самом деле, зачем же забывать, что и Серов, и Левитан, и Коровин, и Нестеров, по крайней мере, тоже были мирискусниками?
Андрей Бычков
