Терпи меня

Река с лещами, лес с клещами...
Из нас не вырвать и клещами
С природою родство!
Я как сатир, а может, фавн
Жить не могу без флор и фаун,
Без этого всего:
Без птиц, рептилий, без берёз,
Без роз и без — на розах — рос, 
Без рыб, которые в воде, 
Без мух, которые везде, 
Без облаков летучих, 
Без паутин липучих.
Природа милая! Любя, 
Терпи меня, как я тебя. 
Терпи меня, душа моя,
И будем вечно мы друзья!

И, не считая новостей,
За вечер 50 смертей,
500 членовредительств,
Разбоев и грабительств.

За вечер 50 смертей.
“Нет, выбираться из сетей!” —
Сказал себе профессор
И выключил процессор.

Профессор Кант Иммануил.
Вязь готики в тетради.
Надел колпак. Свет погасил.
И спит в Калининграде.

И что бы там со мной ни сталось,
Итог подбит. Итог таков:
От слова “страсть” до слова “старость”,
Как на дуэли, семь шагов.
Стреляйтесь, что ли, мне не жалко. 
(— Начнём, пожалуй? — Да, начнём.)
А жалко, может, полушалка
Со снегом, тающим на нём,
Да губ, подпитанных огнём.

Тяжело безрыбье,
Тяжелей безлюдье.
Никого не любишь?
Нас убьёт безлюбье.

И когда и если
Нас никто не любит,
Мы ещё не рыбы,
Мы уже не люди.

Но когда и если
Нас не полюбили,
Для чего погибли,
Для чего воскресли?

Стонет, мечется, как голый
В крапиве.
— Где твоя одежда, голубь?
— Пропили!

И в упор, бывало, спрошен,
И в профиль:
— Где надежды, мой хороший?
— Пропил...

Цыганка, цыганка, цигарка во рту.
Скажи-ка ты, выложи начистоту,
Что видишь? Что скажешь? Что будет со мной?
Что будет со мной и с моей стороной?
Она усмехнулась. И смуглой рукой
Ладонь развернула. И смутной тоской
Подёрнулся непроницаемый взгляд.
Молчала цыганка. Знать, холод и глад,
Дорога, казённый неласковый дом
Меня ожидают за первым углом?
И голос Кассандры, бросающий в дрожь:
— Ты может быть жил и наверно умрёшь.
Ответ простоват, а она непроста!
...И шорох тех юбок, и их пестрота.

Вздохни поглубже. Это осень.
Предзимне зеленеет озимь,
Сквозит берёзовый лесок,
И дождь идёт наискосок.
Легко, спонтанно, без подсказки
Все сущее меняет краски,
Прощальной радуя красой.

Прорвался спицей лёгкий зонтик,
А там вдали, на горизонте,
Маячит женщина с косой

Ветер может серебряным быть, золотым и железным,
А бывает в ночи — тяжелее свинца.
Как мы долго поля и леса не жалели!
Нас теперь не жалеют поля и леса.

Или кажется мне, будто забастовали
И молчат не согласные петь соловьи?
Что деревья вокруг притворились дровами,
Что цветы отшатнулись, что как не свои

Смотрят звери лесные на нас исподлобья,
Словно думая: были же божьи подобья,
Жили-были, любили, трудясь и надеясь,
Помним, были же люди! Куда они делись?

Как если б целою толпой
Людей, деревьев, восклицаний,
Я снова осажден тобой,
Тобой тогдашней, первой, ранней.

И если что-то на земле
Забытых стоило стараний,
То это утренний твой след
И свет — тогдашний, первый, ранний

Кто не влюблялся в восемьдесят лет
В свой предпоследний, может быть, рассвет,
В пролетную, нечаянную птицу
И в чашку кофе,
Вспыхнувшую спицу
Велосипеда в утреннем луче,
В смех без причины, в лямку на плече
И от дождя оставшуюся лужу,
Кто разучился изнутри наружу
Выглядывать, болеть чужой бедой
Прекрасной, потому что молодой, —
Тот недостоин возраста и званья
Старейшины. А значит, в наказанье
Лишить его заслуженных седин,
Всего, что старика в нем обличало,
Вернуть каналью в юность! И один,
Как перст, пусть начинает всё сначала.

Соловьиха говорит соловью:
Ай-лав-ю, мой дурачок, ай-лав-ю!
Услыхала твой художественный свист —
Поняла, с кем гнездо надо свить.
Соловьихе говорит соловей:
Ай-лав-ю тебя ещё ай-лав-ей!
Фьють! — и оба улетели стремглав —
Развивать соловьиную love.
…Что же смолкли вы, мои соловьи?
Отвечают соловьи: се ля ви...

Да здравствует песенка мамы моей
И все, что навеки неправильно в ней.
Пока она не утихает,
Сам Моцарт Вольфганг отдыхает.

Да здравствуют лица и глотки друзей!
И ярость и свет завиральных идей.
Грузинские наши застолья,
На фоне застоя.

Да здравствуют женщины, все до одной!
Хотя мне в итоге хватило одной,
Как смуглая львица, гривастой.
Ну, здравствуй.

Итак, довериться всему
И всем, кто вёл нас: гидам, гидшам,
Безумьям верить и уму.
И притворяться непогибшим.

Поверить сызнова мечтам,
Мечтателям, мечту избывшим,
Поверить общим их местам
И притворяться непогибшим
Под оглушительный там-там.

Поверить бронзе давних лет
И заменившим мрамор гипсам
И, глядя будущему вслед,
Всё притворяться непогибшим?

Я жив. Но сколько неживых
В вечерней памяти моей!
В ушах их гомон не затих
И рокот высохших морей.

Что, обезбоженным дотла,
Вернули нам вечерний звон?
Нет, брат, — не те колокола,
Не тот алтарь, не тот амвон.