Двадцать лет спустя…

Задумывались ли вы когда-нибудь, что между 1937 и 1956 годом прошло всего девятнадцать лет? Ведь это значит, что сорокалетним 1956 года в 1937-м было уже двадцать, а тем, кому в 1956-м перевалило за тридцать, в 1937-м было уже двенадцать, четырнадцать, пятнадцать лет, то есть все они могли видеть, что творится вокруг, догадываться: что-то идет не так. Но подавляющее большинство смотрело на происходящее через очки государственной пропаганды, и только доклад Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС “открыл им глаза”. Вдруг выяснилось, как пелось в знаменитой песне, что “оказался наш отец не отцом, а сукою”. Причем такое озарение касалось не только темных, безразличных людей или тех, кто в той или иной степени был связан с машиной сталинских преступлений (у них и их потомков нередко глаза до сих пор закрыты), а и людей вполне образованных, думающих. Даже Мариэтта Омаровна Чудакова вспоминает, что у нее перелом произошел после прослушанного доклада Хрущева, и она вышла из аудитории, где это происходило, другим человеком. То есть очевидцам, современникам событий потребовался серьезный “идеологический толчок”, чтобы иными глазами посмотреть на то, что происходило вокруг — с ними самими, с их родными, друзьями, знакомыми, наконец, со страной.

Мы сейчас также оказались на двадцатилетнем расстоянии от времени начала экономических реформ. Многие прекрасно помнят эти события, хотя уже выросло поколение, не видевшее их. Но помнить — не значит осознавать. Подавляющее большинство воспринимает прошедшее сквозь призму личных трудностей, нередко драматических и даже трагических, крушения жизненных планов, связанных с обретением прекрасной профессии, которая в новых условиях вдруг стала ненужной или крайне низко оплачиваемой, несправедливости многих новых порядков. Да и крушение иллюзий рубежа 1980—1990-х годов, когда думали, что стоит только сбросить путы коммунистической идеологии, и жизнь сразу начнет налаживаться, ну в крайнем случае через 500 дней (тем более что именно так говорили и писали тогда “властители дум”), не могло пройти без последствий. Ведь кто-то виноват, что перемены оказались столь болезненными и длительными! А нашего “ХХ съезда”, который бы все объяснил, пока не предвидится. Наоборот, вся государственная пропаганда внушает мысль о “лихих девяностых”, когда все делали не так, а нынешние проблемы — как раз оттуда. В такой обстановке неизбежно происходит мифологизация недавнего прошлого. Мы пережили, ощутили его, но не осознали причин объективных и субъективных трудностей, не поняли, в чем были потери, а в чем — обретения девяностых.

В эту атмосферу мифологизированного восприятия событий двадцатилетней давности со свойственной ей страстностью ворвалась Мариэтта Омаровна Чудакова. Она написала книгу, посвященную не только Егору Тимуровичу Гайдару, но, по сути, тому самому переломному моменту жизни нашей страны, который связан и с его именем, и с именем Бориса Николаевича Ельцина. Книга обращена прежде всего к тем, кто родился уже после “лихих девяностых”, но также и к тем, кто помнит эти годы. И тех, и других автор призывает проанализировать воспоминания и материал, предлагаемый в книге, и попытаться понять, в какой кризисный тупик, грозивший катастрофой, попала наша страна в начале 1990-х, осознать причины сложившейся ситуации и логику реформаторов, которые, пусть и дорогой ценой, отодвинули страну от края пропасти. Не отрицая того, что цена реформ для большинства людей оказалась очень высока, Чудакова шаг за шагом показывает, что стало ее истинной причиной.

Разумеется, в атмосфере, которая господствует сейчас, далеко не все читатели услышат этот призыв. И ряд комментариев, уже появившихся в Интернете, тому свидетельство. Но все же есть надежда, что кому-то книга поможет вырваться из мифологических стереотипов. Пусть большинство не воспримет приводимые факты и аргументы, пусть даже назовет именно их мифами, но кому-то они дадут нить, выводящую из мифического мира.

Один из основных в общем здании мифологической конструкции, сопровождающей Гайдара, — миф, согласно которому он был безжалостен к людям и бесчувствен к страданиям, на которые обрекал их своими реформами. Между тем вся жизнь Егора Тимуровича была пронизана идеей облегчения жизни сограждан. По сути, сам выбор профессии был обусловлен именно ею. Об этом подробно рассказывает Чудакова, описывая, как еще мальчиком Гайдар увлекся изучением книг экономистов, от Маркса до Самуэльсона, и пытался понять, почему люди в его стране и ее ареале живут хуже, чем на Западе, а попытки реформ терпят неудачу и даже подавляются силой, как в 1968 году в Чехословакии.

Однако, рассказывая об этом, Мариэтта Омаровна, по-моему, не совсем точно уловила специфику той экономической среды, в которую окунулся Гайдар, поступив на экономический факультет МГУ. Ее нельзя свести лишь к схоластике “политэкономии социализма”, как может представиться молодым читателям. Хотя и там схоластики было достаточно. Причем и среди ортодоксов шли упорные идейные бои. И упоминаемый в книге учебник под редакцией Н. Цаголова — один из продуктов таких боев, жертвой которого оказалось не одно поколение студентов экономического факультета МГУ. Но схоластикой дело отнюдь не ограничивалось, иначе было бы непонятно, почему такой одаренный юноша, обладающий широким культурным кругозором, не только не перешел учиться на какой-либо другой факультет, но и окончил там аспирантуру.

Думаю, сегодня важно напомнить, что все эти годы шли и другие поиски. Многие наши экономисты искали способы оживления отечественной экономики, кризис которой с каждым годом становился все более очевидным. И думается, именно атмосфера этих поисков подвигла молодого Гайдара к выбору специализации, отвечающей стремлению сделать жизнь в стране лучше, создав у людей естественные стимулы к высокопроизводительному труду. Он мог, например, изучать экономику зарубежных стран, или историю экономических учений, или демографию, но пошел на кафедру экономики промышленности и занялся проблемами хозрасчета. В то время это было направление, в рамках которого пытались оживить машину социалистической экономики.

Надо отдать должное отечественным экономистам (разумеется, далеко не всем), которые ко времени прихода М. Горбачева к власти уже многое осмыслили. Что-то из этих наработок, конечно, различавшихся по степени глубины и радикальности, обсуждалось в узких кругах специалистов. В этом ряду, в частности, и семинары, организованные Гайдаром в Москве и Чубайсом в Ленинграде в первой половине 1980-х годов. А что-то с началом перестройки выплеснулось на страницы газет и журналов и задало общий тон критическому обсуждению сложившейся в стране ситуации. Экономисты тогда оказались в авангарде. Вспомним, как обсуждались тогда опубликованные в “Новом мире” и “Знамени” статьи Н. Шмелева, Л. Пияшевой, А. Стреляного, В. Селюнина, которому Гайдар посвятил свою книгу “Государство и эволюция”. Неслучайно в те годы М. Жванецкий говорил, что на лекции экономистов стали ходить, как на выступления эстрадных артистов. А несколько раньше, в 1983 году, был засекречен доклад Т. Заславской, названный впоследствии “Новосибирским манифестом”, где академик доказывала, что современная экономика не может развиваться в сложившихся идеологических рамках. Нельзя не признать и того, что большинство экономистов, и не только они, вступили в перестройку с идеями, вынашиваемыми еще с “оттепели” 1960-х годов, — создания “социализма с человеческим лицом”. Но к концу 1980-х, прежде всего, в странах Центральной и Восточной Европы, переживших танки в Будапеште и Праге и военное положение в Польше, созрело понимание: прорыв немыслим в рамках “реального социализма”. Эти же мысли зрели в головах ряда молодых экономистов, входивших в профессию в начале 1980-х годов. А. Улюкаев как-то заметил: “…это не мы такие выдающиеся и умные. У меня глубокое убеждение, что те, кто поступал на факультет (экономический факультет МГУ. — Н.П.) несколько раньше, были умнее и талантливее! Они были лучше, но время было неподходящее. А ведь в этой жизни все должно сойтись: right man, right time, right place — человек должен попасть в свое время. Из нашей позиции уже было видно, что “стена” гнилая. А тем, кто пришел на пять — десять лет раньше, — увы, нет! Они жили с мыслью, что никогда ничего не будет, никаких реформ, никаких перемен. У тебя выбор — либо потихонечку лезть по карьерной лестнице и стать маленьким начальником, либо уйти в сторону. Вот люди и уходили в сторону, во внутреннюю эмиграцию, в дворники, или навсегда оставались в мэнээсах, читали интересные книжки, дискутировали на кухнях. Это ужасно! Это непозволительная растрата человеческого капитала. Я мог бы много назвать фамилий чудесных, умнейших людей, которые никем не стали. Вот беда какая”.

А Гайдар, вспоминая себя того периода, пишет, что “убедился — простых решений нет” и “видимо, единственно возможный осмысленный путь — попытаться сформировать предпосылки постепенного эволюционного поворота экономики на западный путь развития... цель-минимум состоит в том, чтобы с наименьшим ущербом выйти из социалистического эксперимента, подталкивая власть в направлении постепенных рыночно ориентированных либеральных реформ, осуществляемых в рамках системы и вместе с тем создающих условия для радикальной системной трансформации”. То, что шанс эволюционного перехода во второй половине 1980-х годов был упущен, а кризисные явления лавинообразно нарастали, — беда, за которую пришлось дорого платить уже в 1990-е. Это были политические решения советского руководства, так и не осмелившегося взять на себя груз ответственности за тяжелые и непопулярные меры.

Работу же Гайдара в тот год, когда он был в правительстве, можно сравнить с работой хирурга, делающего операцию поступившему по “скорой” больному, которого, в отличие от больного планового, некогда было подготовить. Не были сделаны необходимые анализы, а многое приходится решать быстро, по ходу операции, борясь за жизнь больного. А тяжело больной была экономика страны, которой вполне реально угрожали голод и холод зимой 1991—1992 годов. При этом Гайдар и его команда думали не только о макроэкономических материях, но и о том, какие новые механизмы предложить, чтобы люди смогли выжить в новых условиях.

Об одном из таких механизмов пишет он в своей книге воспоминаний, и этот эпизод пересказывает Чудакова. В начальный период либерализации цен торговые предприятия придерживали товар. А во многих семьях за годы скопились по сути ненужные вещи, купленные на целевых распродажах или просто потому, что “шли мимо, а тут выбросили”. И вот утром после опубликования указа о свободе торговли, согласно которому любой гражданин мог в любом месте продавать тот или иной товар, едущий на работу Гайдар увидел толпу у “Детского мира” — люди сразу воспользовались новой возможностью.

Это был шаг к преодолению дефицита и изменению у людей отношения к частной торговле, а также попытка остановить милицейские поборы с мелких торговцев. Кроме того, была предложена реальная возможность добыть деньги в ситуации, когда именно они вдруг стали самым дефицитным “товаром”. Многие в те годы смогли выжить именно благодаря включению в те или иные торговые операции. Одни, как, например, старушка, описываемая Чудаковой, продавали поздно вечером у метро продукты, сигареты и т. п. с наценкой за освобождение покупателя от необходимости идти в магазин, который мог быть уже закрыт. Другие занялись челночным бизнесом и не только обеспечили выживание собственных семей, но и способствовали быстрому наполнению нашего рынка самыми разными товарами. Уже потом стали вводиться разные правила, разумные и не очень, ограничивающие свободу торговли. А тогда мера, предложенная Гайдаром, многим помогла пережить экстремально трудные времена.

Конечно, для образованного человека, вынужденного переквалифицироваться в розничного торговца, новая ситуация оборачивалась серьезной психологической травмой. Не важно, что учреждение, в котором он работал, часто лишь имитировало полезную деятельность. Главное, что ранее он был уважаемым человеком, а теперь... Тяжелые времена пережили, но потерю статуса реформаторам не простили, это оказалось более важным, чем инструменты выживания, предложенные людям в ситуации гибнущей экономики.

О том, что для Гайдара забота о стране не ограничивалась макроэкономическими соображениями, говорят и мотивы его деятельности в 2000-е годы. Об этом в книге Чудаковой не сказано, и, возможно, напрасно. Очень многое из того, что творилось в стране во второй половине 2000-х, Гайдару, как и многим его коллегам и единомышленникам, не нравилось. Тем не менее он продолжал консультировать правительство, давал рекомендации по тем или иным вопросам. Среди идей, предложенных Гайдаром, — создание Стабилизационного фонда, благодаря которому страна сравнительно легко прошла кризис 2008—2009 годов. Друзья спрашивали его, зачем он это делает, не лучше ли просто занять четкую критическую позицию. На это Гайдар отвечал: “Я уже пережил со страной экономическую катастрофу. Поэтому буду делать все, чтобы помочь избежать ее”. В этом была его позиция: в любой ситуации пытаться отвести беду от страны и ее граждан.

Еще один миф о Гайдаре был запущен уже в 1991 году. Его можно назвать “мифом о мальчиках в розовых штанишках” или “мифом о завлабах”. Это представление рассыпается, когда читаешь о пути Гайдара к работе в правительстве. Тут не только блестящее образование, далеко выходящее за рамки стандартных требований того времени, не только работа в академической науке и прессе, но и то, что с начала 1980-х годов Гайдар регулярно привлекался к работе различных правительственных комиссий, готовивших предложения по реформированию экономики. Несмотря на молодость, он входил в узкий круг экономистов, обладающих наиболее полной информацией. К 1991 году он уже отнюдь не “завлаб”, а директор созданного им Института экономической политики, ныне носящего его имя.

Все это свидетельствует о том, что группа Гайдара была вполне конкурентоспособной среди других коллективов, трудившихся в конце 1991 года над проектами реформ: Г. Явлинского, Е. Сабурова. При этом план, предложенный командой Гайдара, отличался рациональностью: предлагался инструментарий, набор проектов конкретных указов и постановлений для реализации задуманного. Такой подход, по приводимому в книге свидетельству Г. Бурбулиса, импонировал Ельцину и во многом стал причиной его выбора. Здесь стоит добавить одну важную вещь. Гайдар понимал, что реформы придется проводить в условиях крайне слабого государства. Эту тяжелую реальность осознавал и Ельцин. А из такого осознания вытекало то, что на начальном этапе реформирования нужно создать условия для максимальной активизации самих людей, которые, спасая себя, одновременно спасали бы и страну.

Этот реализм часто ставят в вину Гайдару, обвиняя его в антигосударственничестве. Тут еще один антигайдаровский и антилиберальный миф. Либералы — не анархисты! Они не отрицают важность государства, они выступают за четкое ограничение его функций обеспечением безопасности, поддержкой слабых и т. п. Дискуссии начинаются там, где государство выходит за рамки своих базовых функций. Проблема 1990-х и 2000-х годов заключается в том, что наше государство крайне плохо исполняет свои базовые функции, пытаясь при этом расширять сферу своей деятельности на иные, необязательные области. Это приводит к тому, что именем государства начинают действовать вполне конкретные группы, используя данные им полномочия в корыстных интересах. Проблема слабости государства постоянно беспокоила Гайдара. И его последняя книга “Смута и институты” — во многом об этом.

Нельзя не сказать еще об одной важной особенности книги Чудаковой. Это книга и о том, что в прежние времена называли “воспитание чувств”. О том, как с юных лет человек впитывает от родных, от друзей дома, из любимых книг — моральные принципы, не позволяющие ему лгать и трусить, а делающие естественным достойное поведение в любых жизненных ситуациях. Эти принципы не упрощают жизнь, но к тому, кто им следует, испытывают уважение даже идейные противники.

Тут Егору Гайдару повезло. Перед ним были примеры и отца, и матери, и обоих дедов — писателей Аркадия Гайдара и Павла Бажова. Да и весь круг общения семьи вносил неоценимый вклад в тот общекультурный багаж, не получив которого в детстве даже самый лучший специалист оказывается в чем-то ущербным. В семье Гайдар обрел тот фундамент подлинной культуры, какого были лишены многие его сверстники. Чудакова описывает и круг общения семьи, и книги, формировавшие его характер: “Маугли”, “Старик Хоттабыч”, “Три мушкетера”, “Мастер и Маргарита”... Не упомянут почему-то Джек Лондон, хотя его герои, как мне кажется, душевно очень близки Егору Тимуровичу. А Ирина Ясина вспоминала его любимую фразу: “Мы — спина к спине — у мачты, против тысячи вдвоем”. Это из пиратской песни, поставленной Джеком Лондоном эпиграфом к роману “Сердца трех”. В ней и стойкость, и мужество, и романтизм, без которого невозможны подвиги, в том числе реформаторские. А ведь эту фразу можно было бы поставить эпиграфом к жизни Гайдара.

Кстати, эпиграфы он очень любил, бережно подбирал их к главам своих книг — редкость для работ экономистов. Эпиграфы украшают главы почти всех последних книг Гайдара. Среди них — высказывания как знаменитых экономистов, философов Запада и Востока, так и писателей, от Гомера и Шекспира до Солженицына, Бакланова, Высоцкого, Окуджавы или Войновича. Наверное, была бы интересна специальная статья об эпиграфах у Гайдара, а Чудакова предлагает своим юным читателям изучить эпиграфы к его фундаментальной работе “Долгое время”…

К сожалению, он написал только первую книгу этого труда. Задумана была и вторая, посвященная проблемам глобализации, месту России в мире, долгосрочным изменениям мировой денежной системы, глобальному рынку капитала, изменениям роли торговой и промышленной политики. Но после выхода первого тома Егор Тимурович отложил эту работу ради более актуальной “Гибели империи”. А потом было отравление в Дублине, подорванное здоровье, и на завершение этой, да и многих других работ времени уже не хватило...

В заключение хотелось бы поблагодарить Мариэтту Омаровну. Жанр ее книги — биографический роман, и как роман его должны оценивать литературные критики. Возможно, у них будут свои претензии, но и они вряд ли станут отрицать, что книга эта — важная и нужная. Но все же при переиздании — надеюсь, выпущенного тиража окажется мало — стоит еще раз выверить текст и устранить фактологические неточности. Ведь неточность в мелочах порождает общее недоверие. Конечно, многое юные читатели, к которым обращается Чудакова, вряд ли заметят, но, скажем, ошибку в цитате из “Мистера Твистера” увидеть должны. Хотя — читают ли его сегодня дети?..