Леонид Фишман

Марк Ферро. Как рассказывают историю детям в разных странах мира

Конец Всемирной истории

Книга Марка Ферро была написана в 1981 году, издавалась в России в 1992-м, а сейчас мы имеем удовольствие читать последнее издание. Название книги на редкость точно отражает ее содержание: на многочисленных примерах — цитатах из учебников, интервью, сведениях из других источников — в ней показывается, как учат истории детей в разных странах. С первых же шагов обнаруживается, что, казалось бы, одна и та же история, в равной мере затрагивающая одни и те же народы, выглядит по-разному. Вдобавок, история одной и той же страны в разные времена пишется по-разному — и отличия далеко не всегда сводятся к нюансам.

Вот один из характерных примеров, в изобилии рассыпанных по книге Ферро, из которых становится ясно, как, скажем, выглядят эпизоды одного и того же отрезка прошлого с точки зрения бывших колонизаторов и колонизированных народов:

“Оценку роли Клайва, наиболее соответствующую мыслям индийцев, дает Паниккар: “Клайв был гангстером, добившимся почестей, фальсификатором, лжецом и жуликом, что он и сам признавал. Его так называемые военные операции смешны, если сравнить их с кампаниями современных ему полководцев. “Государство”, которое он основал и которым управлял в течение семи лет, занималось только лишь разбоем, преследовало единственную цель извлечения максимальной выгоды из якобы управляемых территорий. Английские историки предпочитают замалчивать период с 1757 по 1774 год, но достаточно сказать лишь одно: ни в какой период длительной истории Индии, даже в царствование Тораманы или Мухаммеда Туглака, народу не приходилось сносить такой нищеты, как в Бенгалии во времена Клайва”.

А что же пишут в книге для английских школьников?

“Английская “История королевства. Книга для юношества” сугубо обтекаемо говорит о пребывании в Индии Роберта Клайва. Деятельность “Компании старого Джона” выглядит невинно: это португальцы и голландцы якобы мешали ей спокойно торговать, что приводило к кровопролитию. Впрочем, “индийские правители тоже были не слишком дружелюбны в те времена [...]. Однако молодой человек по имени Клайв показал себя хорошим воином в борьбе с французами, и тем пришлось оставить всякую надежду на утверждение в Индии. Именно его компания по-настоящему управляла страной в течение века после этого...”

Вот другой, не менее показательный пример. В турецких школьных учебниках “представление о гуннах, этом первом тюркском народе, оказывается совершенно противоположным тому, что имели европейцы, персы и китайцы… История же, которую рассказывают турецким школьникам, оказывается единственной, симпатизирующей гуннам. Здесь кочевые цивилизации во главе с Аттилой или Тамерланом превозносят и восхваляют. …Экспансия гуннов предстает отнюдь не опустошительным ураганом. Она становится одним из важных формирующих элементов евроазиатского общества”. Читая такое, поневоле вспоминаешь наших евразийцев и Льва Гумилева, симпатизировавших кочевым народам, и задаешься вопросом: а не переписывали ли создатели оригинального направления исторической мысли турецкие школьные учебники? Или наоборот — эти учебники были созданы под влиянием евразийства?

Как влияют господствующая идеология и политические потребности на содержание учебников, Ферро неоднократно показывает в разделах, посвященных учебникам СССР — перестроечной России и Польши (но, конечно, не только их). Правда, отечественному читателю и без того давно известно, что Россия — страна непредсказуемого прошлого, и он едва ли нуждается в иллюстрациях Ферро, чтобы у него раскрылись глаза. Все же взгляд со стороны всегда интересен, особенно когда автор не без иронии освещает советские представления о зарубежной истории на самом близком ему примере:

“В 70-е гг. в Москве была издана “Истории Франции”, третий том которой начинался... с 1917—1918 годов! Можно подумать, что с приходом Ленина к власти в России во Франции начался новый период истории!”

Увы, далеко не все, о чем пишет французский историк, способно вызвать, как приведенная цитата, добродушную усмешку. Обтекаемые фразы, намеренные умолчания и прямая ложь, выпячивание одних личностей и событий и игнорирование других, апология действий “своих” и бескомпромиссно строгое осуждение “чужих” — все эти и иные подобные приемы являются обычными для авторов школьных учебников. Да, дети потом вырастут, и если они живут в свободной стране, то узнают об истории подробнее и поймут, что она далеко не столь однозначна, как им рисовали ее ранее. Правда, все это верно при одном условии: так будет, если они заинтересуются историей, и желательно профессионально. Прочие же как лояльные граждане своих государств, похоже, навсегда останутся обладателями более или менее уютной (и непременно искаженной) картины мира, которую когда-то нарисовал им школьный учитель. Счастливыми, если слово “счастливый” тут уместно, исключениями являются граждане стран с разделенной политической культурой, вроде России или Франции. Там, где победители и побежденные постоянно менялись местами, будь то по причине поражений от внешнего врага или же вследствие масштабных социальных потрясений, — имеющие место влиятельные версии истории одной и той же страны нередко кажутся чуть ли не историями разных государств, имеющими разный смысл и разное оправдание в глазах своих приверженцев.

Как бы ни хотелось представить историю объективной наукой, на деле обнаруживается, что написание истории неизменно зависит от власти или же определяется потребностями противостояния ей, борьбы за нее.

Так, “институциональная история”, “трактует ли она вопросы права, торговли или какие-то еще, воспроизводит действия и решения власти и воплощается в определенных институтах. С угасанием данного института хиреет и история, которая на него опирается”.

Но эта институциональная история, история победителей, — не единственная. Есть институциональная контристория, скрытая история побежденных, которая нередко существует только в устной традиции. Она часто возникает или возрождается в колониях, а также повсюду, “где социальная группа, автономная прежде, чувствует себя подавленной, эксплуатируемой, ощущает, что разрушается ее целостная самобытность, а на ее историю налагается запрет”.

Наконец, существует еще индивидуальная или коллективная память общества, отчасти совпадающая с первым, но чаще со вторым видом истории.

Так или иначе, констатирует Ферро, “всемирная история” всегда является смесью достоверного с иллюзорным и никогда не может дать нам объективной истины. Если же какая-то версия истории претендует на это, то она всегда исходит строго из “одного очага или даже из одного института”, что является признаком либо лживости, либо тирании. В свободном обществе поэтому различные версии истории обречены сосуществовать и бороться друг с другом. В любом случае того, что называют “Всемирной историей”, давно уже нет.

Возможна ли Всемирная история сейчас, когда “оказалось, что все живут в собственных мирах”, победители они или побежденные? Для Марка Ферро, яркого представителя школы “Анналов”, речь может идти только о попытках “воссоздания” истории на новом фундаменте, подкрепленном экспериментами. Во что выльются такого рода попытки, пока судить трудно. Во всяком случае, приводимые им примеры “экспериментальной истории” отталкиваются “от текста, от цифры или от картинки, чтобы произвести анализ прошлого”. Однако, “будучи частичной, сегментарной, эта история не в состоянии пока претендовать на универсальное толкование всего развития общества”, и затеянное в ее рамках предприятие не имеет никаких гарантий успеха.

Гораздо более скромным и реалистичным представляется предложение автора научного послесловия к книге Ферро историка Дмитрия Ермольцева:

“Независимым историкам Франции и других стран следовало бы основать не ограниченный во времени проект по продолжению труда Ферро — и обновлять его раз эдак в двадцать лет, если не чаще. Правозащитные организации ведут мониторинг нарушений прав человека по всему миру, журналистские организации отслеживают, как обстоят дела со свободой прессы. Ассоциации независимых историков могли бы проводить экспертизу исторического знания (и незнания) в разных странах”.

О послесловии следует сказать отдельно — оно не менее интересно, нежели книга самого Ферро. Автору послесловия сегодня (как, впрочем, и всегда), когда в России историческое повествование становится невозможно отделить от политико-идеологических потребностей текущего момента, — книга Ферро представляется весьма актуальной. Что недописано французским историком о состоянии исторической науки в современной России (а не только Советской), то в значительной мере дописано Ермольцевым.

Сегодня российское государство “отвоевывает территории, утраченные в 1990-е. Важными вехами этой реконкисты стала бурная риторическая кампания борьбы с “очернительством” и создание “учебников нового поколения”. Венцом первой стало учреждение “Комиссии по борьбе с фальсификацией истории”. Вновь сформировалось положение, при котором “государство остается практически единственным заказчиком и оценщиком труда историка, учебной литературы”, что “создает труднопреодолимый соблазн для гуманитарной братии. Брать под козырек, “изгибаться вместе с генеральной линией”, пользуясь расхожим советским выражением, гораздо легче, чем иметь собственные взгляды — их защита может оказаться весьма накладным делом”.

Достается и отдельным личностям вроде тандема Данилова—Филиппова, которые “дают образец внедрения в школу новейшей институциональной истории в ее наиболее откровенном и сервильном варианте”.

Иной раз мысли, спровоцированные книгой, говорят больше о ее значении, чем способна на это книга сама по себе. Так обстоит и с послесловием Ермольцева к книге Ферро. Какой бы смысл ни имел труд французского историка в ином месте и в иное время, здесь и сейчас издание книги Марка Ферро является еще одним эпизодом уже нашей отечественной “битвы за историю”.