Владимир Фридкин

Мой современник Виталий Гинзбург

Об авторе | Владимир Фридкин — постоянный автор “Знамени”. Последняя публикация — “Тоник” (№ 11, 2009).

Обычно современников великими не называют (кровавые диктаторы не в счет). И это правильно. Должно пройти время, которое расставит все и всех по местам. Но Виталия Лазаревича Гинзбурга еще при жизни считали великим физиком. Диапазон его работ простирался от астрофизики, космических лучей, радиоастрономии до элементарных частиц. Добавьте к этому теорию сверхпроводимости и сегнетоэлектричества, кристаллооптику, электродинамику. “Последний классик физики”, — так назвал я статью в международном журнале “Ferroelectrics”, посвященную его 85-летию.

В нынешнем году будут отмечаться два юбилея: столетие открытия сверхпроводимости и 95-летие Гинзбурга, развившего (вместе с Л.Д. Ландау) теорию сверхпроводимости и получившего за нее в 2003 году Нобелевскую премию. По поводу премии Виталий Лазаревич много мне рассказывал. Со времени выхода его с Л.Д. Ландау работы прошло больше полувека. И вот в его маленьком кабинете в Физическом институте раздался звонок. Звонили из Стокгольма. Гинзбург снял трубку. Здесь я воспроизвожу прямую речь Гинзбурга по дневниковой записи:

— Кто это шутит? Да перестаньте!.. Когда я удостоверился, что это не розыгрыш, ажиотажа не почувствовал. Конечно, было приятно. Обидно, когда тебя обходят, и наоборот, приятно, когда награждают. Но я вам скажу, может быть, не совсем серьезно. Каждый физик, кто живет так долго, как я, может получить эту премию.

В сентябре 2001 года Виталий Лазаревич, его жена Нина Ивановна и я летели в Мардрид на 10-ю Международную конференцию по сегнетоэлектричеству. На ней автор теории сверхпроводимости и сегнетоэлектричества читал лекцию о Л.Д. Ландау, которого наряду с И.Е. Таммом считал своим учителем. На этой конференции произошло интересное событие: встреча двух нобелевских лауреатов, В.Л. Гинзбурга и Алекса Мюллера, открывшего в 1986 году с Беднорцем высокотемпературную сверхпроводимость (сокращенно — ВТСП) в купратах. Бум вокруг ВТСП продолжался во всем мире, искали новые слоистые соединения меди с высокотемпературной сверхпроводимостью, обсуждали механизм явления и его связь с теорией Гинзбурга—Ландау. Теорией слоистых сверхпроводников В.Л. Гинзбург с сотрудниками занимался и раньше, но с Мюллером никогда не встречался. А произошло это так.

На скамейку перед входом в зал заседаний ко мне подсел Мюллер. Мы с ним много раз встречались на сегнетоэлектрических конференциях. Однажды я сделал у него доклад в Цюрихе, в американской лаборатории IBM. Только мы разговорились, как к нам подсел Виталий Лазаревич. Видимо, они успели познакомиться на конференции. И вот тут Мюллер рассказал о том, как в Москве стало известно об экспериментальном открытии ВТСП в купратах. Воспроизвожу прямую речь Мюллера и Гинзбурга по дневнику:

— В 1986 году, когда моя первая приоритетная статья с Беднорцем лежала в Zeitschrift fuer Phtsik, я приехал в Москву и позвонил Владимиру* . Он предложил мне встретиться на ланче в ресторане Академии наук**. Я попросил устроить мне встречу с академиком Осипьяном в Президиуме Академии наук. Хотел рассказать об открытии высокотемпературной сверхпроводимости, но так, чтобы это было, с одной стороны, известно профессору Гинзбургу, а с другой стороны — не дошло до ушей ФБР. Ведь я не имел права рассказывать об этой работе до ее опубликования. В дверях кабинета стояла какая-то женщина, показавшаяся мне подозрительной. И я не решился рассказать о работе Осипьяну, а пригласил его срочно приехать ко мне в Швейцарию. Для этого я дважды звонил в Вашингтон за разрешением. Он приехал, и мы целый день проговорили обо всем, кроме ВТСП. К этому времени вышли уже гранки статьи, и я незаметно сунул их ему в окно поезда, когда он вечером уезжал. Но почему-то его очки оказались у меня в руках, и я успел их закинуть через окно в поезд. Вот так, в Цюрихском поезде, Осипьян прочел первое сообщение о ВТСП.

— Я вижу, что у вас с секретностью все обстоит, как было у нас, — сказал Виталий Лазаревич. — Только вам она не мешала ездить на конференции (даже в Москву) и общаться с коллегами. А у нас масса выдающихся работ из-за этого потеряла приоритет. Ведь мы с середины тридцатых годов не могли даже печататься по-английски.

И тут Мюллер неожиданно сказал:

— Демократия тут ни при чем. Во главе России должен стоять умный, образованный, сильный и молодой руководитель. А ученые в России всегда жалуются. Раньше было плохо из-за несвободы, теперь плохо из-за денег. Подождите, придет время — будут и деньги. Ведь раньше вы были привилегированным классом. А нынче надо потерпеть.

Гинзбург резко не согласился. Сказал:

— Науке свобода необходима не меньше, чем деньги. Да, раньше был престиж науки и наука у нас была замечательной. А привилегии у ученых были, если только их можно назвать привилегиями, в бедной стране.

На этом дискуссия закончилась, и вскоре скамейка перед зданием конференции опустела.

Как-то я рассказал Гинзбургу о своей поездке в Принстонский университет. В Принстоне жила его дочь Ира, которую я хорошо знал еще по Москве. Я остановился в доме своего друга Джорджа Тейлора. Однажды после обеда я сидел в саду в кресле, читая New York Times. Обложившись газетой (которой, как известно, можно покрыть слона), я задремал. Проснулся от удара мячом. Три девочки, среди них младшая дочь моего друга, играли в мяч. Джордж, сидевший рядом, указал на одну из них и сказал, что это внучка Сталина. Я знал, что Светлана Сталина с дочерью живут где-то поблизости. А третья девочка была внучкой Гинзбурга. И Виталий Лазаревич тогда сказал:

— Будущее не отвечает за прошлое, но должно его знать. Хотя многие сейчас очень стараются его забыть. Внучка кровавого диктатора, возможно, станет порядочным и интересным человеком. Ведь Светлане удалось сбежать и написать о нашей жизни правду.

О знаменитом семинаре Гинзбурга в Физическом институте рассказано много. На него слетались не только московские физики, но приезжали из других городов. Иногда доклада удостаивался и я.

Несколько лет назад я смотрел по телевизору посвященный Гинзбургу документальный фильм. В фильме был эпизод: на пленку засняли один из семинаров. У доски стояли двое. Гинзбурга нетрудно было узнать: густые черные брови, крупный, красиво очерченный нос и живые глаза, в которых вспыхивали насмешливые искры. Второй, молодой человек с пышной шевелюрой, видимо докладчик, стоял спиной к камере и писал на доске формулы. Его лица не было видно, но что-то отдаленно знакомое угадывалось в повороте его головы. Наконец я узнал свои формулы…

А в 2001 году состоялось последнее 1700-е заседание семинара. Гинзбург заранее объявил его повестку: свой доклад “Недодуманное, недоделанное…” и свободное выступление “трудящихся” (так Гинзбург называл участников семинара). Объявляя повестку, сделал мне неслыханный комплимент:

— Как обычно, пригласим писателя Войновича?.. Что думают трудящиеся? Пожалуй, на этот раз обойдемся Фридкиным.

На этом последнем семинаре я читал свой рассказ. Вот его текст:

“На днях Виталий Лазаревич Гинзбург подарил мне свою книгу с трогательной надписью. В один из вечеров начал я ее читать, и той же ночью приснился мне сон…

Снилось мне, что в осенний день 2101 года в книжный антиквариат, что был в Москве, в Камергерском переулке, входит седой старичок с портфелем.

И мне почему-то известно, что старичок этот мой правнук (а он еще не родился). Подходит мой потомок к прилавку. А за прилавком стоит хозяин магазина, тоже старичок с лупой в руке, и перебирает какие-то старые книги и рукописи.

— Здравствуйте, — говорит правнук, вынимает из портфеля книгу и кладет ее на прилавок. — Вот, посмотрите, может быть, вас заинтересует. Книга с автографом Гинзбурга. Я, видите ли, архитектор, в физике ничего не понимаю, а деньги нужны.

— Автограф Гинзбурга? — переспросил хозяин. — Интересно. А откуда он у вас?

— Мой прадед был физик и получил книгу в подарок о самого автора.

— Ну что же… Могу сразу предложить за нее пятьсот долларов. Больше не просите. И на комиссии больше не дадут.

Правнук отдает книгу и вынимает из портфеля еще какие-то бумаги.

— Нет, это не подойдет. А вот не было ли у вашего прадеда рукописей Эйнштейна, Ландау?

— С Эйнштейном прадед, видимо, не успел наладить переписку. А с Ландау познакомился, когда делал у Капицы доклад. Тогда же он попросил Ландау прочесть рукопись его статьи. И вот что Ландау написал на ее полях, — достает статью и читает: “Выше уровня патологии. Если хотите — печатайте. У нас печатают и не такое”.

Антиквар берет рукопись и быстро прячет ее под прилавок. Потом спрашивает:

— Ну что еще?

— А еще у меня остались книги, написанные прадедом, по физике и по литературе. Прадед был еще и пушкинистом, писал рассказы… Не подойдут ли вам?

— Простите, а как звали вашего прадеда?

— Владимир Михайлович Фридкин.

— Фридкин? Фридкин… Не помню такого. Нет, оставьте это себе. — Антиквар улыбается и говорит: — Значит, пушкинист был ваш прадед? А помните слова Пушкина о “завистливой дали веков”? Время завидует славе человека. Поэтому не всем творческим людям дано преодолеть эту даль, пережить свое время.

Мой правнук кланяется и идет к выходу. Но у двери вдруг останавливается и произносит:

— А творческий человек работает не для славы, а для удовольствия. Поэтому ему так мало платят…

И вот тут я проснулся. Проснулся и подумал о своем правнуке с уважением. Хоть он еще и не родился”.

Впоследствии Виталий Лазаревич, советуя мне напечатать этот рассказ, не раз возвращался к тому, что является стимулом творческой работы и ее оценкой. Он говорил, что, разумеется, и зарплата, и награды, и мнение общественности очень важны, но ему близок критерий, высказанный Пушкиным в стихотворении “Поэту”. Он говорил, что награду автор должен видеть в своем труде и строже всех его оценивать. И добавлял, что в этом стихотворении очень важно определение “взыскательный”. То есть речь идет не о самовлюбленном дураке, а об умном, требовательном к себе человеке.

Кончу тем, с чего начал. Обычно современников великими не называют. Виталий Лазаревич Гинзбург уже при жизни был признан великим физиком и гуманистом. В моей памяти он остается еще и разносторонне одаренным, мудрым, теплым и красивым человеком.