Анатолий Курчаткин

Из Америки с любовью и ностальгией

Один из авторов этой книги поделился со мной ее замыслом еще тогда, когда и замысел-то имел скорее очертания идеи. Но уже и сама идея показалась мне великолепной. Юность — грандиозное событие человеческой жизни. Значение ее не меньше, чем значение детства. Юность определяет вектор движения, дает направление пути, решает судьбу; ошибок, сделанных в юности, не исправить, с багажом чувств и знаний, обретенным в юности, расстаться не удастся, даже если и захочешь, — багаж юности с человеком на всю жизнь. Но если важность детства в человеческой судьбе выступает в культурологической мысли как данность, то подобная же важность юности осознана куда в меньшей степени. Поэтому-то идея Михаила Эпштейна и Сергея Юрьенена написать “Энциклопедию юности” и вызвала у меня бурное приветствие. Может быть, я даже позавидовал, что не меня осенило этой идеей. Или не позавидовал, а это сейчас такое обманное чувство задним числом — когда книга написана, издана и я держу ее в руках — может быть, я называю сейчас завистью чувство восторга, что испытал, увидев всю ослепительность возможностей, которые предоставляются задачей создать энциклопедию юности.

“Абсолют”, “Бабий яр”, “Вещи”, “Девушки”, “Еврей”, “Женщина” — вот, идя по алфавиту, выборочно названия “статей” энциклопедии. “Статей” взято в кавычки, потому что это, конечно же, не статьи, это что-то вроде эссе на определенную тему — мемуарного плана, культурологического, информационно-исследовательского, да, в общем, жанрово все и не определишь, собственно, и определение “эссе” неточно: не обремененные задачей создать научное описание юности, авторы просто размышляют, вспоминают, делятся своими знаниями, а уж каким жанрово оказывается текст — это им совершенно не важно. Каким получится! Иногда он даже похож на эпистолярий — что тоже в замысле: каждая “статья” имеет двух создателей, но они пишут ее не вместе, сливаясь в едином тексте, а каждый по отдельности, словно отправляя друг другу письма. “Идеология”, “Корни”, “Любовь”, “Мышление”, “Насилие”, “Одежда”, “Поколение”…

На первой странице обложки — державное здание МГУ на Ленинских горах, где на филологическом факультете в конце 60-х — начале 70-х учились оба автора “Энциклопедии юности”. Дружба их продлилась через годы и континенты, оба сейчас живут в Америке, и книга их о советской юности периода “зрелого социализма” написана оттуда, из-за океана, из другой жизни, написана с теми ностальгическими нотками, которые, как ни относись к государственной системе, неизбежны — оставленная почва, родная земля все будут ныть в душе звуком печали и утраты: так она, душа, устроена. Хотя, надо все же уточнить, ностальгические нотки относятся именно к оставленным городам, улицам, людям, к прерванным отношениям — к себе утраченным, — государственная система, отношения человека и власти — глубоко чужды и тому, и другому, оба постоянно подчеркивают это, говоря, как отравлена была их юность окружающей советскостью. Иначе говоря, это не просто “энциклопедия юности”, а энциклопедия юности, рвущейся из той действительности, в которую оказалась заключена, глубоко неудовлетворенной этой действительностью, стремящейся (пусть и не вполне осознанно) сформировать для себя зрелость, которая имела бы совсем иные параметры существования, другие нравственно-общественные рамки, другой тип бытия. Что у обоих, в разное время и у каждого по-своему, но получилось: у С. Юрьенена в 1977 году — невозвращение из Франции, куда выехал по гостевой визе, свободная писательская жизнь, затем работа на радиостанции “Свобода”, увольнение с нее в середине 2000-х в “никуда” и переезд в Америку, у М. Эпштейна — в 1990-м, чтобы спустя полтора десятилетия стать не просто “полным”, а “именным” профессором в Атланте, при том что в Советском Союзе пиком его преподавательской карьеры было домашнее репетиторство.

Но книга все же, стоит напомнить, не о пути, а о его начале. Пусть авторы смотрят на себя тогдашних из своей нынешней совершенности, что из того — те, тогдашние, они еще не знают себя нынешних, не знают своего пути, им лишь предстоит его пройти, и что же, какой багаж они берут с собой? Ну, конечно, историю своей семьи. Своих дедов-прадедов, родителей. Свое детство. Впечатления от встреченных людей. От прочитанных книг. Шире говоря — окружающего мира. Вот скажем, статья “Еврей”, часть М. Эпштейна: “Слово “еврей” для меня звучало едва ли не страшнее, чем “жид”. Да “жида” я почти и не слышал, это было неприлично-ругательное слово — и оттого в нашем кругу почти книжное, словарное, диалектно-далевское. А “еврей” было спокойно-убивающее слово, достающее из тебя подноготную на виду у всех. Это было аккуратное, законченное слово, от которого было не отвертеться, не дать в морду обидчику, не пожаловаться, оно звучало громко — в абсолютной тишине. От него замирало и обмирало сердце. Это был суд, перед которым оставалось только стоять с повинной головой и заливаться краской стыда. Быть евреем было постыдно — как быть червем или быть рвотой… Это слово и то, что им обозначалось, было жалом в плоть — жалом слуха, достигавшим кишок”. А вот часть С. Юрьенена: “Я родился в Германии, большую часть детства провел в Ленинграде, но годы 1955—67 прошли в Белоруссии. Если для отчима-сибиряка, мыслящего категориями “военные округа”, это был только “Белорусский военный округ”, то для меня это стало первой эмиграцией. Русский мальчик и пасынок оккупанта, я был уравнен в правах с евреем. Впрочем, евреем меня никто не называл. Только жид. Вслух и мелом на двери… Что я при этом думал? Обидно ли было? Нет, мысленно я не произносил: дуры, я же русский… Просто воспринимал это как должное — кодовое — слово своей инакости (хотя Цветаеву пока что не читал). Другой. Не такой, как они”. Замечательная фиксация двух чувств, двух знаний, двух исходно различных в психо-социальном плане состояний личности. Фиксация, отметим, и ничего кроме. Исследования проблемы, заглядывания в глубину, отыскивания первопричин, каких-либо выводов — этого ничего нет, читателю предоставляется полная воля и для домысливания, и анализа, и сопоставлений.

Или вот статья “Поколение”. М. Эпштейн пишет: “Наша юность пришлась на время резкого постарения режима, его идеологии, ценностей и носителей, и в этом благое, отрезвляющее воздействие эпохи на наше поколение… Мы, конца 1940 — начала 1950-х гг. рождения, были, вероятно, первым поколением, которое совсем не очаровалось коммунизмом… для нас ценностью была литература сама по себе, философия сама по себе, а не просто как подручные средства для переделки мира… В этом я вижу место нашего поколения как связного между миром больших, тоталитарно извращенных идей — и миром мелкой, кропотливой деконструкции, фрагментарности, мультикультурности, демагогии малых культур и аналитических процедур без попыток синтеза”. С. Юрьенену, в свою очередь, эта тема, похоже, совершенно не интересна, и он, напрямую обращаясь к соавтору, по сути, отделывается отпиской: “Схема сурово-элегентная. Однако не слишком ли лестная по отношению к нам?..”. Можно и так, как бы говорят авторы этой статьи, если кому-то из нас нечего сказать сущностного по какой-то теме, мы не видим в этом ничего страшного: отсутствие ответа — тоже ответ, и достаточно выразительный.

Читать “Энциклопедию юности” — занятие увлекательное. Чему причиной в немалой степени уже сам энциклопедический принцип организации книги. Недаром нас всех так влекут разнообразные энциклопедии. Читать не подряд, страница за страницей, безысходно подчиняясь авторской воле, а творя процесс чтения самому — перепрыгивая со страницы на страницу, заглядывая то в середину книги, то в начало, то в середину, — что за удовольствие! (Многие, знаю, читают так даже и художественную прозу, во всяком случае, приступая к чтению). Но, конечно, принцип статейной организации — только что-то вроде крючка, на который ловится читатель, главное — сами статьи, их содержание. “Портрет художника в юности” есть такой у Джеймса Джойса роман, вот, по аналогии с этим названием можно сказать, что книга М. Эпштейна и С. Юрьенена — юношеский портрет творческого человека в позднесоветское время. Именно творческого, никакого другого: не просто потому, что авторы — писатели, литераторы, но в книге, на многих страницах подчеркивается, что стать писателем и тот, и другой мечтали еще в детстве и не просто мечтали, но неуклонно, всю юность вырабатывали в себе писателя, развивали, можно сказать, целенаправленно воспитывали. А подобный портрет требует и портрета времени — и время неизбежно встает со страниц книги, и портрета протекающей жизни, в деталях окружающей обстановки, событиях, лицах — и это все с той же неизбежностью в книге присутствует, когда прописанное с тщательностью фотоживописи, когда широким импрессионистическим мазком. Особенный интерес в книге представляют статьи, где впрямую рассказывается о людях, которые оказали на авторов книги прямое или косвенное воздействие. Тут и университетские преподаватели, и товарищи по учебе, и просто любопытные персонажи из университетских и общежитских коридоров, а некоторые статьи именами этих людей так прямо и названы: “Битов”, “Казаков”, “Бродский”, “Валери”, “Бахтин”, “Пушкин”, “Франко”, “Андропов” — вот так, рядом живые и мертвые, с одними из которых выпивал и получал от них письма, других же видел лишь на портретах. Но и те, которых видел лишь на портретах, оказали такое влияние на судьбу, что странно было бы не написать об этом. Скажем, о Франко. При чем здесь, казалось бы, советские молодые люди, мечтающие быть писателями, и испанский диктатор? Но одному из этих молодых людей довелось стать мужем дочери генерального секретаря Испанской компартии, Франко был личным врагом тестя, — так куадильо вошел и в жизнь будущего писателя. “Энциклопедия юности” вся пропущена через собственную судьбу авторов, их биографию — в этом ее достоинство, привлекательность и очарование, в этом, как то часто случается, ее ахиллесова пята, противоречивость оказываемого ею на читателя воздействия.

Мемуарность в немалой части статей усиливается столь многократно, что оказывается самодовлеющей, замысел книги растворяется в ней едва не бесследно. Читатель в соответствии с обещанием, данным названием книги и ее “устройством”, жаждет понятийности, обобщений, той самой картины мира и времени, о которых говорилось выше, а ему предлагается совершенно иное. Мемуары — свой, особый жанр, у них своя, особая задача, и для мемуаров наличие двух авторов не только не обязательно, но скорее даже и противопоказано. Понятно, что без мемуарности реализация подобного замысла невозможна, но чувство меры, чувство меры! Оно изменяет обоим авторам, и тогда происходит словно расфокусировка: “портрет художника в юности” расплывается, теряя черты ясности и внятности, заменяясь просто событиями жизни того или другого автора — как если бы вдруг авторы настоящей энциклопедии вместо того, чтобы раскрывать в статьях заявленные темы, принялись повествовать о самих себе. И дело тут не слишком спасает объяснение М. Эпштейна в предваряющей книгу статье “Энциклопедия себя как жанр”, где он говорит, что их книга — по сути, “автобиография, но не в форме последовательного рассказа о себе, а в форме энциклопедии”. Избранная форма в самом своем замысле оказалась много шире намерения, перетащила одеяло на себя, и там, где авторы ей соответствуют, где “портрет художника в юности” вбирает в себя и общее, понятийное, и частное, мемуарное, книга звучит, играет, обретает ценность свидетельства и анализа, а когда не соответствуют, форма мстит, и вместо энциклопедии на сцену выступает обычный/чистый мемуар — при том что читатель ожидает сплава понятийности и воспоминания.

В общем, старая истина, что наши недостатки — продолжение наших достоинств, как всегда справедлива. Только она требует уточнения: без наших недостатков не было бы наших достоинств. Юношеский портрет художника, который создают М. Эпштейн и С. Юрьенен на страницах своей “энциклопедии”, уникален. Предшествующее поколение — поколение шестидесятников, — создавая свой портрет, писало о себе много и увлеченно, в этом случае мы насчитаем десятки книг, сотни разбросанных по страницам различной периодики публикаций. “Замороженное” поколение, как неоднократно называл свое поколение сам С. Юрьенен, в том числе и в своих многочисленных выступлениях на “Свободе”, не написало о себе практически ничего. Возможно, причиной тому — сама замороженность, отсутствие большой объединяющей идеи, что не дало поколению почувствовать себя по-настоящему поколением, атомизировало его. Могу ошибиться, но, кажется, “Энциклопедия юности” — первая попытка рассказать о постшестидесятническом поколении не художественным текстом, а непосредственным образом — через свою жизнь, через перипетии своей биографии. Легко ли, будучи первопроходцами, пройти путь, не сбившись с дороги, не поплутав?

Впрочем, нужно сказать, что российскому читателю, заинтересовавшемуся “Энциклопедией юности”, будет не так уж просто приобрести ее. Книга вышла в издательстве Сергея Юрьенена “Franc-Tireur”, базирующемся, естественно, в США, и в российских книжных магазинах ее просто-напросто нет. В том числе и сетевых типа “Озона”. Но вместе с тем книга и доступна. Разве что российский читатель еще не привык к подобного рода доступности. Издательство, учрежденное С. Юрьененом после переезда в США, работает по принципу Print on demand, по-русски говоря, “книги по требованию” — когда типографией печатается ровно столько экземпляров, сколько заказано читателями. Конечно, пересылка из-за океана удорожает книгу, да и сами издательско-типографские цены там все же пока повыше, чем в любезном отечестве, но издательство устраивает дни и часы скидок — книгу можно приобрести практически по себестоимости. Нужно лишь зайти на сайт издательства — http://tinyurl.com/bmouxl, — исследовать его и выяснить, как произвести заказ.

Между прочим, читатель, что захочет воспользоваться этой рекомендацией, получит экземпляр, несколько отличный от того, что лежит сейчас передо мной. Дело в том, что, обнаружив в книге несколько фактических ошибок, я сообщил о том авторам, и в макет тотчас были внесены исправления. Так работает эта система, “книги по требованию”, автор имеет возможность живо реагировать на читательские замечания, изменять и дополнять текст, сокращать и дописывать. Мне думается даже, что в нынешнем своем виде “Энциклопедия юности” — это прицелочный вариант, в ней будут появляться новые статьи, какие-то расширяться, какие-то ужиматься. Хотя, конечно же, основное дело сделано, основной корпус текста написан. И даже если постшестидесятническое поколение не даст больше никаких других прямых свидетельств о своей юности, книгой С. Юрьенена и М. Эпштейна имевшаяся до сих пор лакуна закрыта.