Александр Уланов

Краткий курс

Книги — действительно “краткий курс”, беглый пересказ исследований истории и культуры, философских работ, художественных произведений, дневников, судебных протоколов, популярных журналов, пригодный только для первоначального знакомства с вопросом. Но вопрос очень уж важный — как человек учился понимать себя, согласовывать чувства и разум, свою свободу и свободу другого человека. И хорошо, если прочитавший задумается над тем, что многое, казавшееся ему очевидным, вовсе таким не является.

История сердца — это фактически история понимания человеком своего тела. Для древних египтян каменное сердце было положительным образом. Но для них сердце — орган мысли, анализа, и каменное сердце соответствует нашей холодной голове. Жесткое сердце устойчиво и благоразумно. Тот же поворот произошел и в Древней Греции. Различие “Илиады” и “Одиссеи” в том, что на место спонтанных поступков и необъяснимой воли богов приходит осознанный самоконтроль.

Но понимание человека в первую очередь как разума повело к характерному для европейской культуры разрыву, оформленному Платоном и унаследованному христианством. Понимание природы как бездушной материи — а души как чего-то, стремящегося освободиться от проклятия телесности. А ведь душа вначале была дыханием (и разум помещали где-то в диафрагме). И христианство вначале было не настолько нетерпимым к телу. Христос благословлял и блудницу, а Мария Магдалина входила в его ближайшее окружение, и ей первой он явился после Воскресения. И само Воскресение мыслилось именно как телесное. Но далее христианство перешло на отношение к телу как к неизбежному злу. Видимо, человек в который раз не справился со сложностью и предпочел упростить. Четкое и однозначное разделение на свет и тьму, добро и зло было свойственно другой религии тех времен — манихейству и перешло к христианству через Августина, который, прежде чем стать одним из отцов католической церкви, десять лет был манихеем.

Получалось, что самое близкое к человеку — его тело — оказывалось неизбежно греховным. Отсюда постоянные угрызения совести и чувство вины, сознание собственной слабости и надежды только на Божью помощь. Но все это очень развило в европейском человеке рефлексию, понимание себя и своей ответственности. Помогало понимать, что никто из людей не может быть абсолютно правым, и что не дело человека — слишком возноситься над другими людьми. И вина, и ответственность — личные, так и появился сформировавший Европу индивидуализм, который только и сделал возможным дальнейшее движение человека вперед.

С другой стороны, кто решал? Вначале — только мужчина. Аполлон, видимо, считал, что достаточно уже того, что он обратил свое внимание на смертную — только вот преследуемые им девушки предпочитали лучше превратиться в лавр или в камень. И в начале римской истории — похищение сабинянок. А царь Давид, который отправил мужа понравившейся ему Вирсавии на верную гибель в бою? Ни сабинянок, ни Вирсавию никто не спрашивал. Случай, когда афинянин так любил дочь, что позволил ей самой выбрать супруга, был настолько необычен, что о нем написал Геродот. Но и во времена эллинизма, когда начало формироваться представление о личности, считалось, что лучший путь к женщине — подарки и напор на грани изнасилования. В средние века с осуждением пишут о красоте — та помрачает разум, что опасно и для брака простого человека, и для государственных дел короля. А любовь помрачает еще более — так что и не следует любить ту, кого берешь в жены.

Вспомним, что Европа до позднего средневековья мало отличалась по уровню развития от других частей света, во многом уступая арабскому миру или Китаю. Но далее произошел переворот. В поэзии трубадуров и миннезингеров пришло понимание, что брак и любовь — совсем различные вещи. Что страдание в любви имеет свою ценность. Что любят — потому что любят. Потому что человек сам так решил. Так накапливалась сложность личности.

Со времен античности страстная любовь считалась безумием. В позднем Средневековье она стала если не нормой, то, по крайней мере, одним из культурных образцов. Расширялась и свобода, многозначность языка. Святая могла говорить о любви к богу на почти эротическом языке, рыцарь обращался к возлюбленной на языке почти религиозном. В этом многообразии человек ищет свой личный путь, следуя голосу своего сердца и своим убеждениям, а не авторитетам и стандартам.

Настоящей революцией для патриархального общества стало подчинение рыцаря своей госпоже. Пренебрежение тем, что окружающие сочтут какие-то поступки, совершенные для любимого человека, нелепыми (революция по сравнению с традиционной культурой, в которой для человека главное — сохранить лицо). В ухаживании начинает участвовать чтение. Подарить сборник стихов, вместе читать роман… Так любовь начинает приобретать интеллектуальный компонент.

Искусство обольщения расцветает только на основе личной свободы — оно бессмысленно там, где человек не решает за себя. И его расцвет — показатель востребованности души и интеллекта, того, что деньги или власть могут далеко не все.

С другой стороны, именно в любви наконец был преодолен многовековой разрыв души и тела. Стало понятно, что страсть потрясает их нераздельно. Тело реабилитировано — и в протоколах инквизиции женщина признается: “Мне нравилось делать это с Пьером Клерже. Значит, это не могло быть неугодным Богу. В этом не было греха”.

Любовь может разрушить человека — но она же только и делает человека человеком. Постепенно пришло понимание того, что человек не полностью культурен и не полностью природен, не полностью определен обстоятельствами, но и не полностью свободен. Он выбирает себя. Человек — не что-то заданное, но изменчивое. В этой подвижности тело представляется даже некоторым якорем. Мысли у человека разные, но рост все-таки за день не меняется. А сердце имеет свои доводы, отличные от доводов разума.

Конечно, путь не был гладким. В XVIII веке тактика ухаживания не избежала крайностей рационализма. Расцвет психологии вызвал спектакли: например, после визита соперника подбросить портрет красивой женщины, чтобы дама подумала, что этот портрет выронил соперник и в ревности перестала бы обращать на него внимание. Победа буржуазии привела к новому всплеску изоляции девушек от общества и браков по расчету. В противовес этому душа опять оторвалась от тела — романтическая любовь часто сводилась к душевной экзальтации. Тело, соответственно, должно было быть изнурено — отсюда мода на внешность живого мертвеца, на чахотку. А вот войны, как ни странно, способствовали прогрессу. Краткосрочность встреч, близость смерти заставляли быстрее решать и меньше оглядываться на общественные условности.

И что вызывает любовь? Романтика начала XIX века с ее разговорами о небесной предназначенности душ друг другу недалеко ушла от древнегреческого мифа о стреле Амура. Потребовались рефлективность и психологичность конца XIX века (в корне изменившие также и литературу), чтобы человек стал понимать, что дело не в небе, а в гораздо более сложном — в нем самом.

В Европе окончательно становится ясным, что возможности общества прямо зависят от уровня свободы человека в нем. Поражение Франции в войне 1870 года связывали не только с тем, что германский школьный учитель победил французского, но и с распространенностью во Франции браков по расчету.

Женщина постепенно освобождается. И за ней — все большая доля активности поведения, а не только пассивность выбора и согласия. Многим мужчинам в конце XIX века оказалось трудно это понять: там, где женщине виделся не более чем флирт, они предполагали превратить ее либо в свою любовницу, либо в жену. А к тому, что женщина может сама выбрать его, оказался не готов даже французский поэт Пьер Луис, автор эротических “Песен Билитис”, и Мари де Эредиа пришлось два года его завоевывать.

Мужчины сталкиваются с тем, что женщина предъявляет все больше требований к их личности. Кого-то это приводит в подавленное состояние, а кого-то побуждает к росту. Собственно, общество только так и выходит на новые уровни. Сексу тоже нужно было пройти через “сексуальную революцию” 60-х и 70-х годов ХХ века, чтобы окончательно стало понятно, насколько он пуст сам по себе, без окрашенности личностью, и насколько важен для личного контакта. Многие социологи отмечают, что сейчас объяснение в любви часто не предшествует развитию отношений, а способствует их сохранению, если все в них идет хорошо. Отмечается также, что прямое обольщение сейчас потеряло свой словарь. Остается заинтересовывать своей личностью. “Сгодится любая тема разговора, будь то революция, экология, живопись, экзотическая кухня. Лишь бы послание дошло: “Я другой, я того стою, давай испытай мою особость!”” Конечно, это трудно, и возникает целая индустрия, стремящаяся помочь привлечь внимание предметами — от экстравагантного внешнего вида до наличия модного фильма в компьютере. Но важна сама установка на особенность.

Мужчина учится не подавлять, а уважать. Находить тонкую грань, где действие достаточно заметно, чтобы привлечь внимание, и достаточно скромно, чтобы не помешать, не стать агрессией. Находить мостик к другой личности. Эту задачу пытаются решать при помощи стратегий маркетинга, психологических приемов, даже биохимии (духи с феромонами), но “я” в конечном счете не купить и не фальсифицировать. Честность, внимательность, юмор, интеллект не заменить ничем.

Вспомним, что относительное равенство мужчины и женщины — очень недавнее приобретение (во Франции равное избирательное право было введено в 1944 году, а юридическая зависимость жены от мужа отменена только в 1965-м).

“Женщины никогда еще не были такими свободными и прекрасными, как в наши дни”, — говорит Фабрис д’Арк в 1983 году. Из книг серии еще раз понимаешь, что это действительно так. И вся история Европы говорит, что свобода и красота — огромные ресурсы развития как отдельного человека, так и общества в целом. Сможем ли мы ими воспользоваться, не отшатнемся ли в упрощение фундаментализма, патриархальности, потребительского конформизма?

Теперь мы понимаем, что сердце проще, чем думали древние, что это насос, который можно заменить механизмом. Наше сердце переместилось в мозг, где оказалось столько противоречий и сложностей, что и не снилось древнему греку. Но этим мы и живем.

Чрезмерное уклонение к природе, например, понимание ценности сердца как сосредоточения жизненной силы, может вызвать желание подарить эту ценность богам. И получится мир ацтеков, где у живого человека на алтаре вырывали еще бьющееся сердце — принося в жертву тысячи, а может быть, и десятки тысяч людей в год. Предполагалось, что без этих жертв не взойдет солнце. Вероятно, это очень хороший пример того, сколько люди жертвуют своим пустым страхам. Так ли свободны от этого мы сами? Вечно бесстрашие. Как у скандинава Тормода, который, вытащив стрелу, поразившую его в сердце, и увидев на ней красные и белые волокна, перед смертью успел улыбнуться: “Хорошо кормил нас конунг! Жир у меня даже в сердце”.

И свидание у кофейного автомата — современный вариант встречи у колодца, как было у Иакова и Рахили. И о разбивающемся сердце писали еще пять тысяч лет назад в шумерском эпосе. И сердце все не может успокоиться — со времен беспокойного сердца Гильгамеша.