Почерк голубки

Дина Рубина — писатель-универсал. Она легко управляется с любым жанром большой и малой прозы, будь то эссе, рассказы, повести или романы.

Дина Рубина — писатель-космополит. Может ли быть другим человек, ведущий свою родословную (если верить эссе “Воскресная месса в Толедо”) от испанских евреев, носящий в себе (согласно другому ее эссе) толику цыганской крови, родившийся в Ташкенте, живущий в Израиле и пишущий на русском языке?

Дина Рубина — писатель-романтик. Большинству своих книг она дает длинные, красивые названия: “Холодная весна в Провансе”, “Последний кабан из лесов Понтеведра”, “Высокая вода венецианцев”, “Гладь озера в пасмурной мгле”... Это — одна из “фишек” ее стиля (напоминающая, правда, незабвенную Франсуазу Саган с ее романом “Немного солнца в холодной воде”).

Последний, седьмой по счету роман Дины Рубиной — “Белая голубка Кордовы”1 — все вышесказанное замечательно подтверждает.

На обложке книги — старинный портрет молодого человека, скомпонованный из двух известных работ великого испанского художника Эль Греко: голова взята с портрета монаха Ортенсио Парависино (в зеркальном изображении), а туловище — с картины “Иоанн Евангелист”. Можно ли так обращаться с шедеврами мирового искусства? Вообще-то — нет, а в данном случае выходит, что можно. Дело в том, что новый роман Дины Рубиной — про фальсификацию этих самых шедевров, и Эль Греко — один из тех художников, чьи работы фигурируют здесь в качестве объектов подделки, так что обложку можно признать даже остроумной.

В многочисленных аннотациях роман презентуют как “интеллектуальный триллер”, “арт-детектив”, открывающий “особый этап” в творчестве автора. Насчет особого этапа — не знаю, а вот о жанре можно поспорить.

Что “арт” — да, коль скоро главный герой — художник, а весь сюжет заверчен вокруг произведений живописи. Но никак не “детектив”, поскольку никакого “расследования” в классическом понимании слова в нем нет.

Триллер? Остросюжетность, почти кинематографическая, действительно присутствует (хотя пистолет “глок”, который герой на протяжении всего романа таскает с собой, так ни разу и не выстрелил). Но “интеллектуальный триллер” — это как? Когда герои — интеллектуалы? Или все-таки когда автор задает читателю трудные головоломки, заставляет его шевелить мозгами?

Дина Рубина играет с читателем в открытую, с самого начала мы знаем, кто занимается фальсификацией шедевров живописи, кто “подсадил” главного героя на это дело, а те “загадки”, которые остается разгадать, не требуют больших интеллектуальных усилий.

Тогда что же за роман “Белая голубка Кордовы”?

Это, как и принято в современной литературе, произведение синтетическое, с элементами авантюрного, исторического и любовного романа, а также романа-путешествия и семейной саги. При такой смысловой нагрузке книга вовсе не нуждается в придуманных книгопродавцами жанровых подпорках типа “триллер-детектив”, которые, скорее, снижают ее оценку в глазах потенциального читателя.

Другое дело, что роман этот похож сразу на несколько уже известных книг. Чем-то он напоминает пресловутый “Код да Винчи” Дэна Брауна: в обоих романах присутствует в неприглядном виде Ватикан, а в роли Священного Грааля тут выступает наследный серебряный кубок. Местами возникают аналогии с “Даниэлем Штайном” Улицкой: тут тоже, хотя и не так глубоко, затрагивается болезненный вопрос взаимоотношений евреев и христиан, а главный герой тоже говорит на всех языках, перемещается из страны в страну, включая все тот же Ватикан.

Но больше всего новый роман Дины Рубинной похож на прежние романы самой Дины Рубиной (так что о начале “нового этапа в творчестве” говорить пока рановато), особенно много параллелей с одним из последних — “На солнечной стороне улицы”, удостоенным премии “Большая книга” за 2007 год. Главные герои того, ташкентского романа — мать и дочь, беспутная мать и талантливая художница-дочь. Герои нового, “испанского”, назовем его так, романа — мать и сын, “шалава”-мать и талантливый художник-сын. По стилистике изображения ташкентский двор очень похож на двор в украинском городе Винница, где прошло детство героя “Голубки”, да и обитатели этих коммунальных дворов почти одни и те же: и там, и тут есть свои инвалиды, свои сумасшедшие, свои алкоголики и чудаки. И как героиня ташкентского романа Вера создает цикл портретов колоритных персонажей с “солнечной стороны улицы”, так герой романа “испанского” Захар пишет свою серию портретов не менее колоритных обитателей винницкой “Иерусалимки”.

Как и прежние, новый роман Дины Рубиной выстроен не по хронологии, настоящее в нем перемежается и перепутывается с прошлым, но разброс во времени и пространстве здесь глобальнее: XX век аукается с XV, а герой легко перемещается не только в границах бывшего Союза (Винница, Питер, Москва), но и по всему миру: Иерусалим, Рим, Мадрид, Амстердам, Майами, снова Иерусалим… Динамика вполне в духе современной литературы.

Но все это не значит, что роман “Белая голубка Кордовы” вторичен, не несет в себе ничего нового, оригинального.

По крайней мере две заявленные в нем темы — и та, что связана с искусством, и та, что связана с еврейством, — хоть сами по себе и не новы, скорее из разряда “вечных”, реализованы автором достаточно оригинально.

“…Музеи мира и частные коллекции на треть забиты фальшаками, при всех их химических анализах, рентгенах, инфракрасных и ультрафиолетовых лучах! Вы что, полагаете, мастера-изготовители подделок глупее нас, экспертов? Среди них встречаются подлинные виртуозы, высококлассные профессионалы…”.

Это говорит герой романа, эксперт международного класса Захар Кордовин.

Схема необычного бизнеса, каким является подделка шедевров живописи, описана в романе так: приобретается подлинный старинный холст с не имеющей художественной ценности работой и записывается заново в манере известного и находящегося в данный момент в цене художника, например, Роберта Фалька. Затем эта новая картина по специальной технологии “старится”. Придумывается правдоподобная легенда ее якобы счастливого обнаружения (“провенанс”). Затем картина как бы между прочим показывается известным галеристам и экспертам, о находке начинают говорить в определенных кругах. Наконец, она выставляется на аукцион, допустим, Сотбис или Кристи. Или того лучше — сразу находится покупатель, из числа тех, кто “владеет какими-то заводами в Челябинске. Или приисками? И не в Челябинске, а на Чукотке?”. Разумеется, он ищет надежного эксперта, дабы подтвердить подлинность. Является Захар Кордовин, человек с безупречной репутацией, и после добросовестного визуального исследования полотна объявляет новоиспеченному коллекционеру: “Да, это Фальк…”.

Герой романа один управляется там, где в реальности действует, наверное, целая мафиозная структура. Захар Кордовин един как минимум в трех лицах: для всех он — авторитетный эксперт, для узкого круга посвященных — скрытый посредник между покупателем и картиной, и только он один знает, кто тайный автор всех этих картин. Автор он сам.

Вот какого героя выдумала Дина Рубина!

Ладно бы он только Фалька и других художников русского авангарда подделывал, но ведь он и за подписью великого Эль Греко портрет пишет, а это уже совсем другое качество и совсем другой уровень живописи. Да что там, он “Спящую Венеру” Рубенса копирует так, что не отличить от оригинала. (Вообще-то картина с таким названием принадлежит кисти Джорджоне, но Рубина отдает ее Рубенсу, так надо.)

“…Он всех их мог воспроизвести — одних за несколько недель, других — за пару часов…”.

Речь, следовательно, о гении? Тогда неизбежен вопрос: если он такой гениальный, почему он такой богатый? Гению полагается быть нищим.

“Деньги тут ни при чем. Возможно, грядущий Мессия, возродив мертвых, будет так же опустошенно счастлив…”.

Он что, мнит себя Богом? И если не ради денег, то ради чего занимается этим сложным, трудоемким и рискованным делом? Ведь каждый такой “проект” занимает от момента обретения старого холста до продажи его в обновленном виде в музей или частную коллекцию три — четыре года. Но Захар Кордовин никогда не спешит: “…долгая, мучительно сладкая работа над самой картиной, когда ты не то что погружен в манеру художника, не то что живешь ею, а просто становишься им, этим единственным мастером, с его единственным стилем, его взглядом на свет и предметы…”.

Дина Рубина — писатель добросовестный. Если она взялась за тему подделок живописи, то будьте покойны, скрупулезно изложит всю технологию этого дела. Чего стоят одни только термины — кракелюр (паутина трещин на старых полотнах), гризайль, лессировки… А профессиональные секреты мастеров: “Рубенс не допускал в тенях ни белой, ни черной красок”. “Фальк протирал поверхность холста чесноком — чтобы размягчить верхнюю корку” и т.п. Но богатство подробностей и деталей, технологическая точность, с которой выписан процесс работы художника-копииста, художника-реставратора и, наконец, художника-фальсификатора (именно такой путь прошел Захар Кордовин), сами по себе не делают убедительным образ главного героя.

Остается вопрос о том, почему мастер такого уровня отказался от собственной карьеры живописца. “Ведь художника по имени Захар Кордовин не существует…”. Понятно, что за Рубенса дают больше, чем дали бы за Кордовина. Но автор снова и снова повторяет: “Нет, вот уж деньги никогда не были тем оселком, за который цеплялась его душа. Разве что великое имя, в чьем отзвуке будет жить толика и его труда? Но подобный труд вкладывает в возрождение полумертвой картины любой реставратор. Тут что-то другое”.

Это “другое” автору так и не удается внятно сформулировать.

Более или менее понять, что движет героем, можно, только узнав историю рода, к которому он, сам того не ведая, имеет несчастье принадлежать.

“…Так увлеченно и тревожно, так страстно, как об этой картине, он не думал ни об одной из своих женщин”. Речь идет о портрете то ли святого, то ли монаха или каноника, найденном Захаром в испанском городе Толедо, в невзрачном кафетерии (ниша напротив туалета), — портрете, в котором он угадал работу художника из мастерской Эль Греко. Из этого “неизвестного” он сотворил “Святого Бенедикта” и запродал в пинакотеку Ватикана как подлинник самого Эль Греко.

Именно в этом месте тема живописи смыкается с другой магистральной темой, заявленной в романе Дины Рубиной. Даже на слух она звучит непривычно: речь идет о судьбе испанских евреев — сефардов.

“В утробе каждой европейской страны есть свой могильник изничтоженной еврейской общины… но в утробе Испании он велик настолько, что продолжает и сегодня распирать ее и пучить”.

Предтечей романа стало уже упоминавшееся эссе “Воскресная месса в Толедо”, которое можно рассматривать как документальное приложение к роману, как “книгу о книге” (тогда еще не написанной). Сначала было реальное путешествие автора по Испании, где ее неизменно принимали за испанку, и реальная встреча с представителями одной с ней родовой фамилии — Эспиноза, а дальше заработало, как и положено, воображение писателя. Воображение завело автора далеко.

В истории испанского рода Кордовера, которую она рассказывает, так много сюжетных повторов и счастливых (или несчастливых) совпадений, что скорее это похоже на красивую романтическую легенду.

“Он был очень пестрым, этот клан… Богаты были, как крезы, — поместья, виноградники, дома, корабли… После изгнания в 1492 году, после всех конфискаций часть из них осталась в Испании, крестившись для виду”.

Двое Кордовера из таких марранов (крещеных евреев), братья-близнецы, после страшных пыток сожжены Инквизицией в Кордове за тайную иудейскую веру. Двое других близнецов — Саккариас и Мануэль Кордовера — стали пиратами, методично уничтожавшими испанские галеоны в Карибском море…

Метаморфоза фамилии: та часть рода, что осталась в Испании, стала именоваться Кордовас, а та, которая еще в конце пятнадцатого века была изгнана из страны и, поблуждав по Европе, осела на Украине, — Кордовер. Прапрадед Захара еще носил прозвища “испанец” и “пират” и похоронен на еврейском кладбище Винницы под камнем с высеченным на нем галеоном, но уже дед, энкавэдэшник и несостоявшийся художник, носил русифицированную фамилию Кордовин.

Метаморфоза имени, которое носит половина мужчин этого рода: Саккариас — Заккария — Захар. Они и внешне все на одно лицо. Захар “до ужаса похож” на своего питерского деда и полного тезку, Захара Мироновича Кордовина. Приехав в испанскую Кордову, он встречает на концерте фламенко девушку, которая “как две капли воды” похожа на его покойную мать. А сам он, по словам девушки, как две капли воды — ее сидящий в тюрьме брат. Девушку и ее брата зовут одинаково — Мануэла и Мануэль, это второе родовое имя клана Кордовера.

Но самое главное и роковое сходство у Захара — с человеком в сутане, чей портрет он нашел в Толедо. На самом деле это был портрет пирата Саккариаса Кордовера, одного из братьев-близнецов. Рентгенограмма картины, написанной в 1600 году, показала, что на первом подмалевке на поясе у “монаха” был пиратский кортик. Метаморфоза изображения: пират — монах — святой. Последнее преображение произошло спустя пять веков: кистью Захара Кордовина Саккариас был превращен в “Святого Бенедикта” и оказался в самом сердце католической церкви.

Во всей этой истории замешан наследный семейный кубок. Изначально их было два. В этом романе все двоится, копируется, все друг другу — близнецы. (О деде Захара: “Они были близнецы, разлученные во времени”). Захар свою семейную реликвию еще в молодости загнал питерскому антиквару, потом всю жизнь мучился и жалел, особенно оттого, что так и не смог прочесть, что там было написано. И, только попав в родовой дом испанских Кордовас и обнаружив там кубок-близнец, Захар связывает все концы с концами: похожий кубок, похожий портрет, похожая фамилия — и понимает то, что читатель понял давным-давно.

Теперь, когда мы знаем романтическую легенду про родословную героя, стоит ли удивляться его пристрастию к подделкам картин? Да он просто пират! И копии его — пиратские. У него это в крови сидит! Недаром говорил винницкий дядя Сёма: “…это ужасное, кордовинское… это такая ужасная порча в крови…”.

Но есть в романе и вполне реалистический слой — Винница, детально выписанный советский быт, галерея запоминающихся персонажей. Эндокринолог Кац с женой Шуламитой, облаченные в банные халаты, спускаются по утрам в сторону Буга — “спарцмены”. Сумасшедший капитан Рахмил — китель на голое тело, и его подружка Любка-фашистка, местная дурка, чью мать когда-то изнасиловали немцы. Жена дяди Сёмы фронтовая медсестра Лида, которая в каждом подозревает… китайца: “Зюня, ты китаец?”. Ну и конечно, сам дядя Сёма Литвак, инвалид войны, парикмахер, со своей тайной любовью к троюродной племяннице и ее “выблядку” (“мамзеру”) Захарке, Зюне, и стремлением сделать из него человека: “Ребенок должен трудиться неважно что”.

“Вообще в послевоенной Виннице безумцев было видимо-невидимо… Были дворовые идиоты, уличные психи, легендарные городские сумасшедшие, вроде Сильвы… которая появлялась где ей вздумается, в десяти крестьянских платках, со своей прямодушной манерой мочиться стоя, как крестьянские бабы на ярмарке, и программным запевом: “Цар вкрал у Пушкина жыну!”.

С больными и чокнутыми, конечно, перебор, плотность их на единицу населения не столь высока, как это изображено у Рубиной. Но автора понять можно: писателю такие персонажи легче описать, а читателю легче их запомнить.

Русский ли это роман? Главы про винницкое и питерское житье-бытье героев, безусловно, написаны в традициях русского романа.

Главы, где герой мечется между Израилем и Европой, напоминают романы переводные, в частности, манерой походя фиксировать (не хочу сказать: рекламировать) сорта вин и сыров, названия отелей и одеколонов, марки автомобилей и т.п.

Наконец, есть и некий символический слой в многокрасочном полотне, написанном Диной Рубиной.

Белая голубка. Бланка палома, если по-испански.

На всех своих картинах Захар неизменно изображал эту маленькую птичку, словно метку ставил — “в углу полотна, на заборе, невесомым, но оживляющим белым мазком… Его улыбка, ненужное ухарство, рискованная игра. Но — и тайное рабочее клеймо”.

Голубиная тема, как и близнецовая, — одна из сквозных в романе.

Голуби в Виннице — утеха “шестидесятилетнего подростка Вити-голубя”, к которому девчонкой бегала на голубятню мать Захара. “Бланка палома” — название кофейни в Толедо, где был найден “Святой Бенедикт”. Написанный Захаром портрет матери с голубкой на плече. Голубка на плече у Мануэлы, чей портрет он набросал за разговором в уличном кафе…

В отеле Старой Кордовы, за окном своего номера он первым делом замечает белую голубку: “Привет, мой тотем!”. А глянув из окна вниз, видит целые стаи белых голубок. “Здесь был просто заповедник этой разновидности голубей, их рай, их вотчина…” И его тоже. Именно здесь он нашел “своих” — семью испанских Кордовес.

Белой голубкой Дина Рубина метит в своем романе все, что представляется ей данным от Бога. Ведь Бог — “главный голубиный заводчик”. Что ж, божественным участием легче объяснить и Захарову гениальность, и причудливость маршрута, которым герой романа неотвратимо приближается к Кордове: “Он всегда с удовольствием следовал предложенными судьбой тропинками…”. Все в руках Божьих, а герою остается только “следовать этой высокой игре”.

Но белая голубка — символ чистоты и непорочности, а он-то — циник, который все про себя понимает: “Привет тебе, благородный, мастеровитый дон Саккариас, от прощелыги и преступника Захарки”. И про мир, в котором он вращается, тоже все правильно понимает: “Дед, ты слышишь меня? Ты меня чуешь? Я благословляю тебя тысячу раз со дна этого невежественного, безнравственного и алчного мира”. Да и само искусство он давно уже считает “грязным болотом”.

Тем не менее автор явно хочет сказать нам, что герой чист душой, способен страдать, мучиться совестью. Правда, реализуется это послание, главным образом, с помощью такого известного приема, как сновидения. Но ни сны, ни голубки не спасают. И тогда остается одно — убить героя.

“…ему, в эти минуты восходящему на эшафот за многочисленные свои прегрешения, одиннадцатому в своем роду Саккариасу Кордовера, не позволено узнать, что через пять дней в Толедском госпитале Вирхен де ла Салюд роженице Пилар Гарсиа Морос принесут на первое кормление ее новорожденных — двух совершенно одинаковых мальчиков…”.

Концовка романа, где рождаются на свет очередные близнецы, получилась (может, как раз из-за них) мелодраматичной. Но дело не в этом.

Концовка сомнительна в принципе. Не потому, что хотелось хэппи-энда, нет. Убивать героя или оставлять жить — личное дело автора. Большинство авторов своих героев в конце убивает, так удобнее завершить любой сюжет: нет героя — нет проблемы.

Рубина хочет убедить читателя: герою действительно ничего не остается как умереть, но мысль ее мечется и петляет, как мечется и петляет сам герой, уходя от преследования посланных по его душу киллеров.

Как водится в романах, он окидывает мысленным взором “последние 15 лет своей странной, упоительной и преступной жизни”. И что же? В чем он может себя упрекнуть? В том, что Фалька подделывал? О нет…

“Этот невероятный святой с кортиком, похожий на меня… Я продал его… И с этим теперь невозможно остаться жить”.

А почему, собственно, невозможно? Портрет “Святого Бенедикта” украсит кабинет нового Папы, который, по слухам, будет носить имя как раз этого святого, и никто даже предположить не сможет, что на самом деле это… испанский еврей, пират и разбойник Заккария. Можно ли придумать более изощренную месть Святому Престолу?

На протяжении всего романа автор представляет нам героя как сильного, умного, хладнокровного и самоуверенного человека. Что же случилось с ним к концу романа? С чего это он вдруг скис, обмяк и решил сдаться — и кому!

Ладно бы, за ним международная мафия гналась или уж, Господи, прости, дельцы из Ватикана, которым он впарил фальшак, а то — какой-то Гнатюк, которого сам же он называет “говночистом”, — бывший военный, разбогатевший на кооперативных туалетах, вдруг сделавшийся собирателем живописи.

“Если я попытаюсь скрыться, вокруг меня станет рушиться весь мой мир”. Звучит неубедительно. Какой мир? Герой романа на самом деле — одинокий волк. С единственной подельницей его, Маргаритой, неприятности уже случились. Старая любовница Ирина (“Брошенная моя…”), как и новая любовница Пилар (“Моя сирота…”) уже оставлены им. Только что обретенная то ли сестра, то ли племянница Мануэла — девушка кордовинских “проклятых кровей”, такая сама кого хочешь обставит, и она готова бежать вместе с Захаром куда угодно. Они, собственно, уже в пути, только не надо возвращаться. Но герой почему-то возвращается. Волей автора он твердо решил умереть. Как его дед, пустивший себе пулю в висок в 1937-м, якобы для того, чтобы отвести угрозу расправы от семьи. По закону двоения в этом романе нечто подобное непременно должно повториться еще раз.

“— И ты готов стать жертвой этих палачей?

— Они не палачи, Мануэла. Эти всего лишь топоры, орудия казни… А я задолжал совсем другому кредитору. И по другой ведомости…”.

Когда не остается никаких аргументов, приходится апеллировать к Богу. Хорошо бы при этом еще и покаяться.

Но ничего подобного не происходит. Вместо этого герой садится писать своей подельнице Марго (время есть, спешить некуда?) подробные распоряжения… Нет, не уничтожить все его подделки. “Смело выставляй их на самые солидные аукционы… Ральф попробует торговать у тебя эти пейзажи — держи его на крючке, постепенно поднимая цену”.

Вот так, по-деловому, готовится герой романа принять смерть.

Точно так же он мог бы подготовиться к тому, чтобы смерти избежать. Но ни автор, ни герой этого почему-то не делают.

…Он остановился в тридцати шагах от дома и подставил спину под пулю.

Последний мазок полотна: рядом с упавшим навзничь героем спланировало голубиное перышко, “грудное, пуховое, невесомое, как последний вздох…”.

Странная концовка, перечеркивающая всю романтическую линию книги.

Он не должен был уступать “говночисту”.

Или он не “одиннадцатый в своем роду Саккариас Кордовера”.

А может, Дина Рубина, при всей ее литературной многоопытности, просто не справилась с героем, которого сама же и выдумала?