Анна Кузнецова

Врач и писатель Максим Осипов “на свой кусок мира смотрит не как пассивная жертва или обличитель, а как работающий человек”, по меткому замечанию поэта Григория Дашевского, подметившего еще одно отличительное свойство осиповской наблюдательности — смягченную тактичным отбором деталей правдивость без эмоциональных пережимов.

В книге собраны три автобиографических очерка под общим заголовком “Сто первый километр” о работе и жизни врача провинциальной больницы, манифест “Как быть”, объясняющий, что заставляет вполне вроде бы благополучного человека искать жизненных трудностей, и две повести “Встреча” и “Камень, ножницы, бумага”. Все это было впервые опубликовано в “Знамени” (2007, №№ 5, 7, 12; 2008, №№ 5, 7; 2009, №№ 2, 7). Личность автора скрепляет эти произведения в книжное целое так, что их разножанровость почти незаметна.

Книгу удачных рассказов написать труднее, чем удачный роман, — для каждого из рассказов нужно найти сюжет, героев и концовку, а это едва ли не труднее создания романного объема и полифонии. Рассказы Юрия Невского построены на поэтическом приеме ассоциативных сближений: лесополосы с железным занавесом, разделяющим людей разных ценностных ориентаций (“Есть только лес”), создания славянской азбуки и укрепления гигантской вывески на небоскребе (“Праздник буквовоздвижения”), школьной контрольной и киллерского контрольного выстрела (“Контрольный человек”) — прием один, но очень плодотворный и не обнажающийся без специальных усилий, — рассказы получаются разные, их можно читать друг за другом.

Книга неудачно оформлена — целевая группа, реагирующая на подобные обложки, сочтет эти рассказы скучным “грузевом”, а те, кто читает хорошую прозу, постесняются взять это в руки и тем более дома поставить на полку. Остается надеяться, что к этому все давно привыкли.

Части первая и вторая книги лидера новой украинской литературы: “Гимн демократической молодежи” и “Биг Мак” — сборники темпераментных рассказов о постсоветском Харькове (даже если дело происходит в Берлине, Праге или Вене), столь же колоритном, как Одесса 20-х; его персонажах, ментальных новшествах и рецидивах. В первой, в рассказе “Баллада о Билле и Монике”, впервые появляется Элвис — в виде пепельницы, которую после ссоры с Кагановичем запихивает в рюкзачок его подружка.

Третья часть — “Красный Элвис” — то ли пародия на рубрику глянцевого журнала, то ли чистый драйв, выражающий протестный потенциал юноши-неформала, направленный против менеджеров, геев, рекламных агентов, бизнесменов и чиновников, которые для него — одного поля ягоды. Главный персонаж этой серии истерических рекомендаций — одинокая беременная домохозяйка. Персонаж абсурдный, подарок представителям модной среди критической молодежи “реальной критики”, потому что — а кто же содержит ее одиночество, домохозяйство и будущего Элвиса?

В книге — две повести: “Между двумя ударами сердца” и “Сомнамбула” — и цикл рассказов “Знаки земли”. Первая повесть — о школьной любви двадцать лет спустя. Когда-то влюбленная в одноклассника девочка, дружившая с молодой учительницей литературы, посвятила ее в свою тайну. Теперь, приехав в родной город оформлять наследство, она встретила учительницу, которой все это время писала письма — в том числе и о своей не проходящей любви, — та показала ее письма мальчику и устроила им свидание. “Как было не поставить точку в этом деле? Учительский автоматизм. Ошибки нужно исправлять красной ручкой”... Вторая повесть “Сомнамбула” — что-то вроде исповеди под гипнозом, сон и явь перепутаны, некие А., И., Б. сидят, наверно, на трубе и пытаются во всем этом разобраться как посторонние аналитики. В подтексте повесть философская — о разнице ума и души. Это лирическая проза, написанная в прихотливой фрагментарной форме, перемежающей повествование от третьего лица с внутренним монологом, верлибрами, диалогами и потоком сознания, отбивки между фрагментами приобретают драматургическую значимость.

“Знаки земли” начинаются с чего-то вроде оглавления: рисунки тринадцати топографических знаков с расшифровкой, их расшифровка дает названия тринадцати рассказам, объединенным в цикл еще и внутренней общностью: все они — о мистике жизни, о той ее непостижимости, которая уходит в подтекст повседневности, часто непрочитываемый.

Повесть, по всей видимости, о жизни молодежи, не имеющей компьютеров, — корефаны Михась, Тюль, Фецик и еще один или двое без конца передвигаются на разных видах транспорта и на своих двоих, вот только непонятно, в какой реальности. Похоже, что растаманской. Хотя попадание в больницу Фецика, порезанного гастарбайтерами, — из узнаваемой действительности.

Люди, издавшие “на молитвенную память” книгу Владимира Красняка, благополучно вернувшегося из армии и погибшего или умершего в 2007 году, не дожив месяца до двадцати одного года — возраста, в котором человек перестает расти, — не дали о нем никакой биографической справки, вероятно, намеренно: в написанном он предстает весь, со всей своей небогатой биографией и ранней человеческой зрелостью. Предварением ко всей книге выступает авторское предисловие к повести (написанной, кстати, очень хорошо), в котором Владимир осознает свое писательское несовершенство и говорит: “Но что ж поделать, видимо такой мой уровень сейчас. Надо просто постоянно работать и не останавливаться, и тогда, лет через -дцать, что-нибудь стоящее получится”. Это написано меньше чем за полгода до смерти… А послесловием становится письмо, написанное в Америку бабушке, в нем — обоснованный отказ от эмиграции в “стерильную жизнь под стеклянным колпаком”, готовность к трудностям предназначенного пути, раскаяние, смирение, радостное желание жить интересно и осознанно… Чудный был мальчик, пусть земля ему будет пухом.

Рассказы и остросюжетная повесть “Расстрелянные каникулы” на тему “богатые тоже плачут” — о похищении дочки нового русского, влюбленной в грузинского мальчика из обслуги, на которого сначала и пало подозрение... В аннотации к книге говорится, что “произведения отличает актуальность и хороший язык”. Актуальность — да, а вот язык оставляет желать: то ли наследие соцреализма, то ли недостаток литературного дара заставляет автора пускаться, например, в школярский перебор синонимов: в начале повести девочку Катю будит Лорд Вильсон, Вилли, спаниель, толстяк, счастливый пес, и все это — в одном абзаце.

В книге — остросюжетный роман, скучный, как все детективы, почему-то названный повестью; подхватывающая его сюжет и мотивы повесть и двадцать рассказов, написанных в начале 90-х. Рассказы вполне хороши, особенно “Жизнь” — о том, как сокращенный за два года до пенсии мужик хотел повеситься, да телефон не дал; и “Явление плотника” — трудно сказать, о чем, просто хороший рассказ, сложный сгусток мотивов и эмоций.

Повесть о счастливом детстве. Боричев Ток — название улицы в Киеве, где в доме № 10 оставила свой детский рай девочка Нина “из хорошей семьи”, жившая с братом Валеркой у бабушек, пока ее мама и отец, военный, обустраивались на Сахалине. Дом был полон людей, в нем было много коммунальных квартир, персонажи, его населявшие, заняли свои определенные места в ясном детском сознании, через их жизнь проступает портрет времени, в котором девочкам шьют белые платья к первомайской демонстрации, и больше политическая реальность никак себя в быту не проявляет, — 60-е?

У Виталия Раздольского — изрядный дар сатирика и мифографа, о чем говорят две повести — “Ночное покаяние” и “Пациенты доктора Беса” — и роман “Лунный свет Шакия Муни”, собранные в этой книге. Только при чем тут циклопы и кто Одиссей?

Семнадцать поэтических книг, написанных с 1970 по 2009 год, и эссе о поэзии в одном томе. Новое издание публикует неопубликованное и исправляет старые издательские огрехи: какие-то из книг, изданных в советское время, по цензурным соображениям были составлены с нарушениями авторского замысла, в какие-то стихотворения по-хозяйски вмешалась редакторская рука…

Тематическая основа книги — отношения матери и дочери, сложные, искореженные нищетой и общим неблагополучием жизни: книга открывается стихотворением “Мать брала меня на дело лет с двенадцати…” о набегах на чужие дачные яблони, а завершается прямой отповедью родительской нелюбви, делающей человека навсегда несчастным. Честно говоря, жалость к себе — эмоция, на мой взгляд, недостойная поэтизирования; когда эти заплачки распечатывались в периодике небольшими подборками, они, несмотря на их выразительность, мне не нравились. Но полифоническое целое книги дает им совершенно другой разворот: в глубокой основе здесь оказывается размышление о тайне и беспричинном счастье любви, пускай и несчастливой, и ее естественного продолжения — материнства; кульминация здесь — предпоследнее стихотворение-зарисовка о беременной купальщице.

В книге — два раздела, второй — “Стихи о гетто” — цикл о родне, погибшей в годы Великой Отечественной. Первый — “Просто стихи” — зарисовки впечатлений детства и юности, лучшее в них — освещенные фигуры на темном фоне:

Людмила Орагвелидзе — известный бард, она выпустила три песенных альбома (1995, 1999, 2008) и сборник стихотворений “Хрупкие звезды” (2000), стихи из него стали разделом новой книги. Излюбленный прием ее поэтики — деталь, уводящая в метафизику: “(…) От дверного перекоса / Рухнул угол, как примета / Отколовшихся вопросов, / Заблудившихся ответов”, а самые запоминающиеся стихи — размышления о жизни и смерти, спрятанные в бытовые сюжеты, как в стихотворении “Давнее” о вдруг исчезнувшем соседе, который “был всегда”: “(…) За лестницей его большие боты / Настырно продолжали поощрять / Мой первый страх о том, что в жизни что-то / Незыблемое может исчезать”.

Русскоязычная поэтесса из Грузии Мария Фарги известна в России по публикациям в “Дружбе народов”, в 1999 году у нее вышел стихотворный сборник “Тбилисская зима”. В новую книгу вошли стихотворения 1999—2009 годов, поэма “Диоген” и переводы с грузинского. Лучшее у Марии Фарги — пейзажный свет: “А в моем растерянном саду / Падают деревья в высоту”; “Сияла серебром вода в колодце / И плавали по краю облака” и апокрифы вроде этого, о поэте и поэзии:

Умут Кемельбекова когда-то приехала из Казахстана в Москву и окончила философский факультет МГУ, теперь она — академик РАЕН, кандидат социологических наук, продюсер и режиссер ряда документальных фильмов, учредительница фонда “Новое тысячелетие” и проекта “Я говорю по-русски”. В двуязычной книге ее стихотворений и притч — мотивы и жанры восточной поэзии.

В рамках проекта “Я говорю по-русски” издана и эта книга поэта и прозаика, по-видимому, из Казахстана — никаких сведений об авторе нет. В нее вошли пять поэм и стихотворения 1994—2007 годов. На мой взгляд, они весьма несовершенны.

“Не думаю, что великая русская литература не смогла бы обойтись без этого моего в нее вклада. С другой стороны, надеюсь, что и большого урона я ей тоже не нанес” — так заканчивает предисловие к своей первой книге стихотворений, написанных за тридцать с лишним лет жизни, математик и педагог из Ростова-на-Дону, автор двух учебников и более сотни статей. Скромность располагает. Начиная читать стихи, удивляешься профессионализму письма и небанальности суждений в эссе — то, что Борис Вольфсон до сих пор публиковался только в “Литературной газете” и региональной прессе, вероятно, тоже следствие этой скромности. Больше всего запомнились лекции в стихах — забытый жанр, отсылающий к Гесиоду и Демокриту:

Fumage — это техника, соединившая авангардную заумь с лирической исповедальностью; в манифесте, которым оканчивается книга, автор этой техники двадцатипятилетний Кирилл Бурлуцкий, родившийся на Урале, учившийся на философском факультете Уральского университета, работающий сомелье в Санкт-Петербурге, объясняет ее историю, истоки и суть: “Моя речь не спонтанна, а органична мне”. Внешняя форма футуристической зауми поначалу испугает неподготовленного читателя. На практике, однако, все просто: парономазия как смыслопорождающий прием, далеко уводящий от логики, уравновешивается автобиографической наррацией — благодаря общим местам исповедальности заумь становится вполне читабельной: “Тело / склонившийся я и на стол. / Толстою Летой / прочлась моя доль моя даль мой Ураль. / Мальчик мой, ты ли — я? (…)”

“Я, непрошеный и незваный, / По пути в этот мир заглянул, / И с надеждой, для всех долгожданной, / Людям руки свои протянул…” (“Незваный странник”) “…Маковского, Брюллова, Левитана, / Портрет Крамского в зале небольшой…/ Когда шедевр написан без обмана — / Он кровью нарисован и душой!” (“Я — русский”)… Это не изыски, это — из первых же двух стихотворений. А поздравляет нас с выходом этой большой, красивой, дорого изданной и прихотливо иллюстрированной книги шеренга медийных фигур: Генрих Боровик, Виктор Пеленягрэ, Игорь Матвиенко, Сергей Маховиков, Аркадий Арканов и Алексей Булдаков.

Монография на основе докторской диссертации. Определяя место литературного процесса в системе массовой коммуникации, автор структурирует сам коммуникационный процесс, определяет стратегии субъектов литературного процесса — писателей, издателей, критиков, читателей, а главное — описывает новые сферы бытования и формы распространения-продвижения писательских имен и текстов: литературные турне и аптеки, библиобусы и буккроссинги, флешмобы, квесты, игры, блуки... Очень своевременная работа, описавшая новую конфигурацию поля литературы: повышение роли политико-административных и деловых практик, изменение функции культурных посредников (рекламных и рекомендательных служб, библиотек, музеев, книжных клубов) и т.п.

Книга о человеческих судьбах, искалеченных сталинизмом. Из рассказа в рассказ повторяются ситуации и детали явно автобиографические или виденные в близком окружении: исхудавший отец, измученная мать, мужчина, который не может стать мужем из-за разницы в статусе — родители героини поражены в правах; одинокое материнство…

Воспоминания и литературные заметки в этой книге не только не разнесены по разделам, а вообще сплетены в тугой ком. Пытаясь структурировать свое повествование, написанное в шестидесятнической манере смешения всего со всем под высоким эмоциональным градусом, автор делит его на взгляды, главы, интермедии к главам, постскриптумы к интермедиям... Особенно его интересует категория узнавания — сразу во всех аспектах: драматургическом, бытовом, философском...

В 1989 году пала Берлинская стена, Восточная Германия воссоединилась с Западной и стала единой страной, что, кроме радости и гордости, принесло ей и уйму проблем, которые в свете экономического кризиса стали острее. Книга мемуарных очерков, изданная к двадцатилетнему юбилею события, должна напомнить немцам о единстве нации, о бессмысленности мучений при любом переезде с востока на запад страны и о подзабытых радости и гордости, вызванных падением противоестественной границы.

Дневники Леонида Андреева автор вступительной статьи относит к жанру психохроники с элементами романа, их основное содержание — любовные переживания, а внешние события отражены слабо и выборочно. Дневник 1897—1901 годов представляет собой последнюю тетрадь, завершающую события “дневникового” этапа жизни — дальше писатель всецело отдается художественному творчеству, поскольку на тот момент исчерпываются основные коллизии его личной жизни: он богатеет, бросает пить, становится известен и любим своей будущей женой А.М. Велиегорской, которая, по ее выражению, “не умеет любить”.

К этой тетради Леонид Андреев часто возвращался, особенно после смерти жены — она испещрена поздними пометами и приписками. А завещал он ее поначалу женщине, которую любил до Велиегорской, — Н.А. Антоновой, по мужу Фохт.

В рамках собрания сочинений издан первый том теоретической трилогии, принесшей Андрею Белому славу ведущего теоретика символизма. Издание опирается на прижизненное книжное издание 1910 года, вышедшее в издательстве “Мусагет” и ровно сто лет не переиздававшееся. Книга снабжена примечаниями Е.И. Волковой и именным указателем В.М. Персонова.

В 1818 году в Санкт-Петербурге было создано предприятие, выпускавшее бумажные деньги, которое называлось “Экспедиция заготовления государственных бумаг”. Оно работало до 1917 года — выпуск советских денег производился в Москве.

К 1918 году, к столетию основания Экспедиции, петербургский историк С.В. Вознесенский подготовил исследование в двух частях. Первая посвящалась бытованию Экспедиции до рубежного 1861 года: ее первоначальному устройству, бюджету, штатам, помещениям, технике, управлению и постановке счетоводства. Вторая начиналась с реформы Экспедиции в 1860-е годы и ее почти тридцатилетней деятельности под управлением умного и энергичного Ф.Ф. Винберга (1861—1889), а оканчивалась анализом ее состояния в годы Первой мировой войны и революции.

Поскольку в 1918 году все типографские мощности были пущены новой властью на текущие дела, подготовленная к печати книга не вышла. Не вышла она и потом. В 2009 году исследование С.В. Вознесенского издается впервые и особенно ценно тем, что в нем дословно приведены документы, которые в ХХ веке были утрачены.

Том второй “Научных трудов” кафедры германской филологии им. Томаса Манна РГГУ — русское издание книги, вышедшей в 2004 году в Мюнхене. Представитель культурологического направления в немецком литературоведении, Дирк Кемпер ищет в творчестве Гете общие места эпохи и находит в этапах его творческого развития парадигму становления личности Нового времени. Концептуальным фоном, на котором проявляется индивидуальность эпохи Гете, становится у Кемпера “Монадология” Лейбница — “домодернистская теория индивидуального бытия, предвосхитившая многие аспекты модернистской идеи индивидуальности”. Но без лейбницеанской предустановленной гармонии — “если в основе личностного проекта действительно лежит собственная воля, поскольку веление долга, кажется, утрачивает в эпоху модернизма свой авторитет, то концепция индивидуальности таит в себе прежде всего опасность заблуждения и душевного перенапряжения”. От первого раздела “Индивидуальность абсолютизированного “я”, в основном посвященного Гете и его эпохе, автор переходит к более развернутому изучению проблемы в разделах “Индивидуальность в символическом пространстве культуры” и “Индивидуальность в пространстве истории”.

Литератор, увлекающийся библеистикой, в доказательство исторической правдивости Ветхого Завета уже написал две книги: “От Эдена до Вавилона” (2001) и “Дорога на Ханаан” (2005). Сюжетом его новой книги стал эпизод египетского рабства и исхода из него. Книга состоит из двух разделов: “Израиль и фараон” и “Неудобная история”. Первый содержит размышления автора об археологии, хронологии, этногенезе, соотношении истории и мифа и космологии — последнее совершенно поражает воображение, особенно когда автор доказывает, что Моисей излагал соплеменникам именно то, что в 1980 году было одновременно открыто астрономами А. Старобинским и А. Гутом… Второй раздел имеет подзаголовок “Заметки на полях событий и книг”. Приложениями даны археологические периодизации истории Ближнего Востока по Э. Анати и по А. Мазару; “Попытка непротиворечивой датировки “Египетской саги” библейской истории евреев”; карты Исхода.

Крылатые фразы скрывают исторические реалии, которые и являются всемирной историей в массовом понимании. Исторический фастфуд начинается с изречения “познай самого себя” предположительно Фалеса Милетского (VII—VI вв. до н.э.) и поначалу выглядит, как анекдоты о философах, а кончается книга сплетнями о политиках, поскольку крылатые фразы с середины ХХ века — что-то вроде клинтоновского “У меня не было сексуальных отношений с той женщиной, мисс Левински”. История просматривается где-то посередине — в диапазоне от “Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними” Лотаря до “Банальности зла” Ханны Арендт.

Второй выпуск альманаха литературного форума “Берновская осень”, выпускаемого старицким литературным объединением “СТИХиЯ”. К разделам первого номера: Круглый стол, Мастер-класс, Литературная гостиная и Наследие добавился раздел пародий.

Традиционная вторая пагинация стоит в альманахе на месте первой и содержит неожиданно много интересного: профессор Тверского областного института усовершенствования учителей Наталья Беляева публикует здесь лекцию о поэтах последней трети ХХ века, Александр Шитков из г. Старица дает исторический очерк о берновском сельском храме, тверичанин Александр Бойников пишет о поэте Владимире Соколове, а москвичка София Вето — о свежепрочитанных стихах, причем из ее статьи понятно, что отделы поэзии “толстых” журналов понимаются как экспертные институты, обязанные представлять образцовые стихи. А спорное, рискованное или репортажное (показ того, что нынче делает известный поэт), — это введение читателя в заблуждение относительно того, какой должна быть поэзия.

Редакция благодарит за предоставленные книги Книжную лавку при Литературном институте им А.М. Горького (ООО “Старый Свет”: Москва, Тверской бульвар, д. 25; 694-01-98; vn@ropnet.ru); магазин “Русское зарубежье” (Нижняя Радищевская, д. 2; 915-11-45; 915-27-97; inikitina@rоpnet.ru)