* * *
Сидишь где-нибудь в Патагонии,
и сердце совсем не болит,
хоть осень на подоконнике
и дождик по сердцу стучит.
По белому сердцу из цинка,
которому всюду уют.
Артистам бродячего цирка
такие сердца выдают.
Это было
Это было в Петербурге,
в старой лодке на Днепре.
Это было на Бабурке
в прохладительном шатре.
Помню совершенно точно,
даже если было сном,
это было чёрной ночью,
это было ясным днём.
Было деревенской бабой,
милицейской кобурой,
чистым полем, мятой шляпой,
синим морем и горой.
Находилось за буфетом,
скользким воротом вертелось.
Может, только лишь об этом,
с детства мне ещё хотелось.
* * *
Прямо под лунным кратером
стоял дорогой наш дом,
а ключ от него мы прятали
в клевере под кирпичом.
Кирпич не страдал болтливостью,
краснел всегда далеко.
В траве, что за гробом вырастет,
найти его будет легко.
* * *
Больше не буду тебя обижать,
бешено хлопать дверями!..
Смирно под яблоней буду лежать,
под голубыми шарами.
Станет мне волосы гладить мать,
а я с былинкою в пальцах
примусь счастливо дрессировать
жука в лазоревом панцире.
Не торопись ко мне прилетать
в синем автомобиле.
Так это странно — в вечности ждать
тех, кого мы любили.
* * *
Не выси снежные Монблана,
не Синей Бороды дворец,
не хор районных ветеранов,
где выступает мой отец, —
зовут меня из темноты,
хватают за одежду цепко
цветок куриной слепоты,
упавшая в траву прищепка.
* * *
Как же я люблю тайфун!
В шумном море нету шхун.
Отменяют все занятия,
отдыхает Кот-баюн.
Ах, была б моя охота,
был бы я тут командир,
я б не только на работу,
и на жизнь бы не ходил!
Только б дома я сидел,
на семью свою глядел,
мёд по булочке размазывал,
о погоде бы рассказывал...
* * *
А сразу, брат, за жилмассивом,
сдружившись с насыпью, растёт
такое дерево красивое,
что жаждет каждый обормот
к стволу затылком привалиться,
глаза на синий ключ закрыть,
о том, что позади больница
и мусорный завод, забыть.
Голоса
На заре чесали головы,
косы заплетали...
Перламутровые голуби
советы бормотали:
— Не кидайтесь, граждане, на крошки
и не пейте никогда из луж,
не пугайтесь самой страшной кошки,
не читайте “Мёртвых душ”.
А уж если зеленеет Пушкин,
не садитесь на башку ему,
потому что, братцы, потому что!
Говоря короче, потому.
Никому не надо сниться,
ничего не надо знать.
Лучше на любой чердак забиться
и стонать.
* * *
А когда до смерти он дойдёт,
объяснят ему четыре ворона:
— Это лишь подземный переход
на другую жизни сторону.
Лампочка, конечно, не горит,
перед входом пирожки с мороженым.
Всем известный Валик-инвалид
на трубе играет, как положено.
* * *
Не вступились звери за него,
люди за него не отомстили,
только для удобства своего
рельсы и вагоны сохранили.
Где бы только — в бурю или в май,
по Тояма или Могилёву —
ни звонил раздолбанный трамвай,
он всегда звонит по Гумилёву.
* * *
Забыл я того, кто сквозь тину и слизь
увидел в болоте бомбардировщик!
Из сердца дырявого унеслись
и плот из забора, и с музыкой роща.
Не помню, с кем пил я бесстрашно “Агдам”,
не помню, кого вызывал на запруду.
Но там, я мечтаю, меня никогда —
конечно же! — никогда не забудут.
Скоростное шоссе
Нагнали бульдозеров в глушь непроезжую.
У нас автостраду построят... Виват!
И бедный поселок большими надеждами
был весь, как волшебным пожаром, объят.
Забыли буру, на гитарах не бренькали...
Разок повезло мне взглянуть в нивелир
и я увидал не рабочего с рейкою,
а пику нубийскую, рыжий Каир.
И вот собрались мы под марш сногсшибательный.
Шоссе расстилалось, как грома раскат.
И чёткая надпись на указателе
гласила: “Дорога, ведущая в ад”.
Судовой журнал
“Наш корабль обит листами медными,
пушками набит и продовольствием.
Обнаружить остров с людоедами —
основное наше удовольствие.
Как они всем племенем стесняются
своего ужасного обычая!
Как они восторженно пугаются
громового нашего величия!”
Прочие страницы с мясом вырваны...
Почему тут запись обрывается,
вы спросите у туземца жирного,
что в зубах счастливо ковыряется.
Девушка из Нагасаки
С кривляющимся веером в руках,
в парадном кимоно глядит в волнении
на русского простого моряка,
застывшего у дома в отдалении.
Неважно ей, что дико он одет,
и смотрит наподобие волчонка.
“Он будет воровать велосипед,
или не будет?” — думает японка.
* * *
Закрой глаза, и странное сиянье
восторженно встаёт тебя вокруг,
как будто ты на острове Буяне
в дворце хрустальном очутился вдруг.
Сияние разносится над пашней,
сияние раскачивает лес,
ещё вчера оно имело паспорт
на имя Казакевича В.С.
Тояма, Япония
