|
Татьяна Риздвенко
Странно начинаться на букву Ф
Об авторе | Татьяна Андреевна Риздвенко родилась в 1969 году в Москве. Закончила художественно-графический факультет Московского государственного педагогического университета. Преподавала живопись и композицию в театральной гимназии Галины Вишневской. В настоящее время работает в сфере рекламы. Публиковалась в журналах “Октябрь”, “Знамя”, “Дружба народов”, альманахе “Мансарда”. Автор двух поэтических книг — “Личный воздух” (Глобус, 1999) и “Для Рождества, для букваря” (ОГИ, 2002).
Татьяна Риздвенко
Странно начинаться на букву Ф
* * *
У нас по утрам выбивают ковры.
В снега их швыряют и палкой колотят,
и в чёрных квадратах вся наша земля,
хотя и не вся, и, по правде, не наша.
У нас по утрам человек с бородой,
усохший сатир в пальтеце и бейсболке,
батоны крошит голубям, голубям,
простейшим пернатым на радость, на радость.
На детских площадках пасут малышей,
на тучных газонах — собак и собачек.
Подробностей будних простой передатчик,
привыкла я к этой обычной возне.
Вот будней гербарий, нехитрый улов,
привычный набор обстоятельств и зрелищ.
А кто зарисует и кто перескажет,
а кто ещё тихо похвалит его?
* * *
Как мы блины, как нас блины, как я…
Как ели мы друг друга — я и блин.
Друга в друга заворачивали масло,
Икру, сметану, сердце, пикули.
И стопками, как писчую бумагу,
круглы и нескончаемы блины,
нам всё несли…
Увидишь блин — и он тебя зовёт,
Он катится к тебе, а ты навстречу.
Бери и ешь — себе я говорю.
Достаточно! — сама себе перечу.
Нам б простоять,
пробиться, продержаться,
и прожевать, и вытереть уста.
Три дня осталось
до Великого Поста.
* * *
1. Мне тихих наслаждений череда
отпущена: прогулка, сон, еда,
опять прогулка, главное же нас-
лаждение — неспешность:
шаг, поворот, глоток, смеженье век —
всё медленно, подробно и вовек
не повторится в этом воплощенье…
Я тишина, я сон, я человек —
прозрачность, понимание, сгущенье…
2. Так яблочно — почти не проникает
сквозь эту яблочность ни свет, не пересвет.
Источник света — яблоко само,
источник влаги — яблоко само же.
Из тонких пор выходит нежный воск —
на самое себя наводит лоск,
и всё оно — от хвостика до пяток —
довольства целомудренный придаток.
И эти глянец, нега и пыльца
в макушки проникают и сердца...
Все веселы, и на любой конфорке
пылает газ, на голубом газу
пылает медный таз, а в том тазу
мурчат варенья, булькают повидла…
Все по уши в антоновке — видать
поэтому-то никого не видно…
Так яблочно, так прочно и тепло.
Так лето неожиданно прошло...
3. О, яблоко, хватательный рефлекс,
приманочка, наживка, искушенье…
Мы с животом проходим вдоль тебя
сквозь линзу уменьшенья.
Мне хорошо, я только лишь хочу
сидящую не в мякоти, но в плоти,
занозу ожиданья и тоски
изъять — чтоб не успела исколоти…
И раньше, чем отвалится само,
сорвётся с верхотуры, с плодоножки,
ударится
заплачет
закричит —
принять его, родимое, в ладошки.
* * *
Заноза зависти, восторг и укоризна.
Я по-чужому думаю, дышу,
завишу и пишу.
И каждой подлой порою внимаю.
И посторонний облик принимаю…
Мне мука постороннего письма
больна и разрушительна весьма.
Полёт чужой органики и клеток
зачем так обольстителен и меток!
…Мне бы остаться, чем я есть,
и несть
себя как вашу честь!
Чувствительность, действительность нагая,
меня смущая и чужих пугая,
зачем мне папой-мамою дана…
Я молнию разверзну на боку
и горделиво выгоню наружу
всё, что в себе чужого обнаружу,
и затопчу, и в лужу уроню.
С меня достаточно! — с достоинством воскликну.
А может быть,
я так не поступлю.
Освоюсь, успокоюсь, попривыкну.
* * *
Телесность пуговок и пряжек,
резинок, вытачек и проч.
Когда всё это совлекаем,
всё это скидываем прочь,
стоим моллюском бескожурым,
робеем, жмуримся, дрожим.
Не знаем, что нам с этим делать
великолепием, стыдом.
Стоим, белеем, розовеем,
себя стесняемся и млеем,
и озираемся зеркал…
Итак, мы подошли к черте.
А здесь — привычка к наготе.
Её здесь мнут и изучают,
а прочего не замечают.
Здесь не обязан быть трельяж,
здесь совершается массаж.
Здесь вы при теле состоите,
как пёс смышлёный при слепом.
Как переводчик при заезжей
звезде в сиянье золотом.
* * *
Всё станет предметом стиха…
Всё то, что шумит и стиха-
полно драгоценного смеха,
шелковистого и мехового.
Ох, какая потеха!
Что же в этом смешного?
Хохоча мы сидели, и шли,
и лежали, и только когда
голова разрывалась от боли,
лишь тогда не смеялись, не боле.
И когда под наркозом лежали,
не смеялись, а тихо дрожали
и нарколога тем раздражали…
И дитя первый раз в самолёте…
Оторвался от самой земли,
рассмеялся, от смеха зашёлся,
хохотал, пристегнутый ремнём,
невесомостью шумной снедаем,
меж зазором и краем.
С чёрной кромки апрельской земли
в смехоте, дурноте и икоте
мы снялись, сорвались, поплыли.
Пылкий смех меж локтей и лодыжек,
мелкий смех и мурашки в паху.
Ха-ха-ха, хо-хо-хо, ху-ху-ху.
О мой смех, мой щекочущий ёжик.
Живы этим разжиженным смехом,
мы открыты ветрам и потехам.
И когда приземлимся, коснёмся,
отстегнём пояса и ремни,
ты смеющийся стриженый ёжик
к полу пыльному тихо пригни.
Я без смеха, как кегля пустая,
ты без смеха обычный, простой.
К аппарату весёлого смеха
подключён наш мотор холостой.
* * *
1
…Совсем уже взрослый мальчик,
а путает ц и ч,
читает: грачия,
зайцик…
Не любит читать вообще!
В книгу не тычет пальчик!
2
…Азбуки в самом конце
редкоземельное ц
И того далече
нечернозёмное ч
Забористые ш и щ —
дальше некуда, вообще!
3
Ещё водится в тех краях
нимфа лампочки,
фея вольфрама, —
эфемерная фифа ф.
Но это другая тема.
* * *
Посвящается Ф
Странно начинаться на букву Ф.
Внебрачная неметчина, чужая вотчина.
…Стоять тебе в конце букваря, уперши руки в боки,
Ф-ф-ф-ф…
Во не хватало мороки
отыскивать в долгом списке.
Ведь столько прекрасных буков,
простых и не очень,
разной степени удалённости,
так нет же.
Так ведь надо же.
Угораздило же родиться
на букву Ф.
В середине конца, на запасном пути,
куда и идти-то страшно,
одному, без фонаря, без собаки.
Соль изгнанничества на губах — не поэтому ли?
Поэтому, поэтому.
Поэтому
Поэт
Фет
Афанасий Афанасьевич
И поэтому тоже.
|
