Леонид Фишман

Уроки августа

Об авторе | Леонид Гершевич Фишман родился в 1971 году в г. Магнитогорске, окончил медицинское училище, служил в Советской Армии, работал на “скорой помощи”, в 1992—1997 годах учился в Уральском государственном университете на факультете социологии и политологии, затем в аспирантуре Института философии и права УрО РАН, параллельно с 1995 по 2000 год работал сторожем в екатеринбургском зоопарке. Кандидат политических наук (2000), старший научный сотрудник ИфиП УрО РАН. Публиковался в россиийских научных журналах “Полис”, “Полития”, “Космополис”, “Политический класс”, “Политэкс”, “Стратегии России”, “Вопросы философии” и др., а также в литературно-публицистических журналах “Дружба народов”, “Неприкосновенный запас”, “Полдень XXI век”, “Знамя”, “Новый мир”. Автор монографий “Фантастика и гражданское общество” (2002), “В ожидании Птолемея” (2004), “Постмодернистская ловушка: путь туда и обратно” (2004).

В последние годы в рядах российской политической элиты утвердился довольно циничный взгляд, что во внешней политике у России не может быть друзей, кроме родных армии и флота. Могут быть только партнеры, привлекаемые экономической выгодой или военной мощью. И уж точно у России не может быть друзей по чисто идеологическим соображениям: были у нас в свое время советские иллюзии, а до них — панславянские, христианские... Недавно мы пробовали перенять западные либерально-демократические идеологемы — дружественнее от этого Запад к нам не стал, а лишь расширил НАТО на Восток. Поэтому, пришли к выводу российские элиты, а заодно и обслуживающие их политические мыслители, идеология нам для построения отношений в мире не нужна. Достаточно иметь партнеров и интересы. Хотя еще недавно жаловались, что СССР проиграл Западу холодную войну именно по идеологической причине: западный образ жизни и западные ценности в определенный период оказались просто привлекательнее отечественных.

Скоротечная война с Грузией, однако, выявила одну существенную деталь. Если идеология и не нужна для дружбы, то она очень неплохо подходит для вражды. И то сообщество стран-друзей, которым является Запад, такую идеологию, при всех возможных оговорках, имеет, а Россия — нет. Как точно подмечает Т. Алексеева, “…там, где Россия выступает как государство, она сталкивается как с постсоветскими государствами, переориентировавшимися на Запад, так и с их западными консультантами. При этом демократия выступает на международной сцене в качестве идеологемы, так сказать, истины в последней инстанции, не оспариваемой и догматизированной, т.е. в качестве некоего критерия адекватности или неадекватности того или иного государства”1 . Именно с этим критерием, не важно, насколько он хорош или нет, судили Россию, причем ей было нечего толком противопоставить.

И действительно, какие аргументы у нас могли быть в информационной войне против Запада? Основной из них был до боли похож на претензии советских диссидентов к советскому же государству: вы сами не соблюдаете собственных правил. Но это всегда заведомо слабый аргумент. Никто не способен играть по собственным идеологическим правилам всегда и везде хотя бы потому, что реальность сложнее правил. Поэтому нередко сильные государства поддерживают слабые страны с иными политическими режимами по принципу “это наш сукин сын”. Точно так же делали и мы, и делаем до сих пор. Разница заключается в том, что у стран и альянсов с четко выраженной идеологией поддержка “сукиного сына” имеет также и моральное оправдание. “Цель оправдывает средства” — сомнительная моральная максима, но, по большому счету, целью, ценностями, идеологией только и можно оправдывать применяемые средства. Все остальное — заведомо проигрышная стратегия. Как откровенно выражается Р. Кейган, в случае западных демократий “либеральное кредо дает это право — вера, что все люди созданы равными и имеют некоторые неотъемлемые права, которые не должны ущемляться государствами; что правительства черпают свою власть и законность только из согласия управляемых и связаны долгом защищать права своих граждан на жизнь, свободу и собственность. Для тех, кто разделяет это либеральное убеждение, иностранная политика и даже войны, которые защищают их принципы, как в Косово, могут быть верными, даже если международное законодательство утверждает, что они неверны”2 .

Но вот если идеологии нет, то поддержка “сукиного сына” сразу приобретает откровенно циничный и прагматичный характер как в глазах собственных граждан, так и за рубежом. Правда, и в этом случае страна не останется совсем уж без “друзей”. Есть такие “друзья” и у нас, которым мы либо покровительствуем, либо налаживаем партнерские взаимоотношения, ссылаясь при случае на их благоприятную по отношению к нам позицию.

Проблема заключается в том, что все эти “друзья” идут разными курсами, а их политические режимы, как правило, очень плохо совместимы с нашим именно в идеологическом плане. Иными словами, в ситуации, подобной сложившейся после пятидневной войны, хор таких “друзей” не может быть противопоставлен хору единодушных в идейном плане стран Запада: его просто нет и не может быть.

В этом нетрудно убедиться, кратко описав, что представляют собой наши “друзья и союзники” и их базовые идеологемы.

Белоруссия: “научный национализм”. Он представляет собой смесь либерализма, консерватизма и социализма. От либерализма берутся идеалы свободы человека, гражданского общества с равными возможностями для его членов, правового государства. Консерватизм оказался привлекателен своей приверженностью традиции, эволюционному пути развития и национальным ценностям. Из социализма заимствуются социальное равенство и справедливость, коллективизм и общественная собственность. Все это подается на православно-христианской основе и сопровождается рассуждениями о восточнославянской цивилизационно-культурной идентичности3 . “Стремление осовременить и наукообразить идейные построения, опереться на признанные западные авторитеты — общая черта и украинского “научного национализма”, и идеологии белорусского государства”4 .

Венесуэла: левый национализм и боливарианская революция. Идеология режима Чавеса видна по его практике. Чавес остановил приватизацию алюминиевой промышленности и нефтяного сектора, а также национальной системы социального обеспечения. Был разработан план “Боливар-2000” по строительству дорог и жилья для малообеспеченных слоев населения. Также были проведены в жизнь программы по перераспределению сельскохозяйственных земель и поддержке системы здравоохранения и бесплатного среднего образования. После путча 2002 года были разработаны долговременные программы развития страны, так называемые “Миссии Боливара”, направленные на улучшение условий жизни наиболее обездоленных жителей Венесуэлы. Так, по программе борьбы с неграмотностью к 2006 году 1 250 000 взрослых венесуэльцев научились читать и писать. В рамках “Миссии Сукре” за последние годы более двух миллионов человек из необеспеченных слоев общества смогли получить бесплатное высшее образование. Еще пять миллионов получили дипломы о законченном среднем образовании (“Миссия Рибас”). Для защиты и развития коренного индейского населения Венесуэлы была разработана “Миссия Гуайкайпуро”. По другим социально-экономическим программам венесуэльского правительства были построены тысячи новых бесплатных медицинских учреждений, увеличены субсидии на продукты питания и жилье, были поставлены на учет для получения социальных пособий миллионы венесуэльцев. На многих предприятиях возникли рабочие комитеты, которые участвуют в управлении производством. Из-за сопротивления прежних хозяев новой рабочей политике правительством Уго Чавеса были национализированы крупнейшая бумажная компания “Венепал”, а также несколько сахарных заводов. Усиленно продолжается процесс перераспределения сельскохозяйственных земель в пользу безземельного крестьянства. Все чаще в высказываниях команданте Ча встречаются призывы строить социалистическое общество, основываясь на идеях Маркса и Ленина5 .

Китай: социализм с китайской спецификой. Теоретический фундамент деятельности современной компартии Китая обозначается следующим образом: марксизм-ленинизм, идеи Мао Цзедуна, теория Дэн Сяопина о строительстве социализма с китайской спецификой и важные идеи Цзян Цземина о тройном представительстве. В основе всех нынешних преобразований в КНР лежит известная теория Дэн Сяопина о строительстве социализма с китайской спецификой, принятая еще XV съездом КПК в качестве официальной руководящей идеологии партии. В основе китайских экономических реформ, начатых Дэн Сяопином, лежат два принципа. 1) Все реформы должны проводиться в интересах абсолютного большинства населения, которое должно иметь очевидную выгоду от этого. 2) Для абсолютного большинства населения цена реформ должна быть приемлемой, а антагонизм между социализмом (планом) и капитализмом (рынком) в стране, в которой правит компартия, — должен контролироваться. Противоречия между разными формами собственности, между трудом и капиталом находятся под контролем КПК и используются для ускорения строительства социализма с китайской спецификой.

Ленинский тезис о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране в Китае трансформирован в лозунг неравномерного, опережающего роста богатства в условиях рыночной экономики сначала у отдельных лиц и в отдельных регионах, которые должны вытянуть к “среднезажиточному обществу” всю страну.

Но в последние годы предпринимаются попытки скорректировать “слишком далеко” зашедший китайский капитализм влево, и поэтому с приходом к власти Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао китайское руководство все чаще обращается к тем вопросам, которые поставлены “новыми левыми”. Идет даже речь о формировании официозного “неосоциалистического” проекта: правящая компартия не хочет, чтобы ее считали покровителем неолиберализма. Новое руководство развернуло кампанию критического изучения неолиберализма. “На уровне официального обществоведения он рассматривается как опасное течение, закрепляющее на интеллектуально-теоретическом уровне мировое господство монополистического капитала. При этом власти умело перенаправили острие полемики с китайских проблем на Латинскую Америку и бывший СССР, утверждая, что эти регионы превратились в “зоны бедствия” из-за американской политики навязывания либеральной модели другим странам”6 .

Иран: исламская оболочка обычного капитализма. Современный Иран представляет собой капиталистическое государство с мощным государственным сектором, где “исламизм” является идеологической оболочкой, скрепляющей общество. Несмотря на то что в Иране повсюду подчеркивается исламский характер государственной системы, запрещены западные музыка и кино, а женщины носят платки, назвать Иран истинно исламской страной сложно. По сути, “исламскость” Ирана выражается в том, что правящая верхушка преимущественно представлена клерикалами. Строго говоря, государственная власть в Иране разделена между муллами и светскими чиновниками. Мы видим, как это отражено на высшем уровне. Глава государства — аятолла Хаменеи, выполняющий роль духовного лидера (фактически законодательной власти), и светский по статусу президент Ахмадинежад. При этом как религиозная верхушка, так и светская срослись с буржуазией, став не только правящей элитой, но и имущей7 .

Сирия: социализм и национализм. Идеология правящей в Сирии партии БААС изначально соединяла в себе социализм и национализм. Лидеры партии требовали национализировать все компании с иностранным капиталом и объединить все арабские государства. БААС является партией светской, к исламу равнодушной; ее основатель Мишель Афляк исповедовал христианство. Отделения БААС действовали во многих арабских странах, но наибольших успехов партия добилась в Ираке и Сирии, где стала правящей. В настоящее время партия в значительной мере потеряла свой идеологический заряд, превратившись в партию госчиновников и прочих новых кадров “оппортунистического” образца.

Таким образом, у большинства из дружественных нам режимов единственно общее с нашим — отстаивание национальных интересов под совершенно разными идеологическими соусами. И, разумеется, антиамериканизм. Кроме того, это действительно недемократические по западным меркам режимы с единственной общей целью, которую китаец Ли Пенг сформулировал в разговоре с иранцем Рафсанджани: Китай и Иран объединены общим желанием построить мировой порядок, при котором “выбор какой бы то ни было системы в стране является делом народа этой страны”.

Поэтому соображение о том, что США и Западу придется противостоять своего рода союзу автократий, только отчасти справедливо. Отчасти — потому что такой союз в действительности вряд ли сложится, а если сложится, то никогда не будет прочным. Союзы государств, для каждого из которых национальные интересы являются высшим приоритетом и которые поэтому при случае ведут искусные геополитические игры друг против друга, — такие “оси дружбы” всегда будут чреваты изменами.

И действительно, прочность и искренность отношений, пронизывающих “оси дружбы”, в которые сейчас якобы входит Россия, можно адекватно оценить, например, по такому пассажу их ярого сторонника А. Дугина:

“Эти “оси дружбы” складываются следующим образом: Россия — Европа, Россия — исламский мир, Россия — Китай. Не входя ни в один проект, балансируя между этими полюсами, Россия заинтересована в том, чтобы поддерживать каждый из них в общей системе оппонирования однополярным устремлениям США (Курсив мой. — Л.Ф.). В таком случае национальная идентичность России определяется на основании двух факторов: противостояние американоцентричному глобализму (именно антиамериканизм, кстати, питает в значительной степени и новую европейскую идентичность) и самостоятельная независимая позиция в отношении всех крупных полюсов. Будучи антиамериканской, Россия не должна быть ни европейской, ни исламской, ни китайской. Именно в этом балансе она получает возможность выработать свой собственный “большой проект”8 .

Поразительная наивность! И нашим, и вашим, а если что не так — можем и в спину ударить, чтобы свой проект выработать. Беда только в том, что почему-то такой самостоятельный проект никак не вырабатывается. Не открывается ли ларчик просто: самостоятельных цивилизационных проектов не существует в природе, и в действительности их никогда не было? Убеждение в том, что такие проекты возможны, — интеллектуальная иллюзия, возникшая в условиях кризиса проекта Модерна в результате двух мировых войн.

Напомню, что проект Модерна — это стремление к такому состоянию общества, при котором человек перестает зависеть от судьбы и полностью распоряжается всеми социальными и индивидуальными условиями своей жизни. Ему надлежит взять в руки естественные и социальные обстоятельства своей жизни и самому распорядиться ими так, как ему представляется наилучшим, а не как распорядилась судьба.

Поэтому даже и сейчас, когда говорят, что проект Модерна вытесняется пока еще размытой идеологией глобализма, трудно не заметить, что по крайней мере в некоторых отношениях глобализм пытается продолжать старый модерновый проект, который изначально был ориентирован на весь мир, все нации и культуры.

С этой точки зрения идеологии наших друзей, равно как и то, что заменяет у нас официальную идеологию сейчас, являются обломками потерпевших поражение разновидностей проекта Модерна, в которых его глобальная направленность по необходимости была замещена национализмом.

Итак, у нас с “друзьями” в идеологическом смысле нет ничего общего кроме национализма. Характерна в связи с этим краткая подборка мнений об Уго Чавесе, которая отлично иллюстрирует, как наши политические лидеры воспринимают наших “друзей” и как наши “друзья” воспринимают друг друга:

Президент России Владимир Путин: “Господин Чавес относится к новому поколению латиноамериканских политиков — политиков, которые точно, ясно и очень конкретно понимают и последовательно отстаивают национальные интересы своих государств”…

Президент Белоруссии Александр Лукашенко: “Уго Чавес — очень образованный, толковый и сильный человек. Наверное, он стремится стать лидером Латинской Америки. Уго Чавес этого заслуживает: он неординарный человек, совсем не такой, каким его показывают западные СМИ”.

Президент Ирана Махмуд Ахмадинежад: “Уго Чавес — выдающийся лидер и вдохновитель революционного движения в Южной Америке. Он вносит огромный вклад в дело разоблачения империализма. Я могу прямо сказать, что он мой брат и, дай бог, боевой соратник. Уго Чавес — брат всего иранского народа и вообще брат всех, кто ищет свободу”. 9

Такие “друзья” всегда готовы “кинуть” нас в критической ситуации. Как, например, поступил наш союзник и “лучший друг России” Лукашенко, который в течение пятидневной войны так и не промолвил ни слова поддержки в адрес Москвы — желая таким образом улучшить отношения… с США и продать свою поддержку России возможно более выгодно. В то же время Китай недвусмысленно подтвердил поддержку территориальной целостности и суверенитета Грузии, а ШОС денонсировал российское использование силы в регионе и призвал к уважению территориальной целостности каждой страны.

Это — о “друзьях”. Что же сказать о “не друзьях”?

Почему в нашем ближнем зарубежье некоторое время назад свершился целый ряд успешных “оранжевых революций”, которых так и не смогло предотвратить вмешательство России? Потому что при “политике-бизнесмене” В. Путине стало окончательно ясно, что Россия будет действовать исходя только из выгоды ее правящей элиты. Причем эта Россия рада бы насадить у своих соседей авторитарно-олигархические режимы или поддерживать уже имеющиеся. Только вот соседи, особенно не имеющие собственной нефти и газа, уже не могут себе такие режимы позволить.

Давно бы надо понять, что успех “оранжевых революций” — не столько следствие происков врагов, сколько сознательный выбор народов, которым органически неприятны как современный российский режим, так и до недавних пор существовавшие его местные аналоги. К тому же российскому режиму нечего предложить соседям, кроме поставок вооружений (как Чавесу) и ресурсов: у него нет ни привлекательной идеологии, ни способного успешно конкурировать с западным видения мировых проблем. Зато есть все возрастающая тяга к авторитарности, стремление решать вопросы силовыми методами, сворачивание пространства публичной политики и политических свобод.

Поэтому соседи видят в России просто недружественно настроенную и, главное, все более непредсказуемую силу. От силы, не отягощенной моралью, можно спастись только силой: соседи косяком тянутся в НАТО.

В такой ситуации, как бы там ни обстояли дела в действительности, Запад выиграл против нас информационную войну по поводу Грузии и будет выигрывать еще долго. Но не бесконечно, поскольку уроки пятидневной войны отнюдь не сводятся к иллюстрации пользы от наличия идеологии в информационных войнах.

Каковы же тогда были уроки августа 2008 года, уроки пятидневной войны?

И. Валлерстайн несомненно был прав, когда заметил, что для США этот урок был таков: они считали себя единственной сверхдержавой, но на деле оказались “просто сверхдержавой”, если не обычным “сильным государством”, как и Россия.

А в чем же заключался урок для России? В свое время о Саддаме Хусейне писали как о первом лидере незападного мира, который бросил военный вызов западной стране, что стало одним из ярких симптомов конца современного миропорядка. Россия в определенном смысле зашла еще дальше, отбросив флер идеологии и занявшись чистой “геополитикой”. И в этом она полностью солидарна со своими “друзьями” вроде Китая и Ирана, стратегия которых в конечном итоге заключается в том, чтобы разрушить невыгодный для них миропорядок.

Раньше только говорили о том, что если Америке позволено открыто нарушать международные правовые нормы, то можно и остальным, у кого только хватит на это силы и наглости. Россия попробовала это сделать первой, и получилось. И ей ничего за это, по большому счету, не было. Нет ничего страшного в том, что Россию поругали на Западе, пообзывали фашистской, поиздевались над ее ржавой военной машиной и в очередной раз отложили прием в ВТО. Насчет ВТО — это, может быть, даже и к лучшему. А что Грузия и Украина с удвоенной силой запросились в НАТО: так чуть раньше, чуть позже — они все равно давно этого хотели. Зато в действительно важных вопросах положение России не изменилось: Евросоюз не прекратит торговать с нами; более того, Запад готов принять нашу финансовую помощь в преодолении кризиса.

В конце концов, когда Россию записывают в мифический союз автократий против демократий, де факто подразумевают, что она входит в сообщество в общем-то модернизированных, но еще недостаточно демократизированных государств. С этой точки зрения противостояние капиталистических демократов таким же автократам, очередным эпизодом которого стала пятидневная война, не имеет антагонистического характера. Потому что, по большому счету, пока все автократии просто хотят достигнуть у себя дома того же, чего достиг Запад, — модернизироваться. Можно легко представить ситуацию таким образом, что все автократии своими путями продвигаются к какой-нибудь разновидности демократии с либерализмом и капитализмом. Правда, “экологическая ниша” уже занята (одного Китая хватит, чтобы загубить биосферу, если только он весь начнет жить по западным потребительским стандартам) — и заставить потесниться можно только более или менее силовыми методами, порою открыто пренебрегая правовыми нормами. Равно как и удержать эту нишу за собой. Но это все — “дело техники”.

Остается заключить, что, для того чтобы выглядеть более презентабельно, автократам остается только научиться выигрывать у демократов информационные войны. И это вполне достижимо, если они станут использовать все ту же моралистическую риторику просвещенческого происхождения. А это вовсе не так трудно, как может показаться вначале: в мире без правил убийства добрыми демократами мирных жителей будут выглядеть нисколько не лучше их убийства злыми автократами и вызывать не меньшее возмущение. Что, впрочем, нисколько не радует.