Марина Абашева, Марина Адамович, Николай Богомолов, Андрей Грицман, Аркадий Драгомощенко, Георгий Кубатьян, Глеб Морев, Самуил Лурье, Евгений Попов, Анна Сафонова, Валерия Стельмах, Вячеслав Сукачев

Литературные журналы: что завтра?

Ваш вопрос заставил обнаружить собственные неотрефлектированные привычки. Оказывается, “толстые” литературные журналы — “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Звезду”, “Урал”, “Континент” — я читаю, как правило, в Интернете. Если что-то не выложено, беру при случае в библиотеке. Выписывать же их громоздко и дорого, доставляют плохо. А другие журналы, относительно новые, где литература располагается рядом с иными сферами жизни (“Афиша”, “Русский репортер”), — читаю вживую, рассматривая картинки, с приятностью перелистывая гладкие глянцевые страницы. Эти, красивые, кажется, чаще в дом приносит дочка. Она вообще-то в Интернете житель более укорененный, чем я, но такие журналы, выходит, покупает. О чем свидетельствует этот нехитрый тест, проведенный в естественных условиях? О том, что новое поколение не вовсе ушло с головою в виртуальный мир, а вещественная комфортная “упаковка” интеллектуального продукта вполне привлекательна. В Америке, например, — культ газет, тоже достаточно толстых. Очевидно, человеку не так уж и хочется бежать от бумажной культуры, ему надо еще воспринимать написанное… органолептически, если так можно выразиться.

Литературный текст в новом журнале меняет свою природу. В купе фирменного поезда вместе с постельным бельем выдают глянцевый (в полиграфическом, а не в михалковско-кончаловском гламурном смысле) журнал “СВ”. В нем рассказы Александра Кабакова и Дмитрия Быкова. Журнал, заботливо информируют нас на последней странице, можно взять с собой: понести, то есть, с базара-вокзала авторов вполне уважаемых, увенчанных премиями, а не милорда какого-нибудь глупого. И вот занятно: прочитанный мною рассказ Быкова о путевом обходчике, о впавшей в зимнюю спячку фантасмагорической Москве причудливо встраивается в контекст гигиенических статей о зимней сонливости (как с ней бороться витаминами и физкультурой), почему-то дружно опубликованных ежедневными газетами, — последние, вкупе с журналами, были приложены проводницей в том же полиэтиленовом пакете. Гламур живет в общем дискурсе, как верно подметил про современность Виктор Пелевин, — литература тоже. Глянец, приличная проза, желтоватые газетные листки — все ловко упаковано в практичный дорожный набор, рядом с разовой зубной щеткой, сухим печеньем и коробочкой джема.

Что ж, произведение искусства в эпоху всевозможной технической воспроизводимости, как предсказывали Вальтер Беньямин и Ортега-и-Гасет, приспосабливается к восстанию масс. Массы, умеющие читать (большинство за теми, кто не хочет этого делать вовсе), под одной журнальной обложкой оперативно узнают о текущей политике, дресс-коде, кулинарии. И здесь же знакомятся с литературными новинками.

Что делать? Не знаю. Наверное, ничего — пусть так и будет. Помнится, Бродский настойчиво предлагал положить томик стихов, как Библию, в каждый номер американского отеля.

“Толстые” журналы сегодня живут по-другому (не все, впрочем, и выжили; существуют ли некогда престижные “Таллин” и “Волга”?). Кажется, некоторые из них приняли аскезу, служат высокому смыслу, который в сей час способен разгадать не всякий. Ни тебе глянца, ни дешевой полиэтиленовой пленки — трезвость. Если “толстые” журналы захотят стать миссионерами — по части литературных публикаций им все равно не поспеть за книжными издательствами, и за их гонорарами тоже. Тогда стоило бы, на мой читательский взгляд, усиливать разделы арт-критики (появились ведь интересно пишущие молодые критики), дискуссий, читательского участия. Площадок для актуальной полемики сегодня явно маловато; их территорию сократили у себя “НЛО” и “Неприкосновенный запас”, тяготеющие к новым архивам и мемориям. Если же “толстые” журналы не захотят идти в мир — очень хочется верить, что там, за их монастырскими стенами, вырастет какой-то новый Смысл.

Добро бы читатель выжил.

Мы потеряли чувство историзма, ходим эдаким Новым Адамом: не было до Адама ничего, да и после него — хоть потоп. А если оглянуться: что это за феномен такой — “толстый” журнал? Почему он вообще возник в русской культуре? И что было до нас, и не в перестройку, а — в давней российской истории?

А в истории России “толстый” журнал возник неслучайно (как неслучайно нигде более не возник в привычном нам виде), еще в екатерининские времена, времена становления русского общества, когда у просвещенного дворянина возникла потребность осознать себя, свой круг, страну и государство. Тогда и возник “толстый” журнал — для обмена мнениями и самовыражения. И позже, весь XIX век — век “толстого журнала” — русская элита занимается самоопределением, самокопанием, формирует общественное сознание, эстетические критерии и пр. Словом, наш “толстяк” — порождение интеллектуально и эстетически голодного общества, которое хочет осознать себя как общество, — явление не совсем литературное, впрочем, как и сама русская литература. Ведь у нас поэт — все еще больше, чем поэт (что у традиционалистов, что у постмодернистов), мы глаголом не просто самовыражаемся и выражаемся , мы стремимся “жечь” сердца окружающих. Это заложено в основах, в традиции русской культуры, которая всегда себя определяла мессиански. И слава Богу (потому как Бог — и Слово, и Красота... но это уже о другом). Потому и тиражи “толстых” журналов” в перестройку взлетели до миллионных, — факт не литературный, а общественный. Ведь не верим же мы всерьез, что В. Пупкин (лицо не фольклорное, историческое) оценил достоинства “Доктора Живаго” или даже “Котлована”, при несомненной узнаваемости быта?.. Нет, от литературы ждали оценок, анализа и программы к действию нелитературному. Доверие к пророкам литературным в России всегда выше, чем к просто пророкам. Таковы мы есть. От литературного журнала ждали правды-матки — в прямом, публицистическом слове, а лучше — в художественном образе, с сохранением вечной тайны, в которой суть и заключена, как в яйце. За правду русскому человеку — жизни не жалко, не то что подписных денег! “Толстый” журнал — мозговой центр, митинговая площадь, философская школа, капище священное. Многогранный наш, он — нравственный судья и законодатель эстетик, он формирует литературный процесс, отражает и управляет.

А что управляет им самим? Кроме всегдашней барской, спонсорской, милости, несомненно, — общецивилизационный процесс. В ходе процесса демос восстал и победил. Культура теперь уже точно принадлежит массам, а у них — свои законы и культурные потребности. Интеллект сменился инстинктом; творчество — заказом, поиск — гаданием, слово — речью... Своя эстетика, жанры, кумиры. Народу “толстяк”, собственно, не нужен, его заменяют комиксы, т.е. — лубок. Это не хорошо и не плохо, это — факт. “Толстый” журнал возвращается наконец к первоначальной своей форме екатерининского журнала просвещенной элиты.

“Толстые” журналы в эмиграции открыли для себя этот факт раньше российских (которые весь ХХ век провели в идеократической утопии, лишь имитирующей естественные процессы жизни и творчества). На чужом берегу эмигрант быстро сообразил, для чего нужен “толстый” журнал, как ему работать и каким тиражом выходить. И начал издавать журналы сразу, едва сойдя с парохода. Ни денег, ни жилья, ни будущего, а журналы есть. Через двадцать лет, с оккупацией Европы, — ситуация повторяется: как только доплыли до США — начали издавать “толстый” “Новый Журнал”. В дипийских лагерях — издавали, в 70-е — опять за свое. Диаспора занялась самопознанием. В последние десятилетия журналов — что грибов. Вопреки интернету — внутри интернета (интернет-журналы)!

Говорят, интернет заменит “толстый” журнал. Технически уже сегодня можно воссоздать “бумажную страницу” — в цвете, с “заломчиками” на виртуальных уголках, воспроизвести дизайн; дальше — больше... Не верьте. По двум как минимум причинам. Во-первых, экран компьютера не передает концепцию и образ номера, т.е. разрушает жанр “толстого” журнала. С экрана с вами говорит автор, сам по себе. Можно, конечно, и удовлетвориться. Но жанр при этом похороним. Бог с ним?.. Тогда — “во-вторых”. Экранный вариант “толстяка” лишен... интимности. Парадоксально, но так: между экранным текстом и вами — непреодолимое пространство, вы — неслиянны, а это означает, что текст остался чужим. Отстранен. Виртуален. И был ли мальчик?.. и что мне Гекуба?.. Разрушается сама литература. Журнал же вы берете в руки, вы осязаете текст, владеете им. Психологически это очень важный сакральный момент: вы прилепляетесь к тайне Слова.

Наверное, можно любить и Галатею, но лучше — реальную женщину. Что тут добавить?.. “Толстый” журнал — русское безумие?.. Не знаю... А даже и безумие. Но этот кентавр русской культуры будет жить и не будет меняться, пока жива она (мы) в традиционной ее парадигме: “мир красотой спасется”. В этом — эстетика, этика, социум, космос, религия. Роль “толстяка” в России останется неизменной: пропускать через себя душу и дух нации; формировать ее общественное сознание и культуру. Даже читательская аудитория у “толстяка” останется качественно той же: интеллектуальная элита. В спокойные времена она будет уменьшаться (следовательно, уменьшатся и тиражи), в смутные — расти за счет “пришлых” читателей. Новые технологии? Мы и сами не гусиным пером пишем. Никакой технологией не отменишь основу и причину, породившую “толстый” журнал: человека познающего, человек творящего. А в человека я верю. Новые формы, эстетики? — В контексте нашего разговора это значит, что журналов будет больше, они заполнят все культурные ниши, будут выталкивать друг друга. Кто-то даже умрет. Одно хорошо в демократии эпохи постмодерна: каждый может позволить себе играть свою роль. Да и не такая большая фантазия различить абрис будущего: сидит Екатерина перед компьютером и мыслью своею правит макет, виртуально тиражирует номер для подписчиков, кои (ах, эстеты!..) нажимают где-то там у себя, на Солярисе, на кнопку и выводят на бумагу (слегка состаренную, с приятной такой желтинкой и трещинками по уголкам, — и с запахом, с непременным легким душком прелости лежалой бумаги) свой экземпляр “толстяка”. — Что там по разделу Прозы? — “Взятый Измаил”? Почитаем... Обсудим...

Прежде всего подумаем о том, что это за журналы. Вот список того, что “Журнальный зал” “Русского журнала” вывешивает в интернете: “Арион”, “Вестник Европы”, “Волга-XXI век”, “Дружба народов”, “Звезда”, “Знамя”, “Иностранная литература”, “Континент”, “Нева”, “Новая юность”, “Новый журнал” (Нью-Йорк), “Новый мир”, “Октябрь”, “Сибирские огни”, “Урал”. Есть еще раздел относительно новых журналов: “День и ночь”, “Дети Ра”, “Зарубежные записки”, “Зеркало”, “Иерусалимский журнал”, “Интерпоэзия”, “Крещатик”, “Новый берег”, “Слово/Word”, “Студия”. Есть по тем или иным причинам (прежде всего — по идеологическим) в этот список не попадающие: “Москва”, “Наш современник”, “Молодая гвардия” из московских, “Таллин” и “Вышгород” (Эстония), “Даугава” (Латвия), “Вильнюс” (Литва) из стран Балтии… Наверняка тут перечислены не все, но и названных хватит, чтобы понять, что перед нами обширное поле, заслуживающее внимания.

На нем есть и продолжатели традиций еще советского времени (их большинство), и зачинатели нового, иногда выдающие это новое за возобновление старого. Но есть одно общее качество: всюду перед нами издания, претендующие на то, чтобы статус литературы позволял ей объединять вокруг себя публицистику (экономическую, философскую, социологическую, историческую, связанную с естественными науками), литературную и художественную критику, разнородные публикации, непосредственно погружающие читателя в перипетии истории, философии, литературы. Одним словом, получается, что литературные журналы вполне соответствуют давнему определению “толстые” журналы, и они по-прежнему литературоцентричны.

Неслучайно самые традиционные из них вообще лишены иллюстраций. Визуальный ряд им противопоказан (характерно, что в “Журнальном зале”, где ничто не препятствует воспроизведению “картинок” в тех журналах, где они все-таки есть, они отсутствуют, дан только текст). И для понимающего это чрезвычайно привлекательно, поскольку дает возможность отрешиться от массовой культуры, где именно визуальный и слуховой ряды становятся наиболее доступными. “Толстые” журналы берегут своих читателей для словесных — простите чуть архаичное и выспренное слово — услад. Это немного похоже на естественное человеческое желание исключить из своего поля зрения рекламу, только в обычном быту это невозможно — остаются белые пятна, а в “толстых” журналах — возможно.

Во-вторых, традиционные журналы (каковы бы они ни были по идеологической ориентации) направлены на то, чтобы не просто составить мозаику из запоминающихся текстов, а чтобы их деятельность воспринималась как общая долгая мысль, ветвящаяся и меняющаяся, предстающая в разных обличиях, но все-таки общая и все-таки долгая. В эпоху мельтешения одного-другого-третьего, связанного между собою только яркостью и апелляцией к нескольким основным инстинктам, такая позиция не может не быть редкой, но сохранить ее носителей чрезвычайно важно, ибо за ними будущее.

С этим связана и еще одна особенность “толстого” журнала, вполне явственно актуализирующаяся в наши дни, — возможность сохранения памяти. Смешно было бы видеть в газете или каком-нибудь глянцевом журнале ссылку на материал двухлетней давности. В толстом журнале это обычно и правильно. Да и вообще долгий цикл производства и выхода в свет толстого журнала лишает его возможности реагировать на сиюминутность, и для его читателей создается картина иной, чем для поглощателей газет и интернет-лент, реальности. Условно говоря, все средства информации (газеты, радио, телевидение, интернет, еженедельники) будут посвящать свои страницы победе “Зенита” в чемпионате России по футболу, двум последним напряженным турам, подробностям забитых или незабитых голов. Если о футболе станет писать толстый журнал, то его автор постарается увидеть окончившийся чемпионат sub specie aeternitatis. Наверное, 90% футбольных болельщиков, даже самых квалифицированных, на это никак не отреагируют, им такой взгляд будет не нужен. Но все-таки есть десять или восемь процентов, пусть даже три, которым такая картина будет небезразлична.

Именно для них будет работать и уже работает “толстый”, иначе — литературный журнал.

Прошли времена, когда каждую лекцию стоило начинать со слов: “Вышел очередной номер “Нового мира”, там напечатано то-то и то-то, и эту повесть должен знать каждый. Да не пропустите “Даугаву”, “Век ХХ и мир” или “Горизонт” — там тоже есть необходимое для вас”. Чтение журналов превратилось в занятие несравненно более интимное, но от того не менее необходимое. Кажется, с радостью они передоверили книгам печатание “Улисса”, которое в свое время растянулось, если мне память не изменяет, на целый год “Иностранной литературы”. Но возможность ощутить контекст, возможность понять изменения времени, возможность приобщения к традиции они передоверить никому не могут, потому что это и есть подлинная задача подлинных литературных журналов.

Лет пятнадцать и даже еще десять назад литературные журналы не хоронил только ленивый. Но тем не менее они существуют и по сию пору, печататься в них по-прежнему стремятся авторы разных возрастов, мало того — с каждым годом появляются очередные литературные журналы “нового поколения” в Москве, других городах России, ближнего и дальнего зарубежья.

Хоронили те журналы, которые существовали 15—20 лет назад, и это совершенно понятно: они не соответствовали духу и темпу времени ни по формату, ни по тону, ни даже по своему оперативному советскому языку. Появление новых журналов отразило естественную потребность найти новые формы художественного выражения у целых групп, общин писателей и читателей, которые ранее этого делать не могли, разве что в андеграундной или отдаленной “зарубежной” форме. Интереснейший феномен — это трансформация “толстых” журналов, которые как бы ничего общего не имеют с их советскими предшественниками, кроме обложек, а также некоторых “авторов-долгожителей” и членов редколлегии. Эта частичная преемственность намекала на то, что из-под обвалившихся глыб по-прежнему прорастают знакомые растения узнаваемой культуры, а не только появляются культурные мутанты после тотальной ядерной войны. Но и, однако, сама суть “толстых” журналов изменилась. Сегодня они не становятся единственным источником письменной культуры, а скорее являются профессиональными, цеховыми изданиями литераторов и небольшого слоя интеллигенции, привыкшей к этой форме. Привлекательность публикации в “толстых” журналах для молодого поколения писателей, даже и в интернетную эпоху, не в том, что престижно “засветиться” в известном журнале с традициями. Важно опубликоваться в наработанном качественном печатном издании, которое сумело перестроиться и вполне отвечает духу времени.

Толпа читателей сильно поредела с появлением бизнеса, телевидения, “настоящей”, рыночной (не менее противной!), но не искусственной, спущенной сверху, советской поп-культуры. Для литературной среды журнальный мир приобретает значение, близкое к западному, “американскому” стандарту, то есть сходное с любыми изданиями профессиональной среды: медицинской, инженерной и т.п. Расстраиваться по этому поводу не стоит. Чем более литература живет как автономный организм, тем яснее звучит ее голос в “шуме времени”. Нам не дано предугадать... Вот распространять хорошие литературные журналы среди школьников, а также в университетах и в зарубежных общинах — важно. Порой это семя будет попадать на благодатную почву, и грибница русской словесности будет разрастаться и станет живой грибницей, а не прекрасной гробницей. Самые чудесные воспоминания у меня, как автора, на разных поэтических фестивалях — не от полезного чтения текстов перед коллегами, друзьями или недругами. Лучшее и теплое чувство было от выступлений и бесед со студентами филфака и истфака пединститута в Москве, Ташкентского университета, и от проведения мастер-классов в Иркутске, Братске, Саянске. Возврата к проклятым и прекрасным временам, когда в метро и из-под рабочих столов читали запоем новые повести и подборки стихов, проскочившие в прогрессивные “толстые” журналы, — прошло. Читатели “висят в сети”, и печатный хлам у станций метро многим прикрывает правильный путь к настоящей литературе. Последняя все больше принимает формы опять же “американские” — непроходимый водораздел между цветным барахлом, раскупаемым у кассы в супермаркете или даже у входа в книжные гиганты — “Барнс и Нобл”, “Бордерс” и т.п., и культурой Апдайка, Филипа Рота, “Нью-Йоркера”, “Нью Йорк Ревью оф Букс” и т.д.

Не только эта роль сильно изменилась, но также и форма. Появление Журнального зала произвело революцию в русской словесности. Это не альтернативный вариант существования литературы, а часть того же процесса ее развития. Чисто интернетные издания или даже Живой журнал не могут полностью заменить организованных форм интернетно-печатного издания, держащего марку качества. И в этом велика роль “толстых” журналов и новых профессиональных изданий, держащих те же высокие стандарты. Это различие между высказыванием, стихотворением, прочитанным за столом нескольким приятелям, любительской игрой на разных лихих сайтах и форумом профессионалов, играющих по правилам высшей лиги.

И кому прежде всего нужны сегодня журналы — авторам или все-таки читателям?

Авторы и являются читателями, но здесь количество переходит в качество. Пишущих людей в традиции русской словесности довольно много, но они все же по традиции ориентируются на профессиональных авторов, в частности представленных в Журнальном зале. Последние и создают вкусовой уровень, который является пусть расплывчатой, но все-таки лакмусовой бумажкой вкуса. И это постепенно распространяется по законам культурно-языкового осмоса на окружающих. Так что качественные журналы и сами авторы служат маяками в туманном море современной жизни с ее шумом, рекламными щитами, гламурной шелухой и электронной графоманской мишурой.

Признаться, вопрос застал меня врасплох, поскольку, ежели не изменяет память, никогда не “хоронил” так называемые “толстые” журналы. Возможно, по причине того, что мое к ним отношение всегда было умеренно утилитарным — во-первых, поскольку о ту самую пору я не имел отношения к журналистике, постольку страсти, чаяния, катастрофы, победы, разочарования, прозрения словом, все бури, отзвуки которых иногда доносились из горних и ставшие ныне если не преданиями, то предметом определенного рода исследований, меня мало трогали; во-вторых, безо всяких затей я просто читал то, что мне хотелось и что по возможности порой вероятно было выудить со страниц тех или иных периодических изданий. Что вовсе не означает, будто хотелось “чрезмерного” — но “иного”. Да, ИЛ… да, в какой-то мере “Новый мир”… “Вопросы литературы”, что-то еще… не помню.

С середины 80-х, бесспорно, ситуация изменилась и оставалась таковой едва ли не к абсолютному концу 90-х… К тому времени претерпела перемены, скажем, и типология ежемесячных изданий. Ряд журналов “вернулся” в Россию из-за рубежа, начали выходить “самиздатские журналы”, вполне упитанные и с элементами диетических неожиданностей… появились профессиональные филологические, философские, междисциплинарные и т.д., да и вообще отчетливей проявились возможные очертания различного рода общественных институтов, вследствие чего сферы влияния известных советско-российских мегажурналов (которые, как известно, пытались быть “про все сразу”) стали размываться.

И что мне кажется заслуживающим внимания, поскольку за всем тем возможно было увидеть процессы стратификации общества: оно утрачивало идеологическую однородность, более того, по мере ослабления дидактической или профетической (“органической”) традиций, стали возникать иные предпосылки понимания “роли”, а точнее — функции словесности, меняться мифологические установки, модусы ожиданий, а то, что в критике и социологических исследованиях тогда, кстати, порицалось, а именно как “адресация “своим”, на деле свидетельствовало о первых признаках различения и некой динамики, в результате чего возникло еще не вполне артикулированное понимание того, что литература не альбом, не “коллекция шедевров”, что значим не один журнал, а взаимодействие, взаимоотношение журналов, их возникновение, равно как и исчезновение.

Существует ли в тех “журналах” нужда сегодня? Или же в почти тех? Либо вопрос заключается вовсе не в пользе неких издательских / полиграфических проектов, а в другом?

Затрудняюсь ответить, — я бы остерегся продолжать о какой-либо несусветной жажде и всяческих разновидностях тела без органов…

Опять-таки я пытаюсь говорить, исходя из собственных возможностей и желаний. Вот, кому надо, тот, к примеру, может отворить дверцу папы карло в интернет — но и в этом планктоне (и здесь легко прибегнуть к очевидно неправомерному сравнению с лемовским солярисом) вполне беструдно найти то, что ты “ищешь”.

Любопытно другое — будучи изначально “публичным”, интернет низвел публичность, известность к анонимности, стремящейся к бесконечному стиранию во множествах.

Перефразируя Лотреамона, можно сказать: “все пишут все обо всем” (не только поэзию). Но и в этом можно отыскать любопытные и едва ли не привлекательные стороны.

Однако, возвращаясь к насущности (на свой страх и риск осмелился заменить слово “востребованность”) ежемесячных литературных журналов, могу сказать, что их присутствие или же отсутствие ничего не меняет в моей жизни. Но, конечно же, покривил душой, — позавчера, к примеру, открыв сентябрьский НЛО девяносто пятого года (именно!), с изумлением и почти головокружением прочел “хроники” литературной жизни той поры. Была такая рубрика…

Чего стоит, например, фраза Д.Б., — эдакий перформативный акт, учитывая время написания… — “Однако ни о какой связной и последовательной сентябрьской (выделено автором. — А.Д.) летописи внешних событий не может быть и речи”…

Двумя предложениями выше — “Свобода девяностых годов обернулась потерей связного движения истории”¹ .

Но моя мысль, взамен того чтобы углубиться в вопросы пользы “толстых” журналов, обращается к известному образу связности, являющемуся зачастую аллегорией формы непрерывности — к нити… и к свитеру, несколько иной форме, образованной той же непрерывной нитью, несчетное число раз пересекшей себя и циклы собственных возвращений.

С какого боку ни подойди, впору кричать караул. Еще бы! Тиражи-то — главный показатель успеха — рухнули, в тартарары кувыркнулись и прочие показатели. Серьезному чтению вообще, в частности же “толстым” журналам, отвели в удел огороженную резервацию; что хотите, то и творите, чем бы дитя ни тешилось... Общество в кои-то веки заполучило чего добивалось и жаждало, — выбор, и в нашей сфере покамест его не лишилось, и люди, слава Богу, свободно свой шанс использовали. Меньшинство выбрало литературу, которая, не переставая значиться литературой, бывает отменно хорошей, отменно дрянной и никакой. Ну а большинство выбрало чтиво. Неужто кто-то надеялся, будто случится наоборот?

Есть в армянском языке присловье “собака хозяина не узнает”. Означает оно крайнюю степень ажиотажа, путаницу, неразбериху. Вот и мы, как та собака, не узнаем очевидностей. Сами твердим — общество переменилось, и сами же не хотим этого разглядеть и с этим смириться. Когда два с половиной века назад в России только-только нарождался литературный журнал, не очень еще в те поры толстый, его тип объяснялся редкостным укладом и норовом страны. Колоссальные просторы, дикое бездорожье, неутолимая нужда в книге при полном отсутствии книготорговой сети. Литературный журнал являл собою разновидность энциклопедии, где говорилось обо всем понемногу. Подписчику дано было разом испить из нескольких источников, утолить отчасти познавательную свою жажду. Плохо ли? Мало того, вскорости ведущие журналы превратились и в некое подобие политического клуба. Скажи мне, какой журнал ты предпочитаешь, и я скажу, кто ты — либерал, или приверженец твердой руки, или ни рыба ни мясо. Со временем ушла всеядность и возникла тяга к основательному разговору, к углубленному взгляду на вещи.

Многое нынче не так, однако же главнейшие, родовые свои черты журналы сохранили. Что из этого следует?

Общество, сидевшее в советские годы на голодном пайке — скорее в переносном, нежели в прямом смысле, — быстренько насытилось и политикой, и сшибкой идей, и высокоумными беседами, может быть, объелось ими. Кто долго голодал, того надобно кормить осторожно, с ложечки. В эпоху попсы, рекламных клипов и ток-шоу литературный журнал нужен единицам. Это нормально. Катастрофы не произошло.

Лично я благословляю журналы, хорошо ли, худо ли перемогающие безденежье и всеобщую безучастность, и заодно благословляю интернет. Из ереванского своего далека мне видится такая картина. Журнальное содружество (пускай себе внутри него процветают и взаимная неприязнь, и соперничество) — так вот, оно поддерживает или хотя бы старается поддержать известный профессиональный уровень. Это важно, потому как оголтелая любительщина, с виду забавная и безобидная, набирается сил и потихоньку-полегоньку сбивает с панталыку. Дальше. Журналы позволяют мне и таким, как я, быть в курсе, знакомиться с именами, новинками, воззрениями; московские и питерские книги, не говоря уж о периферийных, они для нас, увы, практически недоступны. Ну и вдобавок иные журналы допускают меня, давно уже человека со стороны, почти безвылазно сидящего в своих пенатах, ощутить изредка свою причастность к общему нашему делу.

Казалось бы, при неизбывном обилии всякого рода печатных изданий традиционный “толстый” журнал исчерпал себя. Но едва лишь исчезнет журнал — и придется петь отходную не одному жанру. Негде будет опубликовать повесть, осиротеет, утрачивая пристанище, длинный рассказ, окажется повсюду “неформатным” эссе. Добавлю к этому перечню писательский очерк, аналитическую статью критика, публицистическое исследование. То, и другое, и третье, и четвертое способно зажить под книжной обложкой, только получив обкатку в повременной печати.

Короткая рецензия, компактная статья на литературную тему и те захиреют или переродятся. Почему б им не появиться в газете, возразят мне. Тем паче что для газет эти самые статьи и рецензии не новость. А подчас они даже нужны, желанны. Сошлюсь на собственный опыт. Адресуясь к газетному читателю, ты поневоле меняешь интонацию, по-иному процеживаешь естественные для тебя доводы, чуть-чуть упрощаешь. Не потому, что читатель якобы глуп или недалек, отнюдь. Однако ж он, этот читатель, не обязан знать имени, которое тебе хотелось бы вскользь упомянуть, ему, к примеру, неведом удобный тебе термин. И как быть? Изволь объяснить, а не получается — вымарывай. Мандельштам говорил, что мыслит “опущенными звеньями”, то есть его логическая цепочка неполна. Когда пишешь для газеты, далекой от материй, о каких ты взялся толковать, это исключено.

Для таких вещей и созданы журналы. Пою им осанну и надеюсь — они выживут.

Вопрос поставлен — конечно, с умыслом — так, что в нем поскрипывает “следовательно” и сильно дребезжит одно “и”. Да, существуют; да, возникают; а пишущие обожают печататься. Три факта, три факта. Из третьего, действительно, следует, что литсреде без литжурналов пришлось бы кисло. Но собственно читатели по крайней мере дважды ни при чем: если бы возникновение и существование журналов реально зависело от них, то давно бы прекратилось. Под реальной зависимостью разумею, понятно, финансовую.

В подробности не вступаю. Тут какие-то болезненные отношения в духе натуральной школы: роман образованного бедняка с барышней из благородных, которую содержит — единственно из тщеславия, к интимным услугам не принуждая, но зато и скаредно — какой-нибудь самодур.

Как бы то ни было, в одном углу этого треугольника живет любовь. Со стороны журнала — несколько покровительственная; журналу лестно воображать — и при случае похвастать, — что есть на свете читатель, такое симпатичное беспрекословное существо, которое без него и месяца не проживет, сопьется от тоски.

Авось не сопьется. Но страстной своей привычкой в самом деле дорожит. Имею в виду именно читателя журнального, а не вообще. То есть представителя весьма немногочисленной группы с традиционной, но не почтенной ориентацией: на литературу. Такой читатель практически неотличим от писателя и вместе с ним, точно, составляет литсреду.

Журнал и даже альманах (а нынче, по-моему, все журналы — альманахи) для него не собрание вещей, а действующая модель системы и, вместе с тем, фаза процесса. Журнал и только журнал дает литературному человеку (и больше никому) это странное умозрение (или переживание), не знаю, как его назвать, скажем — ощущение непрерывности литературы. Положим, опять же, не вообще журнал, а наделенный литературной совестью (которая есть вкус). Причем и такой читать подряд необязательно; как правило, и некогда; бывает и скучно, — это ничего не значит; главное — чтобы регулярно выходил.

Теперешние навряд ли протянут долго: в настоящий момент литература не по карману сама себе; но идея журнала, полагаю, бессмертна.

В формулировке редакционного вопроса мне слышится мажорная нота — мы выжили, выжили, несмотря ни на что! На мой слух, нота эта несколько фальшива. Литературные журналы — а правильнее тут будет говорить прежде всего об исключительно русском феномене — “толстом” литературном журнале — и правда, выжили в годы постсоветских реформ, но в том лишь смысле, что продолжается материальное существование большинства из них. Пользуясь модной формулой, можно говорить о жизни после смерти. Дата смерти хорошо известна — начало девяностых годов ХХ века, точнее — 1992 год, катастрофическое²  падение тиражей, за которым — потеря аудитории и, следовательно, той общественной функции, которая и конституировала феномен русского “толстого” — литературно-общественного! — журнала. Перефразируя Тынянова, русский журнал пережил много фаз развития — вплоть до полного омертвения журнала как самостоятельного общественного явления.

Издание журнала традиционно было едва ли не основной формой общественной активности для мыслящей части российского общества, и история нашего общественно-политического развития не случайно может быть вполне корректно описана через историю литературно-журнальных предприятий. Ограничимся для краткости пореволюционным временем. “Красная новь”, “ЛЕФ”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Молодая гвардия” — за этими именами стоят важнейшие сюжеты социально-политического развития страны, общественно-политические противоречия в которой немедленно воплощались в журнальные же контроверзы (“Новый мир” vs. “Октябрь” в 1960-е, “Знамя” vs. “Наш современник” в 1980-х — начале 1990-х). Это же верно и относительно русской эмиграции (памятником трем ее крупнейшим волнам стали три “толстяка” — “Современные записки”, “Новый журнал” и “Континент”) и подсоветской неофициальной культуры, создавшей в 1970-е годы свои самиздатские аналоги “толстых” журналов (“Часы”, “Обводный канал” и др.).

Историку ельцинской и путинской Россий в своей работе прибегать к подшивкам толстых журналов необходимости нет, наша недавняя история ушла оттуда — если говорить о гуттенберговой реальности — на страницы “Коммерсанта” и “Независимой”, “Сегодня” и “Итогов”, “Столицы” и “Русского телеграфа”, “Афиши” и “Большого города”. На этих страницах — формирование общественных трендов, новый язык нового социума, за ними — деньги, власть и борьба за них, словом, тот шум времени, что бесценен для летописца.

Гибель “толстых” журналов, редукция литературно-общественных изданий к литературным³  — богатый сюжет для будущего историко-культурного описания. Сюжет, параллельный ему и не менее существенный — возникновение в начале 1990-х альтернативных журналов, изначально мысливших себя в иной, нежели толстожурнальная, культурной парадигме и ставших наиболее адекватными выразителями постсоветской культуры (“Митин журнал”, “Сумерки”, “Третья модернизация”, “Комментарии” и др.). Точнее было бы говорить о смене культурных приоритетов — существовавшая и прежде (в основном в русской эмиграции: “Эхо”, “Синтаксис”, “Стрелец”, “Мулета”) маргинальная линия относительно деполитизированной и часто эстетически провокативной периодики стала в начале 1990-х годов доминантной.

Однако, несмотря на все эстетические разногласия, фигуранты литературной сцены начиная с девяностых равны в одном — в своем цеховом статусе. И бывшие гранды, и новейшие издания обслуживают теперь лишь нужды литературного цеха, не охватывая, впрочем, даже его целиком, а привлекая — в силу тех или иных эстетических и культурных симпатий — внимание различных референтных групп, этот цех составляющих. Резонансное поле литературных изданий существенно сузилось — так, ни один из опубликованных за последние годы в литжурналах текстов (я говорю о прозе) не стал обсуждаемым культурным событием — до тех пор, пока не был выпущен в свет отдельным книжным изданием. Журнальная публикация — лишь полушаг к читателю, своего рода экспертный предпоказ, прогон текста перед явлением широкой публике. Публика, однако, легко готова пренебречь любой — и журнальной в том числе — экспертизой, охотно поддаваясь на новые литературные PR-технологии: ни Оксана Робски, ни Сергей Минаев ни в каких литературных журналах, конечно, не печатались. Как, впрочем, давно не печатаются в них Толстая, Сорокин, Пелевин, Лимонов и другие статусные авторы.

В условиях работы исключительно в литературном поле на первый план выходит, на мой взгляд, проектное измерение журнала. Недостаточно быть “каким-нибудь сборным”, по слову Эйхенбаума, журналом — дефицита текстов нет, как нет и дефицита каналов для их распространения. Но журнал как некая метатекстуальная структура, как целостный литературный проект — подобный реализованному тем же Эйхенбаумом в “Моем временнике” — по-прежнему актуален. Функция таких изданий в области современной литературы подобна кураторской — они структурируют процесс, формируют ценностные подходы и иерархии, вырабатывают языки описания современной культуры. Эти языки могут быть различны — главное, чтобы за ними стояло принципиальное видение ситуации и четкая — зачастую персональная — аксиология. Последние пятнадцать лет продемонстрировали, что неуспех журнального предприятия связан именно с расширением занятой ниши, отходом от жестких эстетических принципов, с, используя нынешний воляпюк, размыванием бренда (таков, по-моему, путь “Нового мира”), а успех — с четким позиционированием, стилистической определенностью и даже с известной долей провокативности (последний пример — журнал поэзии “Воздух”).

Наконец, следует специально оговорить: определения “успех” и “неуспех”, которыми я оперировал выше, весьма специфичны и не имеют никакого отношения к общепринятому сейчас в России пониманию успеха как успеха коммерческого. Не с цеховой, а с рыночной точки зрения все литературные журналы — нет, не “неуспешны”. Их просто не существует. Я думаю, этот факт, как и то парадоксальное обстоятельство, что данный текст все-таки печатается на страницах “толстого” журнала, позволят, с одной стороны, внести необходимые коррективы в редакционное утверждение о “востребованности таких журналов читателями”, а с другой — возможно, спровоцируют новую тему для обсуждения. Экономика современной литературы, например. На страницах литературного журнала.

Мне кажется, что роль литературных журналов только возросла, ибо для многих русских интеллигентов они — единственное средство избежать одичания и насильственного погружения с головой в этот brave new world.

Тому свидетельством — очереди и даже “запись” на эти журналы в библиотеках больших и малых российских городов. Я лично сам видел клееные-переклеенные номера литературных журналов, которые дают на день-два, как некогда “самиздат”. Судя по декларируемым тиражам, они и близки к “самиздату”, но считать подобное истиной — неверно. По моим подсчетам, каждый свежий номер журнала читают сто и более человек. Они бы, глядишь, и купили его, но у них нет денег, которые они потеряли и не обрели в пылу борьбы за построение демократического государства на бывшей советской сторонушке. Следовательно, тираж, допустим, в 4000 экз. следует умножить на 100, получим 400 000. А это уже близко не только к прежним, “советским” тиражам, но и к цифрам времен интеллектуально-журнального бума, когда цензура ушла отдыхать, а общество предалось самым безумным мечтам, в очередной раз взыскуя увидеть “небо в алмазах”. Думаю, что мои выкладки не являются преувеличением, учитывая такую спасительную для нашей культуры институцию, как интернетовский “Журнальный зал”, которым могут пользоваться даже нищие. Ну, не может интеллигент с зарплатой 6000 рублей выписать журнал за 150 руб., потому что стоимость его составляет 2,5% его дохода. Для сравнения: при тоталитарной власти, пропади она пропадом, и при стоимости журнала, допустим, 70 коп. и средней зарплате 140 руб. аналогичный процент составлял примерно 0,5. Другое дело, что ты рисковал прочитать там роман писателя Брежнева “Малая земля” или какой-нибудь очередной бред на заданную литератором Лениным тему “Партийная организация и партийная литература”, но появлялись ведь и там, как изюм в изначально черствой булке, НОРМАЛЬНЫЕ, а то и, глядишь, ВЫСОКОХУДОЖЕСТВЕННЫЕ тексты, пусть даже и подцензурные. Редко, но появлялись. И это ведь не фраза, да — “За свободу надо платить”?

Приятно знать также, что НИ ОДИН традиционный литературный журнал не сгинул в пространстве и времени, за исключением великолепной “Волги”, но и та, говорят, сейчас возродилась, как птица Феникс. Обидно будет, если после внезапной смерти энтузиаста Романа Солнцева скукожится уникальный журнал “День и Ночь”, издающийся в Красноярске. Ведь этот новый (год рождения — 1992) и действительно “толстый” литературный журнал ухитрялся сочетать в себе провинциальную интеллигентную мягкость в отборе рукописей для публикации с подвижническим желанием представить на своих страницах все “сто цветов” современной литературы. В частности, он широко печатал тексты юных дарований, участвующих в ежегодных “филатовских” форумах в Липках. Более, пожалуй, чем другие литературные журналы, пропагандировал эти форумы, открывая шлагбаум “молодым”. Увы, Романа Солнцева больше нет. Не было в этом году в Липках и журнала “День и Ночь”. Нехорошо. Мне кажется — это ущерб нашему общему делу.

Ведь литературные журналы — национальная ценность, подобная Третьяковской галерее, МХАТу или “Новой опере” покойного гения Евгения Колобова. В новой реальности они проросли и укрепились сами, как пшеница на острове у Робинзона Крузо. Боюсь, что власти, увлеченные глобальными проектами, слишком буквально восприняли строчку Георгия Иванова: “И никто нам не поможет, и не надо помогать”. В размытом этом мире, где главенствует разнообразная попса, литературные журналы — это твердь, имеющая четкие профессиональные и нравственные очертания. Кажется, это признали и их ниспровергатели, постаревшие и помудревшие на пятнадцать лет, вовсю в этих журналах печатающиеся. Да и сама попса это знает не хуже нас с вами.

О роли литературных журналов в целом рассуждать не берусь — слишком уж они все разные. С лица необщим выраженьем. Видимо, это и главное. Где-то в наших постсоветских (очень хочется надеяться, что все же пост-) извилинах еще сидит убеждение, что литературные журналы должны исполнять какую-то (прежде всего общественную) роль, а не быть источником хорошей литературы. Что ж, пожалуйста, кому нужно быть рупором, пусть занимается именно этой неприхотливой работой — кричит и выспрашивает, назидает и толкается — то ли от искреннего желания выжить и накормиться, то ли еще по каким-то неведомым нам соображениям.

Замечательно, на мой взгляд, то, что сегодня журналы расплодились в необозримом количестве (левые, правые, столичные, провинциальные, литературно-художественные и только претендующие на этот статус), поскольку именно это дает надежду хорошему (не путать с успешным) автору все же быть опубликованным, а читателю — найти то, что ему по душе. Что я подразумеваю под словосочетанием “хороший писатель”? — многогранный, искренний, скромный (стесняющийся, наконец), не торгующий (-ся), а берегущий свое уникальное слово автор. Не спекулирующий конъюнктурщик, а “всепонимающий мудрец”, лицо которого светло, душа открыта (и вообще есть в наличии), а что такое врать и воровать (хорошо, скажу мягче — заниматься наглым плагиатом), он вообще не знает. Боже, какое это счастье, когда в один прекрасный момент в дверь моего кабинета робко скребется один из таких. Его я долго не отпускаю, беру все его тома, подбираю каждую упавшую бумажку, потому что твердо знаю — ТАМ настоящая человеческая жизнь. Потому что “сенсации” и “события” отечественной литературы порядком поднадоели. Это вовсе не значит, что пришедший — гений или как минимум будущий номинант Букера. Скорее наоборот — это люди со скромной “творческой биографией”, которых мы с удовольствием публикуем под обложкой литературно-художественного сборника “Сахалин”. Круг наших авторов широк — молодые и пожившие, люди разных профессий, разного уровня образования. Требование одно — качество предлагаемого материала. Собираем все лучшее, что есть в области, задача — не пропустить, дать доступ к читателю. Как-то не приходилось задумываться над тем, какова роль нашего сборника (может быть, еще и потому, что гонораров своим авторам выплачивать мы не можем. Но даже вопреки этому рукописи на моем редакторском столе не убывают). Теперь вижу — что это прежде всего книга, читать которую приятно и интересно многим. Мы просто фиксируем жизнь, чтобы не забыть, как и чем жили люди, каким был и есть их (наш) язык.

Роль журналов вижу именно в этом — дать площадь самым разным авторам, чтобы могли они выйти к своему читателю. А считать, что литературные журналы должны нести на себе еще какую-то нагрузку по исправлению умов и нравов общества… — боюсь, что это заблуждение. Совсем читать перестанут.

Не так давно мне довелось познакомиться с программой действий по возвращению “толстого” литературно-художественного журнала в широкую читательскую среду. Программа была предложена некоторыми представителями сообщества “толстяков” и так и называлась — “Вернуть читателям литературный журнал”.

Анамнез сложившейся ситуации, содержавшийся в этом материале, был прост: мощный прессинг бытового прагматизма заставил читателя забыть о духовной пище и “учительском” слове писателя и художника. А предлагаемые меры для возвращения “толстяка” на “круги своя” (т.е. к временам журнального бума) сводились к двум пунктам:

Во-первых, имиджевая поддержка “толстого” журнала на центральных телеканалах (участие редакторов в программах типа “Танцы со звездами”, “Танцы на льду”) — это, как говорится, без комментариев…

Во-вторых, “всеохватное” финансовое обеспечение тиражей “толстых” журналов, так, чтобы ни одной свободной щелочки не осталось, чтобы мышь не проскочила: адресное выделение разными ведомствами целевых средств на подписку библиотекам системы Министерства культуры, Министерства обороны (воинские части, военные училища), детских домов, интернатов, льготная подписка русскоязычных диаспор в зарубежных странах, а также включение “толстяков” в сервисный набор на железнодорожном транспорте, в самолетах, в круизных лайнерах и т.д.

Все это вызывает прежде всего вопрос — так чего же мы все-таки хотим? Обеспечить за счет государства и бизнеса тиражи и беспроблемное существование журнала? Или вернуть ему “широкого” читателя и прежнюю роль композиционного центра в картине массового чтения? Попытки установить прямую причинно-следственную зависимость между этими совершенно разными задачами закрывают саму возможность понимания особенностей современной жизни “толстого” журнала и его роли в культуре.

Прежде всего я бы предложила отделить институциональное и читательское бытование этого столь знакового для нас издания.

Массовый читатель (при всей условности этого понятия) ушел из журнальной культуры 90-х годов и не собирается в нее возвращаться. В социологических опросах последних лет, которые проводит Фонд “Пушкинская библиотека” совместно с Левада-Центром, в опросах, организуемых региональными библиотеками, читатели “толстых” журналов составляют ничтожную величину. Эти журналы, которые еще недавно занимали приоритетное место в читательском спросе, на которые составлялись в библиотеках картотеки очередей, просто выпали из общей картины публичного чтения. Так называемый массовый читатель сегодня не обеспечит журналу тираж, не поддержит ни рублем, ни вниманием это столь дорогое ему когда-то издание. Оно стало ему ненужным не потому, что плохо, а потому что утратило свои замещающие все функции, потому что изменилась сама публика, ее отношение к чтению, культурные нормы, образ жизни, каналы информации и многое другое, о чем уже немало написано социологами и аналитиками культуры. Об этом читателе не стоит тосковать и стремиться вернуть его любыми средствами, включая “танцы на льду”. “Толстый” журнал, если он останется в своем формате, должен принять свои иные, изменившиеся, функции и свою другую аудиторию.

Иное дело — культурные институты и прежде всего библиотеки, назначение которых не просто собирать и хранить книги, но репрезентировать литературную культуру во всех ее вариантах. Федеральное агентство по культуре и кинематографии ведет с 2002 года программу поддержки подписки библиотек на 9 литературно-художественных журналов. Но количество экземпляров, которые попадают в регионы по этой программе, постоянно сокращается: например, журнал “Знамя” — 670 экз. в 2005 году и 430 — в 2007, “Новый мир” — 760 экз. в 2005 году и 520 — в 2007, “Иностранная литература” — 610 и 420 экземпляров соответственно и т.д. Сокращение происходило из-за недостаточности финансирования. В результате полные комплекты литературно-художественных журналов можно найти лишь в центральных библиотеках регионов и отчасти в крупных городских библиотеках. К их чести нужно сказать, что в самые крутые 90-е годы, когда в регионах денег не было вообще, центральные библиотеки всеми силами “держали” подписку.

Сейчас положение меняется — у библиотек появились средства на комплектование и возможность ими распоряжаться. Но это не означает, что “толстый” журнал вернется в фонды всех библиотек, более того — что он должен туда вернуться. “Низовые” библиотеки не видят в том нужды — читатель “толстого” журнала в малых поселениях, в районах и селах единичен, а жаждущих глянцевого “гламура” — “тьмы, и тьмы, и тьмы”.

Но это уже другая тема и другой разговор — серьезный и неспешный…

Держу в руках репринтное Издание Дальневосточного литературно-художественного и общественно-политического альманаха “На рубеже” (предтеча журнала “Дальний Восток”), изданный в октябре 1933 года. Место его издания означено как “Москва—Хабаровск”, а ответственный редактор — А.А. Фадеев. Но уже в 1934 году постановлением правительства альманах “На рубеже” обрел статус журнала, в коем и пребывает накануне своего 75-летия.

Что представлял собою альманах тех лет? Освоение дальневосточных окраин, обережение “незыблемых советских рубежей” (отсюда, естественно, и название альманаха), будни советской армии и… бдительность, бдительность, бдительность, поскольку “враги молодой советской власти не дремлют”. Шпиономания на страницах журнала тех лет — потрясающая! Уже предчувствуются, проглядывают даже навскидку “окаянные дни” самых жутких расстрельных репрессий 1937—1938 годов. Как-то странно уходит в 1937-м из журнала А. Фадеев, а в конце этого же года журнал закрывают. Надо полагать, кого-то недокритиковали, не разоблачили, не поставили к журнальной “стенке”. В результате встали сами, но уже к настоящей — расстрельной стенке. Иосиф Шацкий, Михаил Алексеев — светлая им память…

Все это я к чему? Российские провинциальные журналы (я намеренно не говорю о столичных “толстых” — о них найдется кому сказать) всегда были и остаются зеркальным отражением действительности. Проза, поэзия, публицистика в сороковые-грозовые — “все для фронта, все для победы!” Целинная “опупея” вместе с кукурузоманией, строительство новых городов, БАМ, перестройка — все тащится в журналы российских окраин, все служит то партии и народу, то народу и демократии. Столичным “толстякам” в этом смысле полегче: они могут спрятаться за политологов и теоретиков, за “встололежащую” классику, за “вумные” рассуждения, наконец, разномастных критиков и критикесс. На задворках империи всего этого, разумеется, нет. И хочешь не хочешь, а — нос к носу с действительностью. Ты ее — в двери, она к тебе — в окно. И в этом смысле провинциальные журналы действительно находятся на передовых рубежах российской культуры вообще и словесности — в частности. Проблемы экономики и экологии, семьи и детского воспитания, этических норм и социального неравенства — все это переваривают провинциальные “толстяки” из номера в номер, поскольку профильных, специализированных, научных изданий в провинции попросту нет. А ежедневные газетные публикации слишком сиюминутны и поверхностны.

Но все это — лишь одна сторона дела. Вторая заключается в том, что местные отделения Союза писателей практически прекратили свое существование. Влет подрезанные отсутствием финансирования от литчиновников особняка на Комсомольском, жалкие Союзы доживают жалкие дни. Напринимав в свои ряды бесчисленное количество литпроходимцев, местные Союзы писателей просто задыхаются сегодня без “рычагов влияния” (прием в Союз, очередность на издание книг, путевки и т.д.) и финансирования. В этой ситуации лучшие творческие кадры волей-неволей стали группироваться вокруг журналов. Вот у нас, например, уже пять лет успешно существует и действует “Клуб друзей журнала “Дальний Восток”. На заседаниях Клуба — аншлаги. Есть и членские карточки, и членские взносы и какие-никакие преференции для членов Клуба. Пафосно звучит, но сегодня литературные журналы — последние островки творческой культуры на постсоветском пространстве. Уничтожить эти островки все равно что перемкнуть артерии творческих токов…

Да, нет “журнальных бумов”, которые успешно поглотило телевидение и столь же успешно теперь начинает маяться несварением желудка. Даст бог — отрыгнет. Но и малые тиражи, на мой взгляд, весьма успешно консолидируют и удерживают культурное порубежье на своих окраинах. И в этой связи только диву даешься, глядя на бездушное равнодушие к судьбе журналов наших правителей и управителей. Что они одним днем живут — уже и говорить тошно. У меня такое впечатление, что они, наши управители, в этом смысле и не живут вовсе, а жизнь проедают, просе… и т.д., по вашему усмотрению.

И последнее. Мы сегодня выживаем только благодаря поддержке правительства Хабаровского края и лично Виктора Ивановича Ишаева — на их плечах стопроцентное финансирование журнала. Но так везет далеко не всем. Дабы обезопасить себя на будущее, мы потихоньку осуществляем коммерческие проекты: вот уже пять лет выпускаем иллюстрированные журналы “Наш Семейный Очаг” и “Родное Приамурье” в виде приложений к нашему “толстяку”. Потихоньку встаем “на крыло”, заняли прочную нишу среди краевых СМИ, — авось в будущем пригодится…

Так что жизнь современных литературных журналов российской провинции сегодня во многом зависит от толковых редакторов да умных губернаторов — дай Бог им здоровья.

 ¹  Легко вообразить на каких-нибудь страницах нынешних времен что-то вроде следующей фразы: “Утрата свободы девяностых годов обернулась потерей связного движения истории…”

 ² Настолько, что даже социологи культуры затрудняются дать однозначную интерпретацию этому феномену, сходясь во мнении о его “исключительности” (Б. Дубин).

 ³ Я исключаю из рассмотрения националистические издания типа “Нашего современника” — его внешне сохраняющаяся общественная роль, по сути, фантомна, так как предназначена исключительно для самоудовлетворения фрустрированных реформами 1990-х читателей и не имеет никакого резонанса за пределами этой группы.