Елена Холопова

"Не-Тикий"

Об авторе | Холопова Елена Степановна родилась в 1951 году в Сыктывкаре. Живет в деревне Коквицы Усть-Вымского района, Республика Коми. Журналист, литератор. В “Знамени” опубликован ее очерк “Утопленная истина” (№ 9, 2006).

Импортные бабульки усаживаются в комфортабельные автобусы и колесят по великолепным дорогам Европы, глазея в окна. Ночуют в гостиницах, обедают в ресторанах. А что может позволить себе обычная провинциальная пенсионерка, если она надумает попутешествовать? Кошелек мой тощ до безобразия. Моя любовь к деньгам остается абсолютно без взаимности. Бывшая бюджетница, нынешняя пенсионерка, в экстремальной обыденной жизни времен Ельцина запасов на черный или белый день сделать не смогла. Задача была — просто выжить. Как выкрутиться в такой ситуации и таки прокатиться куда-нибудь? Только не пешком, Боже упаси! И не самолетом, транспортом самоубийц.

Главное у меня есть: единомышленница и спутница для путешествия. Это Вера — бывшая бюджетница, а ныне пенсионерка. Немножко авантюристка. И надежный в трудных ситуациях человек.

Когда нас стали одолевать мечты попутешествовать по реке, Вера сказала:

— Было бы здорово прокатиться на плоту!

— Да где ж его взять? — возразила я. — Нет, это нереально. Надо на том, что есть — на лодках.

И вот уже позади, в прошлом, два лета и две поездки на лодках. Недалеко от деревни, где стоит мой дом, от старта наших путешествий, находится устье Выми, широкой, спокойной реки. Туда мы и направляли оба лета носы наших лодок. Но наступила новая весна, и все чаще я задавала себе вопрос: неужели никуда не поплывем?

Я вспомнила, как у деревни Иб, что неподалеку от Усть-Выма, в прошлые плавания на лодках мы видели на берегу занятное сооружение, восхитившее меня: два мешка из-под муки набиты бутылками, поверх мешков настелены две доски, на досках — табуреточка, сиденье для рыбака. Весло рядом лежит. Выкручиваются же люди, если у них нет лодки, а плыть надо! Когда на следующее лето там проплывали, я, вспомнив о плотике, искала его глазами — и вновь увидела! Значит, сие сооружение работало!

Ну так что, из бутылок плот делать? Вера азартно поддержала эту идею, и попросила своего сына, программиста, поискать информацию о плотах в интернете, и он нашел, и именно о бутылочных плотах.

Мы понимали, что для плота нужен деревянный каркас, этакая спичечная коробочка. Из чего же ее сделать? Досок, бревен у меня нет. Есть, правда, жерди, приготовленные для новой ограды. А несколько коротких полутораметровых бревен, из которых мои сыновья собирались сделать столбики для ограды, пойдут на основу, каркас. Мы скрепим эти бревна по два, удлиним при помощи железных скоб, потом возьмем два таких удлиненных до трех метров бревна, а поверх и поперек, как шпалы на рельсы, набьем жерди. Потом перевернем все сооружение — это будет дно коробочки. И набьем жерди с другой стороны. Вода, свободно проходя сквозь такую конструкцию, не утяжелит ее. Любая встреченная подводная коряга поедет по жердям как по стиральной доске! А мешки с бутылками, уложенные между верхним и нижним слоем жердей, останутся целы и невредимы.

Иван, мой сосед, хмыкнул, услышав о нашей новой затее, но, как обычно, взялся помогать. На сей раз — собирать пустые пластиковые бутылки. Вскоре я обнаружила, что бутылок набралось уже около четырехсот штук. Они грудой лежали на веранде старого дома и ждали своего часа.

Из города сажать картошку приехал мой старший сын Егор. Увидев набросок конструкции плота, он решительно забраковал его, заявив, что такое хлипкое сооружение, скрепленное скобами, сложится как книжка на первом же повороте реки. Нужны не кусочки, а целые бревна. Но помочь в строительстве плота он согласился. Мы договорились, что они с Антоном, моим младшим сыном, приедут на выходные дни в первых числах июля за неделю до предполагаемого начала путешествия.

Вера привезла из Сыктывкара еще четыреста бутылок, безжалостно утоптанных и сложенных в громадные мешки. Теперь уж точно хватит! Пока я возилась с огородными грядками, нянчилась с внуками, Вера, вооружившись ножовкой, подгоняла жерди под одну длину.

Если смотреть от моего дома, река кажется совсем близко. Но это обман зрения. Чтобы добраться до воды, нужно сначала спуститься по длинному, заросшему густой высокой травой склону Коквицкой горы, затем пересечь, увязая в песке, широкий, намытый половодьем пляж. Налегке это не так уж сложно. Но нам с Верой пришлось не раз и не два спуститься, таща в руках по жердине. Больше двух за один раз никак не утащишь. Парни мои сделали бы это, наверно, быстрее, но у них будет мало времени, всего один день, поэтому мы старались сделать всю подготовительную работу сами. Плот собирались строить на берегу прямо напротив моего дома.

Бревна для каркаса приготовил Иван. Они уже ждали чуть выше по реке, неподалеку от места, где были сложены жерди.

Каркас подтащили к берегу. На длинные бревна сверху и поперек равномерно, с промежутками между ними примерно в пятнадцать-двадцать сантиметров, набили двадцать две жерди, каждая в три с половиной метра в длину. Получилось дно плота.

Хлынул ливень. Мы с Верой и детьми помчались наверх, домой, а мужики под проливным дождем закончили работу. Плот с пустым пока брюхом лежал одним боком в воде, другим — на берегу.

Из Питера в отпуск приехал свободный, не обремененный семьей сын Веры Слава, наш третий спутник. Постройка плота продолжилась.

Нас продолжал терзать главный вопрос: выдержат бутылки такую тяжесть — трех пассажиров и груз? Плот, между тем, был почти готов. Какое же имя ему дать? Оно появилось само собой. Помните, Тур Хейердал путешествовал на бальсовом плоту в Тихом океане? Он назвал свой плот “Кон-Тики”. Куда нам до этого, — думали мы. Наш плот не “Кон-Тики””, и даже вовсе “Не-Тики”.

— Назовем его “Не-Тикий”? — предложила я Вере. Она согласилась. В коми-языке нет звука “х”. “Не-Тикий” — значит быстрый.

Я взяла белую краску, кисть, спустилась к реке, к лежащему на берегу плоту. На поперечном бревне меж двух “бивней” написала крупными буквами: “Не-Тикий”.

Поверх жердей мы настелили несколько досок. Плот еще более потяжелел, но теперь по нему было гораздо удобнее ходить. Еще одну доску мы положили с краю, не приколотив ее гвоздями. Это трап.

Иван срубил две тонкие сосны, сделал нам шесты. К двум лопастям сломанного весла приделал длинные ручки. Две пластмассовые лопасти для весел привезла из Питера Вера. Иван и их насадил на ручки. Всего у нас стало два пятиметровых шеста и четыре весла. Плот должен быть хорошо управляем.

У нас была довольно подробная карта Усть-Вымского района, в одном сантиметре — два километра. Но участок Вычегды на ней заканчивался где-то после Яренги. Мне пришло в голову зайти в Сыктывкаре в линейную инспекцию речного судоходства. Побеседовала с двумя любезными сотрудниками. Чем смогли — помогли, дали мне для того, чтобы скопировать, старые навигационные карты Вычегды и Северной Двины, вернее, сводные листы к ним, устаревшие и неподробные. Все-таки это было лучше, чем плыть совсем вслепую.

Плот был готов. Осталось поставить палатку, загрузить вещи и оттолкнуться от берега. Отплытие назначили на 8 июля. Дни стояли холодные, но ждать нельзя, отпуск у Славы не безразмерный. С утра, позавтракав, несколько часов таскали вниз к реке груз: рюкзаки с личными вещами, сумки с продуктами, бутылки с колодезной водой, палатку, спальники, матрасы.

Слава установил с нашей помощью новую, еще “ненадеванную” палатку, которую они с Верой купили перед самой поездкой. Она оказалась довольно просторной, вместительной и современной, на дугах.

Впереди, на самом носу, мы поставили большой фанерный ящик. Верхняя поверхность будет играть роль стола, внутренность — для продуктов. Рядом с ящиком с одной стороны поставили бутыли с водой, с другой — перевернутую вверх ножками старую табуретку, а на нее — тазик. В тазик зачерпнули песка с берега. Это очаг.

Матрасы, спальники грудой закинули в палатку. Потом разберемся, по ходу. Было уже четыре часа пополудни, а мы еще не знали — поплывем или затонем прямо у берега?

Столкнули плот, поддев его шестами, как рычагами, на воду, вскочили на него, оглянулись на берег, не забыли ли чего. И поплыли.

Стоило нам оттолкнуться от берега в Коквицах, как заморосил дождь, потом на первом же перекате плот сел на мель, да так крепко, что пришлось лезть в холодную воду и стаскивать нашу махину с песка. На первом же повороте ветром нас затащило в протоку, долго из нее выгребали. У нас не было навыков совместного плавания на плоту, да и откуда им было взяться? Мы с Верой плавали раньше на двух лодках, рядом, но не вместе. Слава ходил в море на яхте, но не на плоту же! Вера, Слава и я олицетворяли басню о лебеде, раке и щуке. Делали все вразброд, по своему разумению, без согласованности.

Вечером, когда уже проплывали мимо Вогваздина, длинного села на правом берегу Вычегды, навстречу нам промчалась моторка, лихо около нас тормознула. Три мужика с любопытством взирали на нас и наше сооружение. Один из них сказал:

— Сколько лет здесь плаваю, а такого плавсредства еще не видал!

— Да мы и сами в первый раз! У нас плот бутылочный. Видите, мешки под жердями? Они бутылками набиты.

— Да! Вот это да! И далеко плывете? И откуда?

— Мы из Коквиц. Только сегодня отплыли. А сколько проплывем — не знаем. Как получится. Может, до моря доберемся.

— До какого моря?

— До Белого.

— Ну, вам долго плыть придется. Может, ледокол потребуется!

— Поглядим. Еще сами не знаем. А вы что делаете? Рыбачите?

— Да. Хотите, мы вам рыбки дадим на ужин?

Предложение было сделало от души, и мы не стали ломаться.

— Хотим.

Мужики подгребли поближе, вручили нам пакет. Там были неплохая щука, подлещик и подъязик.

— Ухи себе сварите.

— Вот это рыбины! Большое спасибо!

— Счастливого плавания!

Мужики умчались, а мы не спеша поплыли дальше. Скорость плота — это скорость течения реки плюс или минус сила ветра, не больше. Уже темнело. До ночи нам хотелось добраться до устья Выми, но налетел сильный ветер и прибил плот к правому берегу. Была уже полночь, и мы не стали спорить с ветром. Бросили якоря и завалились спать. Сыро и холодно. Неуютно. Вода совсем близко под нами, в десяти-пятнадцати сантиметрах. Утеплились насколько возможно, и хотя ночью ожидалось всего лишь плюс три, я спала, тем не менее, до семи часов утра. А Слава встал раньше нас. Когда я вылезла из палатки, увидела его с удочкой. Видать, вчерашние рыбаки раззадорили.

Утро было солнечным, ветреным, холодным. Мы развели костер на берегу, приготовили завтрак, тушеную рыбу, вчерашний подарок, поели и отчалили. Вдалеке виднелся Усть-Вымь с его церквями, мужским монастырем, железнодорожным и автомобильным мостами через Вымь. Мы находились недалеко от устья Выми, а чуть ниже, на Вычегде — большой остров, река разделяется на два рукава. Какой из них удобнее, глубже, где опасные мели — мы не знали. Надо было идти, ориентируясь по буйкам, установленным речниками для судов.

Мы вошли в левый рукав, довольно быстро плыли прямо по фарватеру, но река сделала поворот направо, а мы продолжали двигаться, однако уже не вперед, а влево, к обрывистому, крутому берегу, заваленному упавшими во время половодья деревьями. Их кроны болтались в воде, а корни цеплялись за рыхлую, ненадежную песчаную почву. Наш плот несло прямиком в эту мешанину из веток, стволов, сучьев. Мы схватились за шесты и еле успевали отпихиваться от берега, а плот несся, кружась, толкаясь в берег то носом, где красовалась надпись “Не-Тикий”, то боком сразу всеми жердями, то кормой. Ветки деревьев норовили снести все, что находилось на поверхности плота. Нам приходилось постоянно перемещаться вдоль бортов, чтобы успеть вовремя оттолкнуться от опасного места, чтобы не налететь с размаху на торчащую из воды громадную корягу.

Тяжелый длинный шест в руках — вот как начался отдых на плоту! А я-то мечтала: сижу беспечно и глазею по сторонам, на лес, на небо, а плот не спеша все плывет и плывет вперед и несет на себе наш домик, нашу кухню, все наши вещи и нас самих, троих бездельников. Плывем вниз по течению, отдыхаем, а всю работу по передвижению выполняет наш плот.

Невеселые мысли, тем не менее, не мешали мне орудовать шестом или веслом, тем, что успела схватить, а плот мчался вдоль берега, тыкаясь в него поочередно носом, боком, кормой, другим боком, снова носом, боком, кормой…

— Одно хорошо, — подумала я вслух, — конструкция плота оказалась удачной, в первую очередь и главное — прочной.

Несмотря на все наши усилия, мы не смогли оттолкнуться подальше от берега, чтобы плыть на глубине посреди реки. Нет, плот упорно продолжал тыкаться в берег и утюжить все встреченные коряги. Что хорошо и даже замечательно: дно из жердей прекрасно справлялось со всеми подводными пакостями. Коряги, пересчитав все жерди, выскакивали за кормой и недовольно кивали нам вслед.

Но вот берег постепенно стал более пологим, а дальше и вовсе превратился в длинный песчаный пляж. Течение убежало в сторону, а мы остались! Пришлось ползком преодолевать, опять же при помощи шестов, мелкие места, усердно отталкиваться и отталкиваться от них, чтобы не усадить плот прочно и надолго на песчаное дно реки. Потом, взявшись втроем за весла, с трудом отгребли подальше от берега. Какое-то время можно было отдохнуть, и мы, конечно, этим воспользовались по очереди. Сначала Слава отдыхал в палатке, потом мы с Верой.

Вскоре Славе потребовалась наша помощь. Плот прибивало ветром к левому берегу недалеко от Туис-Кероса, очень красивой деревни на высоком берегу на холмах. Итак, за сутки мы вместе с Вычегдой сделали петлю вокруг Коквицкой горы с прилегающими лесами.

Когда совсем стемнело, около полуночи, пристали к пляжу, вернее, не пристали, до берега осталось пять-шесть метров, мелко. Бросили якоря и спать. Очень устали.

Утром попили кофе и тут же отчалили.

И снова весь день течение тащило нас по всем извилинам левого берега. По правой стороне проплыл мимо нас Тыдор, небольшая деревня, рядом с которой причаливает паром. Он ходит от Кырса до Тыдора, соединяет деревни Коквицкой горы с райцентром Айкино. До него от Тыдора по трассе километров шесть. Мы уже видели Айкино на дальних холмах, а нас снова прижимало к левому берегу, к Кырсу. Там на берегу расположились мужики, поджидающие паром. Они, конечно, с любопытством взирали на наш плот, пока мы неспешно проплывали мимо, спрашивали, откуда мы и куда. Я крикнула им:

— Спорим, мы раньше будем в Айкино?

Как бы не так! Берег, вдоль которого мы пробирались, отталкиваясь шестами, стал обрывистым, круто уходил в воду. Глубина большая, шесты не достигали дна. В нескольких местах плот кружило на водоворотах, но при помощи весел мы заставляли его двигаться дальше. На водоворотах наш плот был молодцом! Он чихать на них хотел! Он их просто игнорировал. Он их приутюживал и оставался абсолютно устойчивым. Покрутившись на месте, важно следовал дальше. И стоять на таком плоту рядом с черной водой было совсем не страшно.

Но уже за полдень перевалило, уже три часа пополудни, а мы, кроме утреннего кофе, ничего не ели и не пили. Айкино на правом берегу, а мы вдоль левого пробираемся. Близок локоть, да не укусишь! А нам надо было успеть до закрытия в магазин, иначе без хлеба могли остаться. Село, не спеша проплывало мимо нас, а мы, загребая веслами изо всех сил, не могли пересечь реку. Но чудо все-таки случилось. Ветер стих и дал нам возможность, хоть и с большим трудом, хоть и ниже села, но пристать к правому берегу.

Слава остался у костра готовить ужин, а мы с Верой, прихватив пятилитровые бутыли для воды и сумку для продуктов, по непролазной лесной круче полезли наверх, к шоссе. Выбрались, а на часах уже шесть. Успеем ли? До магазина в центре села пара километров, не меньше. По пути задержались, фотографировали строящуюся заново после пожара деревянную церковь. Рядом с ней на земле стояли наготове три сияющих “золотых” купола. Как мы узнали от подошедшего дьякона, хмурого мужика, жившего раньше в Ульяновском монастыре, купола привезли из Волгодонска, скоро их будут устанавливать. Отец Григорий, так он назвался, был одет очень интересно: сверху — черное одеяние православного монаха, а из-под одежды выглядывали дешевые штаны китайского пошива, в каких ходит пол-России, и я в том числе. Рабочая одежда строителя и церковного сторожа.

Идем дальше — и опять интересное явление: необыкновенная поленница дров, круглая, сложенная как стог. Никогда раньше таких не видела. Мы с Верой снова застряли, фотографируя чудо-поленницу. А когда добрались до магазина, хлеб кончился!

Набрав в колодце воды, вернулись к реке. Поели и отчалили. Сумерки, тихо, безветренно. С неба уходили последние облака. Появилась надежда на долгожданное потепление, но пока еще было холодновато.

На этом участке Вычегда выпрямляется в довольно правильную линию, без поворотов, поэтому плот несло по фарватеру. Мы только иногда вставали и подправляли его движение веслами. Впервые с начала плавания появилась возможность просто посидеть и поглазеть по сторонам. Солнце уже село, но оставило свой след в небе, из розового медленно превращавшийся в фиолетовое. Невероятное зрелище! Тишина, темная вода, черные берега, заросшие лесом, волшебная заря, и мы посреди этой тишины и простора.

Внезапно течение стало стремительным, нас понесло к левому берегу, довольно высокому и, как обычно в таких местах, заваленному упавшими в воду деревьями. Нас несло как с горы! Мы стояли наготове по краям плота и время от времени, выставив шесты вперед, вовремя успевали оттолкнуться от огромной сосны или березы. Страшно даже представить себе, что можно запросто пошатнуться, упасть в эту черную воду, а плот умчится дальше, не в силах затормозить. Но через полчаса вместо крутого берега уже пошел песчаный пляж, а течение ушло вправо. Мы причалили, бросили якоря и легли спать.

Утром выгребли на течение при помощи попутного ветра. Плот пошел самостоятельно и довольно быстро. После Айкина поплыли новые места, раньше мне не приходилось здесь бывать. Но пока что берега Вычегды были без каких-либо новых особенностей. Если один берег высокий и обрывистый, то другой, противоположный, — низкий, пологий. Высокие берега заросли настоящим лесом, сосной.

Вдали за лесом показались высокие трубы, сразу ясно — промышленное поселение. И это действительно был Жешарт с его фанерным комбинатом. Мы очень долго плыли мимо поселка на высоком берегу, сплошь заваленного мусором. Одна гигантская помойка, свисающая по круче к самой воде, сменялась другой. Какое мерзкое место!

У Жешарта было много молодежи на берегу и на лодках, и она, конечно, проявила к нам большое любопытство. С берега заинтригованные мальчишки кричали:

— Эй, на тазике! Вы кто?!

— Действительно, — со смехом сказала Вера, — наша круглая палатка издали похожа на перевернутый тазик.

Слава, пользуясь тем, что плот шел ходко и самостоятельно, залез в палатку подремать, а нам с Верой пришлось давать многочисленные интервью любопытным, подплывающим к нам на лодках. Они выпытывали у нас, кто мы такие, откуда и куда плывем, и не скрывали своей зависти.

Подплыли на моторке два подвыпивших парня, хотели взять нас на абордаж, но мы отпихнулись шестами. Разговаривали они, впрочем, вполне миролюбиво, а мы и не провоцировали ссору. Оказалось, парни — работники комбината. Работа, работа, работа, а отдыхают они с бутылкой, по-другому не умеют. Да еще жалуются на жизнь, чего я терпеть не могу, надоело.

И сказала им с досадой:

— Эх вы! Что, в Жешарте пустых бутылок из-под пива нет? Взяли, сделали плот и поплыли! Или на лодке, вон, у вас лодка есть.

— Когда? Мы работаем! А давайте договоримся на следующее лето и вместе поплывем! — неожиданно предложил один из парней.

— Зачем вам компания пенсионерок? — удивилась я, не поняв с ходу халявных намерений молодежи, пожелавшей прокатиться за чужой счет.

Расстались по-доброму, они пожелали нам счастливого пути и убрались восвояси.

Мы уже добрались до окраины Жешарта, проплыли мимо длинного высокого причала. Строили его, по всему видать, в период “развитого социализма”, в то время, когда река еще была судоходной и такое большое бетонное сооружение на берегу имело смысл. Сейчас по реке никакая баржа не пройдет, разве только в короткие половодья.

Вообще меня удивляет то обстоятельство, что на реке исправно работают речники. Весь фарватер размечен белыми и красными буйками, на берегах в нужных местах стоят створы, периодически встречаются столбы с цифрами, отсчитывающими километраж до устья. На речных поворотах у буйков рядышком — длинные палки-поплавки, указывающие направление поворота. Для кого все это великолепие, весь этот порядок? Для нашего плота? Пока что, а мы плыли уже четыре дня, не встретили никакого судна больше размером, чем моторная лодка.

Жешарт, обложенный свалками, заваленный мусором, закончился.

Нам нужно было выгрести подальше от правого берега, далеко впереди чуть ли не на середине реки виднелся красный буй. Чтобы выйти на фарватер, мы должны были взять как можно левее, но не хватило времени и расстояния откорректировать ход плота. В этом месте река с двух сторон огибала немалый высокий остров, и “Не-Тикий”, не спрашивая нашего согласия, устремился в правый рукав. Ну что ж, деваться некуда, поплывем здесь, — согласились мы с плотом. А он нас не больно-то и спрашивал, шел вперед в узкий пролив меж высоких берегов, заваленных сухими, мертвыми деревьями, полуразрушенными бетонными плитами, какими-то обломками недостроенных сооружений, рваным железом, покореженной арматурой. На память мне пришли кошмарные пейзажи в фильме “Письма мертвого человека”. Но там-то речь шла о выдуманной ядерной войне! А здесь что произошло? Казалось, жизнь здесь умерла после какой-то сильной бомбежки. Запредельное, мрачное место. Мертвые ржавые катера валяются на обезображенных склонах. На карте обозначено “Лесобаза”. Незатейливое название. Откуда-то с правого высокого берега бил луч света, вроде как со сторожевой вышки. Да-а-а. Не хотела бы я здесь жить. Хотелось одного — убраться отсюда поскорее. А плот, подлюка, сначала резво кинувшись в этот рукав-катастрофу, постепенно замедлил свой ход, пока совсем не остановился в невозможно грязной воде посреди топляков и торчащих из воды железяк и бетонных обломков. Понравилось ему здесь, что ли? Пришлось взяться за весла.

Была уже глубокая ночь, а мы все не могли выбраться из этой проклятой протоки. Я падала с ног от усталости, глаза слипались. Ночью я хочу спать! Вера сказала:

— Иди поспи, я подежурю.

Хоть и стыдно было бросать ее одну, я полезла в палатку, где дремал Слава. Еще ни разу за поездку я так не мерзла, и мои попытки уснуть были безрезультатны. Я вылезла наружу, снова взялась за весло.

За одним из изгибов берега увидели на обрыве трех мальчишек. Рыбачили. Они здесь где-то жили! Боже мой, что это за жизнь? Мы медленно проплывали мимо них, а мальчишки, после обычных расспросов — откуда и куда — видя, что нам их не достать, стали кричать вслед всякие пакости. А какие еще мальчишки могли вырасти посреди подобного пейзажа! Только пакостники. Так испохабить, искорежить среду обитания можно только если очень ненавидишь ее. Возможно, здесь когда-то или даже сейчас живут зэки? Или дети и внуки зэков. Подневольный труд не делает человека лучше. Не знаю истории этого поселения, но знаю одно: ни за что бы мне не хотелось оказаться там еще раз!

Мы гребли несколько часов, пока не выбрались из мертвой зоны. Причалили к берегу только в шесть утра. Но это был нормальный, чистый берег, песчаный пляж близ деревни Римьи. Мы с Верой рухнули спать и спали до полудня. А на вахту заступил Слава. Он встал, отчалил от берега и прошел немало, пока не поднялся ветер и не прибил плот к левому берегу. Когда я вылезла из палатки и протерла глаза, то увидела впереди вдалеке железнодорожный мост через реку. Значит, рядом Межог.

Лес, заросли ивняка, чистый пляж. Ни мертвых катеров, ни рваной арматуры, ни грязи на берегу. Глаза отдыхали от вчерашних кошмарных видений. Красота! Мы решили на этой стоянке и заночевать, а уж с утра плыть к мосту. Вечером — укусы свирепых комаров и очередной дождь.

Наутро — солнечно, тепло. Кажется, погода наконец налаживается.

Проплыли под мостом без сучка и задоринки, течение направило нас меж двух опор, опасения оказались беспочвенными.

Мост охранялся, для людей и машин невдалеке работал паром, катер с прицепленной сбоку баржой.

Проплыв еще метров триста, подгребли к правому берегу. Нам нужен хлеб. За ним отправились Вера со Славой, а я осталась на плоту. Мы соблюдали правило не оставлять свое добро без присмотра.

Ну что ж. Со скуки я срезала себе удилище из ивы, прицепила к нему леску с Ванькиной удочкой, выданной мне на дорогу, прихлопнула на себе овода, присобачила его на крючок. Бухнула в воду остатки недоеденных макарон. Посидела так полчаса, время от времени оглядываясь на грохочущие поезда на мосту. Ничего не поймала и была бы безмерно удивлена, если бы это оказалось не так. Но теперь я могла честно отрапортовать дома, что рыбачила, хотя и безрезультатно. И до чего ж это скучное занятие! Куда интереснее считать вагоны в проносящихся наверху поездах.

А по мосту то и дело из Коми в Россию мчались нескончаемые длиннющие составы с добром из донорской республики, в чуть ли не из семидесяти цистерн с готовым ли топливом, с непереработанной ли нефтью — неведомо. Или вагоны с древесиной. Вспомнилось мне, как зимой мы с Иваном ходили на лыжах от Коквиц до Черного Яра. На перекрестке дорог, одна из которых вела в Ухту, город нефтегазовой промышленности, мы увидели глупую, горделивую и наглую надпись на огромном рекламном щите “Газпрома”: “Тепло Севера — Югу!”. Перекресток безлюдный, для кого он там красуется? Или для чего? Для вящей гордости аборигенов? Вот, мол, какие мы молодцы! Все тепло отдадим на юг, пусть там запарятся! А нам зачем тепло? Нам не надо. Перебьемся. Деревни как стояли негазифицированные, так и сейчас стоят. У меня в доме есть печка, топится дровами, югу их не подарю. И электроплитка есть. Спасибо Чубайсу? Или, скорее, Ильичу… Так что от “тепла Севера” мне ни холодно, ни жарко. Что бы ни рапортовали много-много лет подряд с экрана телевизора политики бодрыми-бодрыми голосами… Да. Я обывательница. Живу здесь и сейчас. Родилась еще при Сталине, жила во времена неразвитого, а потом и якобы развитого социализма, при перестройке, при развале СССР и живу сегодня, в эпоху дикого, неразвитого капитализма, ориентированного ныне и присно и во веки веков на развитие сырьевой экономики. И какая мне разница, кто усердно втолковывает мне о неустанной заботе государства о благе народном — Сталин, Хрущев Брежнев, Горбачев, Ельцин, Путин или еще кто. Каждая новая очередная власть уверяет, что она всех краше и милее… Стоп! Солнышко светит-греет, речка бежит-журчит, день такой хороший, ласковый, а я — о политике! Тьфу!

За все время, что я наблюдала за эшелонами, с той, другой стороны прошел только один поезд, составленный из нарядных цветных импортных вагончиков. Интересно, что в них к нам везли? Жвачку? Чипсы?

Славы и Веры все еще не было. Я разобралась с зеленью, много повыбрасывала. Она потихоньку прела в пакетах на солнце, портилась. Листья салата, укроп, зеленый лук… Как там дела на моем огороде? Бросила все свои заботы на Ивана, будто ему своих не хватает, а сама поплыла невесть куда.

Вернулись мои спутники. Оказалось, им пришлось идти далеко, до поселка Донаель, где был магазин. Хлеб купили, все в порядке. Мы пообедали и отправились дальше. Солнышко пригревало, хорошо. Очень долго не было тепла.

Межогский мост остался далеко позади. Проплыли мимо нас Заручейный и Казлук, поселки на правом берегу. Все. Республика Коми здесь кончилась. Мы вплыли в Архангельскую область. Тихо, безветренно. Не надо сражаться с ветром и течением, не надо отпихиваться от берегов. Плот плыл себе неспешно, и мы вместе с ним. Этого я и хотела, но порой казалось, что уж больно медленно меняется пейзаж. Иногда водное пространство впереди кажется безбрежным. Так широко разлилась река, что непонятно, где проходит фарватер: красный буй почти на левом берегу, а белый, наоборот, переместился к правому. Бывало, что мы долго разглядывали в бинокль окрестности и гадали, где плот пройдет, а где застрянет на мели.

Мы плыли до полуночи, потом причалили на пляже. На левом берегу напротив нас виднелась деревня с разрушенной церковью, розовой в закатном небе. А деревня — старая, тусклая, несколько серых крыш. И ни одного человека, ни одной лодки на берегу. Дорог на левой стороне реки нет. Видно, деревня брошена.

На следующее утро стоило отплыть, как поднялся сильный ветер, прижимая нас к берегу. Слава слез, потащил плот на веревке, как бурлак. Долго так продолжаться не могло. Мы остановились и до вечера проторчали у рыбацкого шалаша из пожелтевших и высохших сосновых лап.

К вечеру ветер стих, и мы отчалили. Плыли до часу ночи. Шли ближе к левому берегу. На правом берегу проплыл мимо нас Лантыш, тусклый поселок из домов барачного типа. Ненавижу такие дома, хотя никогда в них не жила, Бог миловал. Река здесь широкая. Завидев вдали что-то непонятное, плывущее на воде, от домов к реке побежала группа подростков. На берегу лежали лодки-казанки. Парни переходили от одной к другой, но, видимо, взрослые поснимали с лодок моторы. Разочарованные, мальчишки ушли с берега, то и дело оглядываясь. А я разглядывала их в бинокль. Что-то очень опасное было в их повадках. Стая. Стая подросших безбашенных волчат — так они держались. Как знать, заведись у них хоть одна моторка, и кончилось бы наше путешествие? Мы были от них достаточно далеко, а им очень, очень хотелось нас достать…

На левом берегу увидели километражный столбик. 200. До устья, до Котласа, двести километров. А у Коквиц есть отметка 310. Выходит, наш “Не-Тикий” за какую-то неделю “лихо” проплыл 110 километров. Быстрее разве что пешком. Но пешком я не хочу! А посему — молодец, “Не-Тикий”! Исправно тащит на своей спине большой груз, и его осадка не меняется. В начале путешествия опасалась, что некоторые бутылки могли потихоньку заполняться водой и стать балластом, который не сбросишь, как с воздушного шара.

В час ночи мы причалили на пару километров ниже Лантыша. Как обычно, на пустынном пляже. Здесь заночевали. Наутро отправились дальше. Показался на правом берегу Яренск, большое село, куда нам очень хотелось попасть. Оно лежит на высоком холме, вокруг луга?. Сейчас это большое село, а в былые времена — город Архангелогородской губернии, центр Яренского уезда. Оно было хорошо видно в бинокль, от нас до него по прямой — всего лишь километра два.

Сильно мешал ветер. Мы ждали погоды, а потом, не дождавшись, непрерывно загребая веслами, поплыли на другой берег, к Яренску. Наш “Не-Тикий” отлично утюжил волны. Стоишь посреди реки, вокруг волны пляшут, на гребнях — белые барашки, а плот еле колышется, и ощущения страха совсем нет, — настолько мы уже уверились в прочности и остойчивости плота.

Слава ходил на яхте в четырехбалльную качку, и я спросила его:

— Как ты думаешь, есть сейчас четыре балла?

— Какое! Это просто рябь на воде — с пренебрежением ответил бывалый моряк.

Но ветер, хоть и двоечник, на тот берег нас не пустил, да и палатка, ставшая парусом, тормозила. Так мы и проплыли мимо Яренска, несмотря на все наши усилия пересечь реку. А у нас заканчивался хлеб. Сидели на плоту и рассматривали удаляющееся село в бинокль. На берегу — разрушенная церковь, некрасивая, торчит, как печная труба. А сам Яренск на хорошем месте, высоком. Оттуда, наверно, здорово смотреть на реку. Далеко видать во все стороны, простор. В Коквицах тоже так.

Когда село оказалось далеко позади, нас потащило к правому берегу. Так пожелало течение. Навстречу пронеслась “Заря”, первое достаточно большое встреченное нами судно. Из рубки кто-то помахал рукой, мы в ответ помахали тоже.

Поужинали на плоту, разогрев еду на походном очаге. И плыли. Тихо стало, безветренно. Сгустились сумерки, буев не видать. Казалось, что плот в центре водного круга, берег темнел где-то очень-очень далеко. Не сразу можно было понять, где именно река делает поворот, а где просто заливчик, где остров. Дикие, необжитые, пустынные места. Мимо Яренги, правого притока Вычегды, проплыли уже в совершенной темноте. В час ночи пристали к правому берегу, к пляжу.

Все. Наша подробная карта закончилась, мы выехали за ее край. Дальше — сводный лист к старой 1960 года лоцманской карте. В одном сантиметре — пять километров. Там наверняка много неточностей, но ничего не поделаешь.

Утром отчалили. За очередным поворотом далеко за лесом увидели две церкви, высокие, слева и справа. Было тепло и солнечно, церкви вырисовывались ясно, отчетливо, однако вскоре обе пропали из виду. Пройдя еще один зигзаг реки, увидели на левом берегу разрушенную церковь, очень величественную, на высоком месте. Заметив невдалеке на берегу хороший ручей, причалили набрать воды, ледяной и чистой. Весь берег был усыпан камнями. И глина полосами, красная и зеленая. Мы поплыли дальше, очень хотелось посмотреть поближе, что за церковь такая. Непонятно было, есть ли там деревня. С реки за деревьями ничего не видно, кроме высокой колокольни. Куда это, интересно, нас занесло?

У противоположного берега с лодки рыбачили двое, мальчик и бородатый дядька. Они нас заметили, поглядывали в нашу сторону, потом завели мотор и перебрались к нам поближе, возможно, где-то рядом у них были брошены сети, и они обеспокоились. У мужика некрасивое, заросшее волосами лицо. Вера крикнула этому Харону Квазимодо:

— Где здесь можно хлеба купить?

Мужик махнул рукой вдаль по реке. В Ошлапье. Вот так раз! Или в Урдоме. Вот так два! Ну ничего, хоть воды набрали.

— А это место как называется?

— Цилеба. Там наверху когда-то давно был инвалидный дом, но сгорел вместе с людьми. Сейчас там пусто.

По еле заметной в траве тропинке мы с Верой поднялись вверх, где на нескошенном лугу обнаружили остатки деревянных строений. Пытались подойти к церкви поближе, но остановил опоясывающий ее овраг, очень крутой, уходивший вниз, по краям заросший высоченными густыми елями, сквозь которые можно было разглядеть сплошной метровый бурелом. Не пролезть. Нашли же люди место для церкви! Как же сюда строительные материалы доставляли? Но мы не сдавались. Решили подобраться с другой стороны. Спустились вниз, вернулись к плоту. По берегу здесь не пройти, камни, заросли высокой травы, сыро, поэтому мы проплыли еще пару сотен метров и снова причалили. Сначала вдоль ручья, потом карабкаясь по крутому лесному склону, выбрались к старому кладбищу около церковных стен. Трава выше головы. Побродили вокруг храма, обнаружили вход.

Я не жалела пленки, Вера тоже много фотографировала. Мы вошли внутрь. Поднялись на второй этаж. Особенность: нет на стенах похабных и глупых надписей, не добралась сюда шкодливая рука. Ну а советская власть и здесь свой след оставила, разрушительный, разумеется. Если б не так, была бы цела церковь в Цилебе!

Мы разглядывали стены, оконные проемы с уцелевшими коваными решетками, сводчатые потолки, восхищались кладкой, умением, мастерством людей, строивших этот храм. На втором этаже обнаружили небольшую современную бумажную иконку и огарок свечки рядом. Бывают здесь иногда люди. По каменной лестнице в узком, тесном проходе полезли наверх, на колокольню. Мы рисковали проломить своей тяжестью гнилые доски, которыми был застелен пол на верхней площадке колокольни и сломать себе шею, рухнув вниз, но зато какая нам сверху открылась ширь небесная, какое великолепие! Мой любимый пейзаж с рекой, безбрежными лесами до горизонта, все оттенки зеленого и синего. А напротив, через реку, на другом берегу — еще одна церковь! Рядом виднелось несколько домов — небольшая деревня.

После того как наверх сходил и Слава, мы пообедали и отправились на другой берег. Усиленно гребли и цели своей на этот раз достигли. Берег обрывистый и высокий, течение быстрое, река глубокая. Отпихивались по пути от топляков, коряг и с трудом нашли место для стоянки. Зацепились, бросили оба якоря, чтобы не снесло, дополнительно воткнули глубоко в песок весло, привязали к нему веревку, закрепленную другим концом на плоту. Слава остался рыбачить, а мы с Верой полезли наверх по осыпающемуся песчаному склону. Хотелось, во-первых, осмотреть тутошнюю церковь, а во-вторых, разузнать, где можно купить хлеб. Мы побродили вокруг церкви, двухэтажной и каменной, с высокой колокольней, как в Цилебе, но куда более разрушенной и запустелой. Загаженной. Зашли внутрь. После закрытия церковь, видимо, использовали как овощехранилище, всюду какие-то зловонные кучи. Сводчатые потолки черные, в гнилых разводах и в плесени. Мы вышли обратно.

Неподалеку — несколько домов, но людей не видать. Когда из одного дома вышла женщина, мы узнали от нее, что деревня называется Вожем. Вожем! Так вот он где, Вожем-невидимка! Тот самый, который я никак не могла найти на карте, когда писала свою дипломную работу о вотчине Вологодско-Пермской епископии в Коми крае, потому что в советское время мелкомасштабных подробных карт было не сыскать, государство попрятало свои “страшные тайны” от “дурного” глаза да длинного носа. Единственное, что я знала о его местонахождении — он где-то ниже Яренска. На нашей лоцманской карте он тоже не указан. Вожем был стоящим особняком погостом с прилегающими небольшими деревнями. А другие погосты вотчины, — Усть-Вымский, Оквадский, Коквицкий — находились рядом, компактно, в соседстве меж собой. Мы уже проплыли их в первые сутки нашей поездки. А вот теперь через неделю добрались и до Вожема. В семнадцатом веке здесь, как обычно и везде на Севере, была не каменная, а деревянная церковь, Живоначальные Троицы. Рядом жили поп, дьячок, пономарь, просвирница, был и дом для приезжающих командированных из архиерейского дома, было несколько крестьянских дворов. Похоже, тогда тут было многолюднее…

Если здесь, в глухомани, могли построить столь огромную каменную церковь, то, выходит, место тогда было людным и оживленным? Снаружи еще величественная, несмотря на разрушения, гордо устремленная ввысь, в небо, а внутри оставила во мне угнетающее впечатление. Мы с такой легкостью соглашаемся сломать то, что сами же построили. И строим только для Бога, а не для себя.

Вернулись к реке. Сверху, с обрыва, видно было, как натянулись все веревки, удерживающие плот на месте, — столь сильным здесь было течение. Казалось, еще чуть-чуть и “Не-Тикий” сорвется со всех тормозов, помчится, “закусив удила”! Мы отчалили, и нас потащило вдоль берега.

К вечеру похолодало. Вдали на левой стороне показалась еще одна разрушенная церковь. Огромный кусок стены, это церковной-то, особо прочной кладки, толщиной в метр, вырван с мясом и с грудой кирпичей сползает в реку. Я предположила, что ее взрывали, да недовзрывали, а Вера — что весной в половодье ее постепенно подмывает, и разрушается фундамент. Возможно, мы обе правы. Так мы плыли долго, но все никак не приближались к церкви. Наконец заметили, что не плывем, а почти стоим на месте. Напротив церкви, у правого низкого песчаного берега река образовала широкий мелководный залив, куда нас и занесло. Вода здесь идет вкруговую. Мы не могли выбраться из залива, сколько ни пытались. Вода тихая, ветра нет, плыть бы да плыть, а мы застряли на месте.

Причалили метрах в пяти-шести от берега, на мели. Когда легли спать, по палатке застучал дождь. Вере показалось, что кто-то ходит по воде вокруг палатки. Спящий человек беззащитен, и когда такие опасения возникают, их надо проверять. Я вылезла, осмотрелась, убедилась, что пляж пуст, только мокрые кусты ивняка и дождь. Сказала Вере:

— Какой дурак сюда полезет под дождь? Только мы одни такие.

— Логично, — согласилась Вера, и мы уснули.

Встали с ней в 6 часов, Слава еще спал, когда мы отчалили.

День хороший, солнечный. О вчерашнем дожде напоминал только влажный песок на пляже. Мы прошли наконец мимо церкви. Обе сделали с плота несколько снимков. У Веры был день рождения, и я ей пропела:

— Старость нашу Веру не застанет, все в дороге, все в пути!

Так, орудуя веслами, мы прошли медленно около километра, но поднявшийся ветер прибил нас к берегу. Где-то далеко-далеко впереди в бинокль было видно поселение, большая труба, вышка. Нам надо наконец добраться до магазина, чтобы купить хлеб. Слава, последние десять лет живший в Питере, в совершенно другой среде обитания, даже сказал:

— Я и не думал, что такое может быть! Что в деревне нет магазина или что в магазине нет хлеба!

А я не думала, я знала. В Коквице, где я живу, хлеб привозят дважды в неделю, по вторникам и пятницам. Обычно его не хватает, продавщица заказывает поменьше, чем надо, чтобы не засыхал и не плесневел. Кто не успел, тот опоздал! А в нижней Коквице магазин при капитализме и вовсе ликвидировали. Да и зачем он там? Все равно у людей денег нет. И не будет.

Мы решили осмотреться, прошли с Верой немного вперед, но дорогу преградил небольшой пролив. Весело бежала вода, было видно освещаемое солнцем дно и камешки на нем. Я заметила, что это не впадающий в Вычегду ручей, течение шло от реки, но как-то совсем не обратила на это внимания.

Кто бы мог подумать, к какому опасному месту мы приблизились!

А в те минуты мы просто беспечно побродили по теплому подсохшему песку, посидели у воды, я сфотографировала именинницу, и мы пошли обратно к плоту. Сварили кашу, вскипятили чайник. Вера нас “гуляла”, угощала припасенным к дню рождения шоколадом. Наша компания непьющая, на мир мы смотрим трезвыми глазами.

Погода снова испортилась. Пошел дождь, над нашими головами сверкали молнии, громыхало совсем рядом. Залезли в палатку, переждали ливень. Стихло только к вечеру, небо прояснилось, и мы решили плыть дальше. Отчалили, выгребли на глубину. Как я ошибочно полагала, мы уже были на фарватере. Далеко впереди виднелся белый буй почти на правом берегу. Река делала очередной зигзаг, образуя уже с левой стороны такой же залив, как тот, в котором мы застряли вчера. Чтобы повлиять на ход плота, меры надо принимать заранее. Заспорили с Верой: она хотела грести влево, я — вправо. Пока спорили, боковое течение схватило наш плот за хвост, он сначала остановился, а потом сначала медленно, но все быстрее и быстрее пошел назад, кормой вперед!

Дух у меня перехватило от неожиданного и невероятного явления! Нас засосало, как в пылесос, в тот самый веселый пролив, около которого мы бродили утром. Не успели опомниться, как помчались в мощной струе течения по все расширяющемуся правому рукаву реки неведомо куда! Нас несло впритирку к правому берегу. Поваленная, склоненная почти до самой воды береза чуть не смахнула с плота палатку. Ошеломленные, мы едва успевали отпихиваться от опасных мест шестами.

Проскочили так узкое место, “горлышко бутылки”, и течение затихло. Вот поганство! Как у Лесобазы. Одно, но существенное отличие: тут не было и следа человека, грязной человеческой цивилизации. Ни хотя бы брошенных строений на берегах, ни рыбацких лодок. Ни души, никого, кроме нас. Мы плыли по довольно широкой реке. Оба берега достаточно высоки и завалены упавшими деревьями. Кроны деревьев все дружно лежали “головами” вперед, указывая направление течения, а оно, хоть и притормозило, было не слабым. Потянулась нескончаемая дуга поворота. Сначала солнце было справа, потом впереди, потом чуть ли не слева. Мне все казалось, что мы совершаем полный круг поворота, а выйдем на Вычегду — все там же, рядом с Ошлапьем. Где-то за верхушками елей то мелькала, то вновь пропадала из виду маковка церкви. Есть там поселение? Или она заброшена, как в Цилебе? И выберемся ли мы туда? Бог весть.

Вера боялась, что нас занесло в залив и обратного хода нет. Слава опасался, что этот рукав где-нибудь впереди разделяется на ручейки, и мы застрянем, не сможем выбраться в основное русло реки. Я чувствовала свою вину за возникшую ситуацию, но, глядя на заваленные деревьями берега, думала: здесь в половодье промчалась уйма воды. И неужели она где-то рассосалась по пути? Не может быть! Она пробила русло, наверняка! Только вот почему так безлюдно? Здесь классные места для серьезной рыбалки.

Уже было совсем темно, когда мы сели на мель, и очень прочно. Слезли в воду, побродили, нащупывая более глубокие места. Везде мель! Наконец Слава определил, что у правого берега глубже. Поддевая плот рычагами, с огромным трудом подтолкнули его к глубине. Поплыли дальше, совсем вымотанные. Внезапно Слава воскликнул:

— Крыса!

— Где?!

— Вон, на корме сидит, за палаткой!

Да, действительно, там сидел зверек, в темноте плохо различимый. Мне показалось, что голова его была круглой и большой, у крыс не такие. Разбираться не стали, шуганули зверька, и он спрыгнул в воду, откуда и объявился на нашем корабле. Совсем не хотелось, чтобы он забрался к нам ночью в палатку.

Поплыли неведомо куда. Течение было неплохим, а место — сказочным. Правый берег довольно высок и черен, а над ним — густой розовый туман, предвестник зари, сквозь который вверх тянулись ветви кустарников. Ломаные линии, изгибы ветвей создавали причудливые переплетения, черные изысканные кружева на фоне нежного розового сияния.

Мы очень устали и, когда наконец слева берег стал пологим, превратился в пляж, пристали к нему. Половина второго ночи. Решили подождать рассвета. Слава сразу же лег спать, а мы с Верой прошли немного по берегу, хотели осмотреться, куда нас занесло. Следы присутствия человека наконец обнаружились. Это был деревянный стол с точеными ножками, у меня в деревенском доме есть почти такой же. Здесь, на пустынном ночном пляже, освещенный красной зарей, он выглядел как сюрреалистическая картинка, хотя, если приглядеться, все было понятно: на столе остались следы разделанной рыбы, слизь и чешуя. Кто-то из рыбаков приволок на моторке лишнюю в доме мебель, чтобы на рыбалке устроиться с удобствами.

В пятом часу мы с Верой тихо выбрали якоря, убрали трап и отчалили. Уже поднялось солнце, и мы увидели на правом берегу признаки жизни: кое-где лежали лодки, виднелись крыши сарайчиков. Появились и рыбаки. Мы погребли к правому берегу. Один из рыбаков сказал нам, что наверху, на угоре, деревня Козьмино. Есть магазин, можно купить хлеб.

— Дорога там, — махнул он неопределенно рукой. — А как же вы здесь проплыли? Здесь мелко.

— Да мы и сели в одном месте, думали, не выберемся. А в целом ничего, прошли, как видите.

Проплыли еще с километр и причалили у тропинки, идущей вверх.

— Пойду разведаю дорогу в Козьмино, — продолжая чувствовать свою вину за то, что нас сюда занесло, и желая загладить ее, сказала я Вере. И я пошла вверх по тропинке, но вскоре оказалась мокрой по грудь от росы на высокой траве. Разведя руками заросли, совсем неожиданно оказалась у небольшого озерка, где выводок утят поднял при моем появлении страшный переполох. Они суматошно и врассыпную бросились прятаться в траве. Смех!

Я нашла наконец грунтовую дорогу, спускавшуюся к реке немного ниже нашей стоянки, и поднялась по ней вверх к селению. Мимо спящих еще домов выбралась к шоссе, обнаружила два магазина, запомнила их расписание. Пустынные улицы, тихо, нигде ни души. Торчала вдалеке высокая труба, как я поняла, та самая, которую видела в бинокль, сидя напротив разрушенной церкви в Ошлапье.

Прогулявшись по спящему Козьмину, отправилась обратно. Сверху с угора далеко видна была Вычегда, тот фарватер, с которого черти унесли нас в протоку. Я высматривала церковь, чью маковку видели мы, когда плыли по неведомому рукаву, но ее не было видно, не видно и недовзорванной церкви на нашей вчерашней стоянке. Далеко же мы уплыли, хоть и петляли вместе с рукавом.

Вера со Славой купили в Козьмине хлеб и кое-что из продуктов. Путешествие продолжилось. Впереди где-то за поворотом был невидимый пока основной фарватер Вычегды. Высокий правый берег зарос лесом. Ни за что не подумаешь, что за ним спряталось большое село Козьмино. Оно стоит на автомобильной трассе, река — в стороне от его деловой жизни.

По прибрежной тропинке к месту рыбалки шагал рыбак, а мы, плывшие рядом со скоростью пешехода, разговорились с ним. Рыбак поинтересовался:

— Почему плот —“Не-Тикий”?

Вера ответила:

— Читали Тура Хейердала “Кон-Тики”?

— А-а-а-а! — засмеялся он.

Рыбак добрался до своего места, а мы поплыли дальше и вскоре увидели потерянную нами реку. Вот они, родимые белые и красные буйки, указывающие нам дорогу!

На правом берегу показалась Урдома. Название знакомое, так называется одна из станций на железной дороге между Сыктывкаром и Котласом. Но здесь, на берегу, не станция, а деревня Урдома. Издали, с реки, это красивая деревня на высоком холме и очередная разрушенная церковь со следами былой красоты, в три ряда окон, как в Ошлапье. Деревня Урдома на правом, а станция Урдома на левом берегу, до нее от реки целых восемь километров. Станция перетянула к себе почти всех жителей деревни, как мы узнали из разговора с отдыхающими на длинном пляже напротив деревни. Деревенские не имеют такой глупой привычки — валяться на пляже. Это были станционные. Нам стали кричать, мужики в основном любопытствовали, кто мы и откуда. Женщины молча лежали на своих подстилках и провожали нас надменными пренебрежительными взглядами. Один из мужиков, видать, принадлежавший кому-то из этих женщин, устроил нам настоящий допрос. Он стоял у самой воды, выпятив пузо, уперев руки в бока, а мы не спеша проплывали мимо. Когда он узнал, что мы плывем уже одиннадцатый день, очень развеселился, а отсмеявшись, спросил:

— Когда же вы с такой скоростью в Котлас приплывете?

— Ну, может, через неделю, точно не знаем. Как получится.

Мужик расхохотался еще пуще:

— Пешком быстрее!

Тогда я спросила:

— А небось завидно?

И он честно ответил:

— Да.

Парень, стоящий рядом с мужиком, спросил:

— Можно вас сфотографировать?

Мы с Верой с удовольствием попозировали. Вот она, слава!

Да. К этому времени наши планы поменялись. Урдома находится в ста тридцати километрах от Котласа. За одиннадцать дней мы прошли всего сто восемьдесят километров. С такой скоростью до Архангельска доберемся лишь к зиме. Столько времени у нас не было. Решили закончить путешествие в Котласе.

Мы причалили немного ниже пляжа. Место было очень грязное, захламленное. Везде валялись окурки, банки из-под пива, пластиковые бутылки в огромном количестве — если собрать, вполне хватит на второй плот. На берегу было много подвыпивших мужиков, их интерес к нашему плавсредству становился все более назойливым и раздражающим. И мы поплыли дальше.

Ночевали на песчаном острове, а утром снова отправились в путь. День теплый, даже жаркий. Когда оказались на очередном перекате, бросили якоря и выкупались. Далеко справа на высоком берегу расположилась разрушенная церковь, окруженная полуразвалившимися строениями. Похоже, там был когда-то монастырь. Сейчас все, конечно, в запустении. Крест на дырявом куполе стоит набекрень. Его, видно, пытались свалить, да не смогли. А в Ошлапье церковь вообще была без крестов, в Урдоме — тоже. Нашлись там, видать, монтажники-размонтажники-высотники!

Вдали с лодки рыбачил мужик. Вера крикнула ему:

— Какая деревня?

Еле слышно донесся ответ:

— Слободчиково!

Прошли Сойгу. В ней есть даже каменное двухэтажное здание. Для нищих деревень нетипичное явление. Но это и не деревня, а поселок. На берегу — два крана у завалов из круглого леса. А вот рядом — деревня Белопашенная. Об этом поведали нам парни, добравшиеся до нашего плота вплавь. Они некоторое время плыли рядом, ухватившись руками за жерди. Краны, как объяснили парни, — это нижний склад. Там леспромхоз. В Белопашенной на берегу стоит небольшая разрушенная церковь. Ее собирались отремонтировать, а потом бросили.

Вечерело. Медленно, но плыли. С обеих сторон видны были вдалеке деревни. Пошел одиннадцатый час, а подходящего для ночевки места все не видать. Слава забрался в палатку, а мы с Верой сидели на носу плота у стола, иногда подправляя курс веслами. На правом берегу по склону, освещая путь фарами, к самой воде осторожно съехала “Газель”. Вышли люди, ожидая кого-то. Было в их движениях что-то украдчивое. Почему-то, еще не осмыслив увиденного, я вспомнила “Тамань” Лермонтова, повесть о контрабандистах. Мы стали по очереди наблюдать в бинокль. Через минуту к машине с левого берега, где виднелась небольшая деревня с рядом серых крыш, подлетела моторка. Пока мы медленно проплывали в пределах видимости, моторка, нагруженная доверху коробками со спиртным, трижды, как челнок, смоталась к серым крышам. И правда — контрабандисты, торговцы паленой водкой, безакцизным алкоголем. Такие люди — распространенный тип российского предпринимателя.

Вот и стоят-падают на Севере полуживые-полумертвые деревни, развалюхи под серыми крышами, а самыми крепкими, прочными и красивыми зданиями в этих краях и по сей день остаются загаженные, оплеванные и недовзорванные церкви. Сохранить разруху в жизни и в головах, этакий вечный статус-кво помогают вот такие деловые и предприимчивые, трудолюбивые и ловкие люди, российские бизнюки, — то бишь бизнесмены, — с усердием, достойным лучшего применения, разъезжающие почти без опаски в машинах, набитых доверху дешевой отравой.

Утром отплывая от места ночевки, заметили километровую отметку на берегу — 95. Разменяли на мелочь последнюю сотню!

Подплыли к деревне Рябово. На высоком хорошем месте, откуда открывался прекрасный вид на широкую реку и безбрежные леса, стояла разрушенная (понимаю, что повторяюсь, но что ж делать, не врать же? — да, очередная разрушенная) церковь с удивительным, выложенным кирпичом куполом. Какие раньше были мастера! Почему такая тяжесть не упала вниз до сих пор, несмотря на обваленные углы и проломы в стенах?

Слушая разговоры о христианской то ли сущности, то ли миссии России, я “смеюсь с вас”, неутомимые российские риторы, а перед глазами — недобрый десяток раздолбанных церквей, по штуке на каждые тридцать километров. Их никто не восстановит, некому там восстанавливать, некому и не для кого. И если с новым усердием будут строиться новые храмы для главного Бога и прочих богов и божков, то обязательно забудут об обычном жилье для обычных людей. И снова начнется российский бардак. Вернее, никогда не закончится.

Вокруг церкви как заведенная, с большой открытой кровавой раной на правой передней ноге бегала вороная лошадь. То появлялся в проеме несуществующей двери, то исчезал где-то в глубине развалин встревоженный жеребенок. А рядом равнодушно бродили коровы. В этот храм совсем не хотелось заходить. Не церковь, а конюшня, в которой страшно даже лошадям.

Вдруг из-за угла выскочил рыжий жеребец и понесся по дороге в деревню. Нам, по крайней мере мне, стало жутковато. Мы пошли следом, но через две-три минуты увидели, как жеребец мчится обратно. Он проскочил мимо нас, кося страшным красным глазом. Взбесился, что ли? Не успели пройти нескольких метров, как жеребец, обежав вокруг церкви, снова устремился по дороге в деревню. Мы перескочили через изгородь, идущую вдоль дороги, и утонули в нескошенной высоченной траве. Конь промчался мимо, не останавливаясь. Мы посмеялись над своими страхами, перелезли обратно на дорогу, но тут снова послышался стук копыт.

Правый берег около Рябова очень своеобразный. Представьте себе стоящие рядом, цепью, высокие холмы, передняя половина которых, обращенная к реке, как будто ножом срезана. Между холмами крутые овраги. И холмы, и овраги сплошь заросли высокими соснами, елями, березами. Деревья цепляются за ненадежную песчаную почву корнями. В таком лесу грибов не насобираешь, сквозь него вообще не продерешься.

За день одолели двадцать километров. Плыли и выглядывали удобное место для ночевки. Помог внезапно усилившийся ветер, погнал волну в сторону левого низкого берега, и нас туда же. Мы пристали к берегу, и началась гроза.

Около десяти часов утра отчалили, а уже в полдень крепко сели на мель. Так бывало не раз. Плот тяжелый, его трудно снять, если сел плотно. Мы, как обычно, залезли в воду, подсунули под бревна шесты как рычаги. С большим трудом дотолкали его до края мели, и тут дно резко ушло вниз, плот пошел, да так быстро, что мы едва успели на него заскочить. Вот было бы дело, остались бы посредине реки, а плот пошел бы кататься без нас.

Через пару часов пристали к пляжу около села Харитонова. В центре села оказалось штук десять магазинчиков. Купили хлеб, яйца, майонез, что-то еще. Ни в одном магазине в разгар лета не нашли ни лука зеленого, ни укропа, ни петрушки, никакой зелени. Решили набраться нахальства и попросить кого-нибудь продать нам зелень с огорода. Около маленького дома окликнули бабулю, та молча выслушала просьбу, нарвала перьев лука, укропа, ополоснула их в бочке с водой и подала нам. От денег категорически отказалась. Не умеют старые русские торговаться и наживаться.

Пообедали и отчалили. Чуть не всю реку впереди перегораживала мель. Пока мы ее обходили, снова резко поменялась погода. Загромыхало, тучи тут как тут, засверкали над головами молнии. Оказаться в грозу посреди реки почему-то страшнее, чем у берега. До левого берега, как мы уже поняли, не добраться. Ветер налетел такой, что, казалось, сдует с плота и палатку, и обитателей. И плот поплыл как бочка с князем Гвидоном или как Ноев ковчег, неуправляемый и неведомо куда. Во времена социализма и активного судоходства было бы очень много шансов врезаться в какое-нибудь судно, а сейчас мы одни болтались на пустынной реке.

Через полчаса все стихло. Мы вылезли и огляделись. Харитоново осталось далеко позади. Молодец, “Не-Тикий”!

Причалили рано, в девять вечера. Как обычно — к песчаному чистому и безлюдному пляжу. Только следы чаек на песке да уйма комаров.

Очертания берегов изменились. Справа потянулась низина, а левый, наоборот, стал высоким. Все встреченные здесь рыбаки — на резиновых лодках. Признак относительного достатка, во всяком случае, регулярной зарплаты. В деревнях резиновая лодка — роскошь. Значит, впереди город. Так оно и было. Вдали показалась окраина Коряжмы. Там, как мы знали, химическое производство, большой бумажный комбинат типа нашего монстра в Эжве, под Сыктывкаром, пожирающего окрестные леса.

Появилось интересное зрелище. Мимо нас туда-сюда моталась моторка, а за ней летал на водных лыжах кто-нибудь из веселой компании, расположившейся впереди по курсу на берегу. Пока мы медленно и важно проплывали мимо, несколько раз успели увидеть, как очередной отважный парень летит с лыж кувырком в воду.

Впереди показался причаливший к правому берегу паром. Доползли и до него. Паромщики первым делом сообщили нам, что завтра в Сольвычегодске ярмарка. Казалось, вся река предвкушает предстоящий праздник, только о нем и говорит. Мы шутя спросили, мол, может, и на наш плот найдется покупатель? Они ответили: “Запросто!”.

Коряжма осталась далеко позади, виднелись только три высоченные трубы, но комбинат, следы его деятельности продолжали нас преследовать. Вода у берега была покрыта красивой кружевной пеной всех цветов радуги. Мы даже умыться побоялись такой водой. Было тепло, но и ноги не хотелось намочить в этой таблице Менделеева. Сошли на берег по трапу. Развели костер, позавтракали и дальше поплыли.

Прошли еще несколько километров, и вдали на правом берегу нарисовался Сольвычегодск, один из старейших на Севере центров добычи соли. Казалось бы — туда-то уж непременно попадем, все же по пути, город на правом берегу, и мы вдоль него пробираемся. Ан нет. Поднялся сильный ветер, прижал к берегу. Идти стало совсем невозможно, а до нас уже доносились звуки музыки. Вот она, ярмарка! Но нам на нее не попасть. Нас отделяла от города небольшая речка, правый приток Вычегды. Если бы не она, до города можно было бы пройти пешком. Мы видели храм в строительных лесах, старинные здания.

Начался очередной дождь, и мы, бросив якоря, забрались в палатку, а когда через полчаса вылезли, то обнаружили, что плот идет вдоль берега к городу. Мы обрадовались. Потихоньку переправились через приток и причалили к прибрежным камням рядом с ручьем.

Решили прогуляться по городу по очереди, сначала мы с Верой, потом Слава. Наверху на площади шли спортивные состязания и выступали артисты. Тьма народу. Я толпу не люблю, даже боюсь и не хочу в ней находиться. Мы прошли дальше вдоль набережной.

Сольвычегодск — старинный город со своим лицом. В церквях начались восстановительные работы. В Строгановском храме работал платный музей. За снимки внутри собора — еще дополнительно сто рублей. В Петербурге в Исаакиевском соборе брали меньше, шестьдесят. Из воздуха любим деньги делать, не затратив труда. Рядом с храмом — усыпальница клана Строгановых — богатейшей на Севере династии. До революции они владели огромными окрестными угодьями. Благочестивые люди, поближе к Богу старались определиться после смерти на льготных местах.

Рядом с храмом — небольшая часовенка с источником минеральной воды. Здесь была толпа, пьяная молодежь лезла в воду прямо в одежде. Раздавался визгливый хохот. Вот такой своеобразный наш культур-мультур.

Пройдя сквозь толпы пьяных и веселых людей к берегу, я обнаружила, что наш “Не-Тикий” брали штурмом купальщики, а Вера направо и налево кричала своим высоким грудным голосом:

— Больше трех человек на плот не залезать!

Но на ее запрет не очень-то обращали внимание. Пьяные мужики, парни, девахи с потекшей тушью на лице, мальчишки — всем хотелось оказаться на плоту. Я подошла, от моего грозного голоса народ сам собой рассосался.

Очень хотелось есть, и мы пообедали под взглядами зевак и даже под прицелом видеокамеры.

Рядом с плотом причалила подошедшая со стороны Коряжмы моторка, а в ней — вчерашние знакомцы, те, что назвали нас “коми туристо”. В лодке были два парня из вчерашних, женщина с маленьким ребенком на руках и девочка-подросток. Мы поздоровались. Один из парней сказал:

— Привет! И вы здесь! Сумели все же добраться до Сольвычегодска?

— Здравствуйте. Да. Погода помогла. А вы на ярмарку?

— Да. Вы за нашей лодкой присмотрите, пока нас не будет.

— Присмотрим, идите. Только не очень долго, а то нам засветло еще надо выбраться к тому берегу.

— А мы вам поможем, вытащим на буксире.

До Котласа оставалось всего ничего, каких-нибудь двадцать километров. Котлас находится в самом устье Вычегды, на левом берегу. Если мы решили закончить путешествие в Котласе, нам обязательно нужно туда перебраться, иначе плот мог отправиться дальше и выйти на Северную Двину, не спрашивая на то нашего согласия. Теперь нашей главной проблемой было не проплыть мимо города. У нас такое уже бывало: мы не попали в Яренск, проползли мимо Коряжмы.

Последний день до Котласа был очень тяжелым. Жара. Мы еле-еле тащились вдоль берега. Временами Слава брал веревку на плечо и тащил плот за собой, а мы с Верой залезали в воду и отпихивали “Не-Тикий” от берега. Но чаще гребли без передышки. А по реке вперегонки с нами плыли пустые пивные бутылки — остатки сольвычегодского праздника. Великое множество бутылок! Вот откуда они берутся на реке! Города гуляют.

Причалили наконец у переправы. Река здесь широкая — устье. Далеко на другом берегу виднелся Котлас, затон Лименда, а тут наверху — небольшой дачный поселок.

Подошло к концу наше плавание на плоту. Вера сходила за водой в дачный поселок. Заодно предлагала дачникам взять даром вещи с плота, да и сам плот, на дрова. Пришла она обратно удивленная:

— Странный народ. Никому ничего не нужно. Молчат!

Мы устроили на берегу костер и принялись сжигать лишнее имущество, уничтожали свои старые куртки, рубашки, брюки, сапоги, кроссовки. Все это сослужило хорошую службу, нам было во что переодеться после дождя или утеплиться в холодную ночь, но обратно мы это не потащим. Плот больше не будет нашим носильщиком.

Написали записку, указали адрес, отнесли к паромной переправе скамейку с кормы и закрепили на ней объявление скотчем. И первый гость пожаловал в четыре утра. Я проснулась оттого, что Вера стремительно расстегнула молнию на палатке, высунула наружу голову и крикнула:

— Не сейчас! Утром приходите, когда мы уедем!

Утром собрали и упаковали вещи, безжалостно откладывая в сторону то, что невозможно унести с собой. Груза набралось выше крыши: палатка, матрасы, спальные мешки, спасательные жилеты, рюкзаки с личными вещами, кое-что из еды.

Душа у меня была не на месте, я опасалась, что на плоту захотят прокатиться дети, поэтому написала и оставила на ящике, служившем нам столом, еще одно объявление — предостережение, что плот может унести очень далеко, что он тяжелый и им управлять трудно.

Навьючились (нет, не люблю я пеший туризм!), поднялись на паром. С середины реки я оглянулась на плот, стоящий у своего последнего причала. Ужасно жаль было его бросать!

Когда ехали на автобусе, я разглядывала город. В затоне Лименда на окраине города стояла-теснилась толпа катеров и теплоходов, больших и маленьких. А на реке рядом с Котласом их не видно было. Только паром. Потянулись улицы, застроенные деревянными двухэтажками полувековой давности. У нас в Сыктывкаре тоже есть такие районы, но, пожалуй, в Котласе их больше. Да и то сказать, сколько сюда лесоматериалов приплыло в плотах! Не счесть. И что я заметила — очень мало новостроек. В Сыктывкаре на любом свободном пятачке уселись замки, дворцы и многоэтажные, но малолюдные торговые центры. На центральной улице Коммунистической новые здания втыкают прямо на скверы, на тротуары. Впечатление, что город, несмотря на свое удобное географическое положение перекрестка водных и железнодорожных путей, остался на обочине нынешней экономической жизни. И не знаю, хорошо это для жителей, или плохо. Может, я и ошибаюсь. Много ли увидишь из окна автобуса?

Четыре часа в вагоне — и мы в Сыктывкаре. Поездка закончилась. Город встретил раскаленным асфальтом, невыносимой жарой. Все-таки на плоту у воды она легче переносилась.

Жаль, что все закончилось. Больше такой поездки не будет, жерди кончились.

Читатель видит: мои записки не о заурядной поездке в Таиланд, Турцию или Куршевель, они — о путешествии по бескрайним просторам нашей Родины, тем самым, что находятся за рубежом, за границей перенаселенного государства под названием Москва, многие жители которого знать не знают о нашей жизни.