Мне в два раза больше, чем Китсу, лет.
На вопрос ребром не готов ответ.
Мог остаться перцем и огурцом,
Просвистать скворцом и прослыть спецом.
И буквально каждый свой каламбур
Размещать в ЖЖ, ждать ответов… Чур!
Чур меня, лукавый! Не так я плох,
Чтоб такую гибель послал мне Бог!
Случайные”. А ну как пустоты
Под ними лик узришь уже воочью?
Наверное, “тобе пакет!”. Всех вумных
Послали к вумным, а к тебе гонец
Приходит в сих лесах широкошумных,
И будет, будет вам ужо мертвец!
Куда ж он денется средь ровныя долины?
— Так пел вчера я, пьяная скотина.
А утром понял префикса какого
Страдания достойны пожилого,
Уже написанного… Правильно, гусары!
И тема ненова. И Вертер старый.
Для шестиструнной гитары
Что ни день ослабляются силы.
Ум безумен. Бесчувственна грудь.
Об ином умолчим. До могилы
(Ля минор) добредём как-нибудь.
В свете тихом бреду до могилы,
Но иное торчит до сих пор
На тебя, друг далёкий, но милый!
(Ля минор. Ми мажор. Ля минор.)
Из цикла “Автоэпитафии”
Прохожая! Пройди!
Чего теперь рыдать!..
А впрочем, погоди —
Вдруг выскочу опять!
* * *
Cветло-серенький снежок.
Тёмно-серенький лесок.
А над ними нависает
Серый-серый небосвод.
Низкий, плоский свод небесный.
Тянется денёк воскресный.
Что ж ты дремлешь, друг прелестный?
Где ж ты дремлешь? С кем?
Ну ты что — совсем?
И хоть я до счастья падкий,
Не запречь уж мне лошадку,
Не предаться ничему.
И не поиметь виденье,
Непостижное уму.
На исходе воскресенье.
Я смотрю во тьму.
Тёмно-тёмно-серый вечер.
Светло-серый снег.
По нему идёт, шатаясь
И, должно быть, матюкаясь,
Чёрный человек.
* * *
Я, к сожаленью, не помню,
Кто сыграл Тебя
В блокбастере
Мэла Гибсона,
Но это ведь всё-таки лучше
Вандиковой глупой мадонны?
Ну, правда же, гораздо похожее?
И чем-то похоже
На мою бабушку,
Розу Баккериевну Залееву...
А поэтому я, Матерь Божья,
Ныне с молитвой
Пред твоим образом,
Нечаянная радость.
Матушка Божия, если возможно,
Утоли, пожалуйста, мои печали,
Укрепи меня перед последней битвой.
* * *
Пытаясь прыгнуть выше носа,
Затылком грохнулся об пол.
Ну что, допрыгался, козёл?
Что, доупрямился, осёл?
Вот какова цена вопроса
“Чому я всё же не орёл?”
Так, на лопатках на обеих,
Как труп в пустыне, я лежу
И только вверх теперь гляжу
И скорбно говорю себе я:
“Гляди, козёл, — там Агнец в небе!
Дивись, осёл, — летит Пегас!
Ввысь не подпрыгивать тебе бы,
Длиннее был бы мой рассказ!
Остались — вот как! — только рожки.
Вот так окончился полёт.
Сломив несмысленную бошку,
Покойся с миром, бедный скот”.
Спокойной вам ночи,
Приятного сна,
Желаю вам видеть
Козла и осла,
Козла до полночи,
Осла до утра.
Спокойной вам ночи,
Приятного сна.
Городской романс
Кулик славословит болото.
Над розой свистит соловей.
Лишь мне не поётся чего-то
На съёмной квартирке моей!
Ни вздоха, о друг мой, ни слова,
И хныкать мне даже невмочь.
За окнами — снова-здорово! —
Стоит вековечная ночь.
Стоит не шелохнется, будто
Ничто ей уже не указ.
А то, что случается утро,
Совсем я не верю сейчас.
Так стой же стоймя, моя полночь!
Я сиднем пока посижу.
Давно мне не стыдно, не больно,
Давно ходуном не хожу.
Ты, ноченька, тоже ведь нынче
Недвижна и глухонема,
Как я, и мертва, и прилична,
Не сводишь, не сходишь с ума.
Я тоже, как ты, обезлюдел,
Застыл на диване, как ты,
Давно мне не больно, не трудно,
Давно не читаю посты.
Не надо над розой-мимозой
Опять тишину нарушать,
Яриться почтовою прозой,
Курлыкать, кудахтать, свистать.
На посту
Не спи, не спи — замёрзнешь!
Побегай, поскакай!
Но карабин при этом
Из рук не выпускай!
Не спи, мой бедный разум,
Чудовищ не плоди!
А наплодил — так честно
В глаза им погляди!
Взгляни в глаза чудовищ
И не сойди с ума!
Ведь панночка померла
Из-за тебя, Хома!
Гейне
Всё те же шуты и кастраты,
Что хаяли песню твою,
Считают теперь глуповатой
И спетою песню сию.
Приводят резоны такие,
Уж так убедительно врут,
Что сам я поверил впервые,
Что песенке нашей капут.
Но вот они сами запели
Во всю бесноватую прыть.
И понял я — сроки приспели
И время святых выносить!
Спасать эти топосы, лики,
Расхристанный иконостас.
Всю тяжесть священных реликвий
Мы вынесем, Генрих, сейчас.
Вот только куда их нести-то,
Где ж те катакомбы, певец,
Где нег этих чистых обитель,
Куда нам бежать, наконец?
* * *
Что проку жить?
Что пользы петь?
Давай, скажи!
А ну, ответь!
И я скажу
Тебе в ответ,
Не погляжу,
Что проку нет!
Что проку не было и нет,
Что за спиною тыщи лет…
Ну да, почти две тыщи лет.
И это, дурачок, ответ.
* * *
Если в течение стольких лет
За нашим бокалом сидят
И девушек наших ведут в кабинет
Столько веков подряд —
Есть все основания предположить,
Что вовсе не наши они, может быть,
Что этот бокал чужой,
Чужие души, чужая плоть,
Что всё это время — храни нас Господь —
Хозяин у них иной.
* * *
Ах, Александр Сергеевич,
Ошибочка вышла.
Вы-то судили по Дельвигу
Да по себе.
Ну а нам-то, конечно же,
Тьма низких истин дороже.
Ближе, дороже, уютней и выгодней нам
Тьмущая тьма
Преисподнего этого низа.
Мы-то себя возвышать не позволим
Всяким обманам!
Мы-то уверились —
Всё, что высоко, — обман!
И никаких, никаких, кроме низких, не может быть истин.
Разве что страшные…
Всё это очень понятно.
Только одно непонятно —
С каких это всё-таки щей
Стал почитаться комплекс вот этих идей
Свидетельством зрелого и развитого
Ин-тел-лек-ту-ализма?
И даже, прости Господи,
некой духовности?
То же ведь самое в юности дикой моей
На окраине города Нальчика
Приговаривала шпана,
Косячок забивая:
“Весь мир, пацан, бардак! Все бабы — бляди!”.
Иль, скажем, надписи в общественных туалетах
Из вольной русской поэзии:
“Хозяйка — блядь, пирог — говно!
Е… я ваши именины!”.
А коли так, то всё едино,
То все действительно равно —
Противно, скучно и смешно.
Коль именины впрямь такие,
Какой же спрос тогда с гостей?
Гуляй, рванина, не робей,
Зачем нам истины иные?
Срывай же всяческие маски
И заворачивай подол!
Управы нет, и нет острастки,
Гуляй, шпанёнок, без опаски —
Твой час (двенадцатый!) пришёл.
Ars poetica
Гляди! Во все глаза гляди, читатель мой!..
Ну хоть одним глазком, хоть взгляда удостой!
Хоть краешком взгляни!.. Да нет же, не сюда!
Не на меня, дурак, чуть выше — вон туда!
Глаголу моему не хочешь — не внемли,
Но только виждь вон то, что светится вдали!
Блик, облик… Да не блик, не облик никакой,
Не Блок, а облака над сенежской водой!
Всего лишь облака подсвечены слегка.
И ты на них уже смотрел наверняка.
Ну? Вспомнил, наконец? Ну вот они, ну да!
И лишь об этом речь — как прежде, как всегда!
О как они горят, там, на исходе дня!..
Ну правда ж, хорошо? Ну похвали меня.
Задушевная беседа
Предмету страсти я сказал:
“Послушай-ка, предмет!
Не я ль тебя одушевлял
В теченье стольких лет?
Я душу вкладывал свою
В бездушную тебя!
И что ж? Теперь я слёзы лью,
Всю душу погубя!”.
Но вожделения объект
Резонно отвечал:
“А кто просил, чтоб ты, субъект,
Меня одушевлял?
Давно и без тебя, глупец,
Бессмертной и живой
Душой снабдил меня Творец.
Не стой же над душой!”.
