Анна Кузнецова

Поэт и журналист, главный редактор центрального российского журнала, посвященного поэзии, “Арион”, пишет только нерифмованные стихи, но исключительного строфического и тематического разнообразия, в диапазоне от однострока до поэмы; от мгновенного впечатления до исторических и философских рефлексий. Очертить диапазон — единственно возможный ход, когда анализ невозможен: к какой, например, тематической категории отнести такую поэтическую мысль:

РОМАН

Поэт и переводчик, с 1996 года живущий в Кельне, главный редактор “толстого” журнала русской эмиграции с весьма обязывающим названием “Зарубежные записки” (заявляющим ориентацию на знаменитого предка — “Современные записки”) — издал итоговый сборник со стильной обложкой, расположив в нем свои книги, вышедшие за тридцать лет поэтической работы, в ретроспективном порядке: “Чужие города” (2005), “Медленные холмы” (2002), “Перед паузой” (1997), “Слободка, Мариуполь” (1990), “Подводный камень” (1986), “Звук осторожный” (1976). Поэт не боится дидактики и не избегает гражданского пафоса. Это нынче немодно — и слава богу, потому что некрасовский дар осеняет поэтов нечасто. Даниилу Чконии такие стихи удаются нередко, две вершины следуют одна за другой в книге “Медленные холмы”: “Заперт храм. И никого у храма” и “Смеясь, на опустевший пьедестал…”.

Поэт и издатель, с 1971 года живущий в Израиле, а с 1996-го издающий центральный израильский журнал “Зеркало”, “артиллерист-резервист”, “абсолютный артист” + все множество характеристик, принадлежащих Елене Фанайловой, — кроме того, что всегда ставит время и место, на которых застало его вдохновение, нумерует свои стихи сквозной нумерацией, начинающейся далеко за пределами книги и говорящей то ли об иронической бухгалтерии постоянного самонаблюдения, то ли о поэтической взыскательности, допускающей в книгу не каждое стихотворение. В сборнике два раздела: “Земля в зеркалах” (стихи 1959 — 1977 года, поставленные в хронологическом порядке) и “Военные тетради”, в 1992-м выходившие отдельным изданием, а теперь расширенные и дополненные стихами последних лет. “Близость к Лианозовской школе”, которую для краткости характеристик поминают в аннотации, явна в трагикомических стихах из первого раздела; в “Военных тетрадях” трагизм выхолащивается и его замещает постмодерновый цинизм.

Поэт и издатель поэтических журналов “Футурум АРТ”, “Дети Ра”, “Зинзивер”, “Другие” сочетает в своих миниатюрах живость разговорной речи с ее простейшим синтаксисом и грамматическими неправильностями и детскую считалочную любовь к рифмовке. Впрочем, в последних трех разделах книги (всего — 14) все это сходит на нет, их названия сами за себя говорят: “Две-три строчки”, “Удетероны”, “Визуальная поэзия”. Если книга — это некая цельность, то можно погадать о причинах движения поэтики к механистичности и предельному лаконизму. А может быть, разгадка заключена в одном из лучших стихотворений, за которым встает тень Георгия Иванова, не убегавшего от таких прозрений в иные техники:

Антология, составленная миниатюристом Михаилом Бару, чрезвычайно интересна и своевременна, поскольку потребность заменять “эти слова” молчанием приходит в русские стихи разными путями, в том числе и через сплав с культурой, где лакуна — элемент традиционной, а не авангардной поэтики. Особенно любопытны поиски молодых с их фирменной фиксацией на физических ощущениях с “честным” отсечением традиционной рефлексии — там, куда поэту двигаться запрещено, форма сама выполняет поэтическую работу:

Среди любительских сборников этот — один из самых гармоничных: стихи, написанные за сорок лет жизни (1957—1997), уместились в нетолстую малоформатную книжку с непритязательным названием. В большинстве это миниатюры в один катрен, многие из них написаны в оригинальной форме короткого диалога неких собеседников. Одно стихотворение, пусть и с неудачной второй строкой, можно назвать программным:

Судя по заявлению в аннотации, что данный “внутренний монолог” произносился “на протяжении более чем двух лет”, автор очень молод. Это его главное достоинство: стихи, не бешеные и действительно свои, еще могут прийти.

Поэт, писавший тексты рок-групп 90-х, переводчик, главный редактор издательства “Ультра.Культура”, недавно ушедший из жизни, успел выпустить книгу, в которую, кроме стихов, вошли рассказы начала 90-х и киносценарий, написанный в соавторстве с Л. Порохней.

Рок-поэзия — поэтическая субкультура, существующая в собственных границах по собственным законам. Это синкретический жанр, где слово работает неразрывно с музыкой и сценой: встречая наутилусовские хиты — “Я хочу быть с тобой”, “Апостол Андрей”, “Скованные одной цепью” — невольно начинаешь их петь, а не читать, а перед глазами встает мимика Бутусова… Рассказы новеллистического типа и киносценарий объединяет детская ностальгия по увлекательному кино.

Самое полное на сегодняшний день собрание стихотворений умершего в 2004 году, в знаковые для поэта тридцать семь, Дениса Новикова, участника легендарного альманаха “Личное дело №”. В сборник вошли его книги 90-х “Условные знаки”, “Окно в январе”, “Караоке” и “Самопал”, дополненные публикациями, собранными из журнальной периодики. Послесловие Бродского к книге 1995 года “Окно в январе” стало послесловием этого сборника.

Книга не очень грамотно издана: имя составителя Феликса Чечика не вошло в выходные данные, нет даже зачатков аппарата: в разделе “Стихи, не вошедшие в сборники”, стихотворения не датированы, нет сведений, откуда они взяты. Последние это стихи или не вошедшие в сборники по каким-то авторским соображениям — остается догадываться:

Поэт и ученый, преподаватель и переводчик с латинского, древнегреческого, древнееврейского и многих новых языков, Моисей Цетлин (1905—1995) был одним из последних свидетелей и наследников культуры Серебряного века, умевших гармонично сочетать высокую ученость с высоким безумием. В приложении к данному изданию есть интересный материал — внутренняя рецензия Алексея Межирова на его “Стихотворения”, не вышедшие в издательстве “Советский писатель”, — при жизни Моисей Цетлин выпустил одну книжку стихов “Линии ливня”, в периодике также печатался мало.

Мировая культура была его землей обетованной: трагедии страны, в которой он жил, отразились в его стихах, датированных 1937-м, несколькими эстетически выверенными образами. Зато его бесконечно трогало личное горе, приходящее непонятно откуда: среди персонажей его стихотворений много инвалидов.

Этот момент встречи вечного и временного, абсолюта и несовершенства, в который одному до другого нет дела, — один из постоянных мотивов поэзии Цетлина. Большинство стихов, вошедших в книгу, написаны в период с 1969 по 1991-й.

Новый (восьмой) сборник современных пьес, из которых формируется репертуар “Коляда-театра”, — на мой взгляд самый удачный в череде изданий, выходивших с 1998 по 2005 год. Пьесы здесь собраны зрелые и интересные, коллизии чаще живые, ненадуманные — именно поэтому школьная драма Ярославы Пулинкович со слабым концом все-таки держится в одном ряду с работами таких мастеров, как Олег Богаев или Александр Архипов, чья армейская драма “Остров Мирный” по праву открывает сборник, хоть алфавитный принцип очередности материалов обычно не подходит для художественных текстов. Хороши своей неожиданностью вкрапления сказочных сюжетов — пьесы Анны Батуриной и Надежды Колтышевой позволяют слегка отдохнуть от бытовой “чернухи” — фирменной специализации “Коляда-театра”.

Повесть из времен Великой Отечественной войны, построенная по толстовской схеме сопоставления крупной и малой единиц истории: с одной стороны, простой солдат с его окопным бытом, с другой — вражеский военачальник со своей схематической логикой.

Гулливера зовут Евгений — он, естественно, нехороший мальчик. К тому же играет на бирже, чаще неудачно. А любовь тоже прямо так и зовут — Любовь. Ее бросил муж, она предприняла попытку стать проституткой, но влюбилась в первого же клиента. Правильно, в Евгения. Еще они оба — потенциальные самоубийцы и посещают гештальт-психолога, излечивающего фантазмы посредством их инсценировки. Интересно?

Без нецензурного перца такой суп не сварить — и перечницу автор выпускает из рук только затем, чтобы схватиться за сахарницу: “Словно бы лучезарный и жестокий ангел, вызванный ими однажды, снова набрасывал им на плечи свой светоносный шлейф”… За романом идут рассказы.

Читая такой текст, интереснее всего подглядывать за писателем. Одно употребление слова “элитарный” здесь говорит о многом — один из романных героев окончил “какую-то элитарную спецшколу”; на слово “LiveJournal” дается сноска: “Элитарный Интернет-журнал, где можно выкладывать свои дневники”. А в рассказах, объединенных в цикл и написанных в стиле заборного творчества страдающих от спермотоксикоза подростков, инсценируется главный фантазм, травмирующий бедного автора: в постмодернизм “пролезли всем кагалом” столичные инородцы, бортанув русского провинциального мальчика, в элитарных спецшколах не учившегося.

Ольга Нащекина (1969—2001) не писала роман. Претензией на литературную сенсацию компьютерная переписка познакомившихся в чате людей обременена издателями, и их можно понять, поскольку это брат Ольги и другие люди, которых потрясла ее скоропостижная смерть.

Книга очень хорошо сделана как вещь, к ней прилагаются пакет, блокнот и карандаш, текст оформлен в виде компьютерных окон. Читать ее также приятно — и Лиса (Ольга), и ее виртуальный друг Джакып (Валерий) — люди умные сверх общепринятой нормы, но без претензий на интеллектуализм — почему и испытывали трудности с адекватным общением, и помогли друг другу их преодолеть. Оба — заядлые рифмачи, прекрасно понимающие, что остроумный треп в рифму — не поэзия… Честно говоря, километры виршей затрудняют чтение; но переписка столь живая и симпатичная, столь ясно за сюжетом необязательного общения вырисовывается трагедия разобщенности, что роман, пожалуй, действительно получился.

У этой книги нет выходных данных, известно только, что вышла она в Кельне. И форма, и сюжет, и драматическая коллизия за пределами текста подобны книге “Lisa — Джакып”: компьютерная переписка, один из участников которой умер. Отличие одно: переписку ведут люди высокой культуры, и обсуждаемые вопросы — чаще из ноо-, а не биосферы.

“Светлой памяти Марии Каменкович” — поэта, переводчика, математического лингвиста... Зависший в космосе растерянный вопрос: что остается от умершего человека? “Дружеская, смешная подначка. (…) Опечатка-очепатка: “наступила” на соседнюю клавишу — тогда еще существующей — рукой”…

Еще один взгляд на творчество Бродского — “историография вопроса” заняла целую главу… Р. Измайлов прослеживает, как видоизменялись центральные для творчества поэта категории пространства и времени соответственно событиям его судьбы: до изгнания они были по принципу отталкивания связаны с политикой, в частности, с понятием империи; после — приобрели более общие, философские очертания, не умаляющие при этом личностной трагедии, постепенно переходя в авторскую мифологию, тесно связанную с мифологией библейской.

Переиздание монографии, изданной в 1996 году, автор сопровождает ревностью к Венедикту Ерофееву, чья поэма имеет уже три комментария, и воззванием к филологам, которое хочется вернуть ему же: “Сергей Довлатов остается писателем без архива, без “творческой лаборатории”, без нормального, хронологически выстроенного и текстологически выверенного собрания сочинений”. Только ли Довлатов? И более великие до сих пор не имеют — такова специфика отечественного литературоведения: скорее мудрость, даруемая откровением, чем наука, добываемая исследованием.

Учебное пособие по географии Центральной России вводит ряд методологических новаций: здесь нет членения на физическую и экономическую части, зато география отделена от политики; используются чертежи-картоиды, отсылающие к атласам; вопросы географии рассматриваются в тесной связи с вопросами истории и краеведения, в особенности — москвоведения. Издание вполне можно использовать как справочное, а не учебное.

Краеведческое издание, преследующее цели “больше чем краеведческие”: обозначить балашовский “текст” (термин В.Н. Топорова) как часть “обширного русского провинциального текста”, связав в нечто целое историю, географию, литературу и актуальность исторического Балашовского уезда и нынешнего Прихоперского края. Надо сказать, что автору это удалось.

Двадцать шесть статей и интервью, в которых обсуждается один из самых кассовых фильмов, и шире — феномен массового кино — предваряется предисловием М. Суркова и Б. Куприянова, в котором приведено столь угрожающее количество аргументов, заставляющих признать массовое искусство — “настоящим”, а массу — истинным “обществом”, что впору вставать на защиту всего индивидуально-авторского: ну, не общество мы, а его “узкий сегмент”, но зачем же нас презирать-то за то, что нас мало? И даже уничтожать: из всех наблюдений и замечаний, чрезвычайно интересных, в чем-то сходящихся (из статьи в статью переходит замечание о знаковой стилистической эклектике фильма, о том, что это русифицированный Голливуд и т.п.), для меня самое ценное — высказывание Олега Аронсона о “честности” массового кино: “…это честность в ограничении амбиций, оставляющая в стороне все претензии кинематографа на то, чтобы быть искусством. Современное же искусство, интеллектуальное кино, арт-хаус, давно уже не являются тем, что произведено художниками-авторами. Вся эта сфера зависит от галеристов, кураторов, устроителей фестивалей, то есть, по сути, от чиновников, и непосредственно связана с их местом на рынке.

И труд художника (или режиссера) также превращен в бюрократический, то есть обслуживающий определенный тип уже функционирующих стратегий, уже работающих образов. Имя автора и его произведения становятся не более чем подписью чиновника среднего звена, удостоверяющего факт наличия искусства в современном мире”.

В предисловии к сборнику Дмитрий Андреев замечает, что альтернативный эсхатологическому проект Фрэнсиса Фукуямы (конец истории и вступление мира в постисторическую фазу с обновлением традиционных представлений о цели бытия) оживил интерес к эсхатологии и послужил нарастанию “некоего квазирелигиозного статуса общественного сознания”. Мода на эсхатологию и делает тему актуальной, а сборник — своевременным. Материалы в нем собраны чрезвычайно разнородные как по содержанию, так и по стилистике изложения, от теологической статьи, в которой разбирается спор Григория Великого с Константинопольским патриархом Евтихием (В. Прозоров. “Реальность плоти воскресшего тела”), до очерка об уникальной старообрядческой деревне (Д. Володихин. “Антихрист уже на пороге…”). В основном это локальные исследования из разных сфер гуманитарного знания, имеющие какое-то отношение к заявленной теме, иногда — очень отдаленное, как, например, вдохновенное исследование А. Левандовского об А. Грине, которое тем не менее очень приятно читать. Завершает сборник статья Александра Неклессы “Цивилизация смерти”, в которой нарастающее число убийств и самоубийств трактуется как иррациональная тяга цивилизации к самоуничтожению.

Монография по интеллигентоведению с элементами математики. Вторая глава — вполне интересное чтение, поэтому не стоит пугаться, встретив в первой формулу интеллигентности: Интеллигентность = [C&V] x kT.

Во введении разбираются случаи употребления понятия “интеллигенция”, обнажающие путаницу в умах и настроениях. В первой главе “интеллектный слой” делится на две категории: интеллигенты и интеллектуалы, в одну из которых сознательно самоопределяется личность. Во второй главе обе категории вводятся в исторический контекст с попыткой описать поколенческие особенности интеллигентов и интеллектуалов XIX — XX веков.

Собрание разножанровых работ: радио- и газетных интервью, заметок, очерков, литературоведческих эссе, выпущенное к юбилею петербургского писателя, Почетного профессора СПбГУП. Книга структурирована по четырем тематическим разделам: Война, Литература, Петербург и интеллигенция и О душе, хотя это разделение вполне условно: практически в любом материале любого раздела есть размышления и о войне, и о литературе, и о душе, и об интеллигентности — это понятие у Д. Гранина связано с понятием совести как меры: “Человек не может жить бескомпромиссно. Мера — это совесть, понятие очень туманное, может быть, расплывчатое, но тем не менее единственное”.

“Определения интеллигенции, устраивающего большинство исследователей, по сей день так и не существует — проблему необходимо решать” — говорится в задорном предисловии “От автора”. Автор — кандидат исторических наук с дипломом журналиста, лауреат Московского международного Пушкинского фестиваля, профессор Российской академии естествознания (рядом с этими сведениями — фотография совсем юного человека), широко опубликованный научно-популярными изданиями. Именно эти публикации, предваренные несколькими классификациями (функций и типов культуры, основных школ и концепций культурологии) и призваны разрешить обозначенную проблему. Дети индиго1 , однако…

Газетная колонка интеллигента Александра Архангельского, о чем бы ни были его заметки “на злобу дня”, в книгу складываются очень хорошо и жить в этом качестве могут долго, поскольку сцементированы историческим мышлением, четкой гражданской позицией и ясным взглядом на обсуждаемые проблемы, позволяющим формулировать без обиняков (чем и достигается необходимая газетному журналисту краткость): “Россия не сумеет возродиться в качестве “боковой” страны, тихой заводи мировых политико-экономических процессов. Может, оно и лучше было бы — зажить бытовой жизнью провинции, сосредоточиться на частной жизни, да не выйдет. Пространство не то, история не та, геополитическое положение другое”. (“Туркменбашизм”. 20 января 2003 года).

Интеллектуал Игорь Пылаев — лауреат фонда “Открытая Россия”, экономист и политтехнолог, главный редактор российского издания “Инвестиционного бюллетеня “Креди Привэ”” — как правило, не ставит свое имя на обложках издаваемых книг, скрываясь под шпионским псевдонимом. Впрочем, псевдоним раскрывается тут же, стоит только перевернуть пару страниц — видимо, те, от кого автор прячется, заглянуть в книгу не догадаются… Авторскую аннотацию к книге завершает краткое изложение жизненной позиции: “Хочешь жить — дыши сам!”.

Это оригинально оформленное (непереплетенное) издание посвящено сделкам с российской недвижимостью, оно может быть полезно всем, кому надо решать свой квартирный вопрос посредством купли-продажи. На очень (даже слишком) доступном языке оно описывает сложившуюся за последние годы ситуацию на российском рынке недвижимости (глава “Realty-шоу”), описывает риски, обучает “чайников” азам риэлторской грамотности и дает советы способным на большее.

Автор этой книги — интеллектуал, пожелавший остаться неизвестным — с нераскрытым псевдонимом самостоятельно дышать еще комфортнее… Популярное изложение банковских технологий защищено здесь также грифом “Литературно-художественное издание” и соответствующей оснасткой: форма короткой новеллы, колоритные герои, сюжеты из внутренней жизни банка в забавном изложении.

Александр Бирюков (1938—2005) — прозаик и публицист, в советское время — редактор “Магаданского комсомольца”, потом — собкор АПН по Северо-востоку, главный редактор Магаданского книжного издательства — пробился в архивы уральского НКВД, нашел там дела Святополк-Мирского, Мандельштама и многих других репрессированных, провел журналистские расследования их судеб и пришел к собственной концепции деятельности репрессивного аппарата: Колыма — полигон, где отрабатывались приемы построения государства казарменного типа; “особый остров”, на котором строилась малая модель такого государства.

В данном издании собраны его расследования, цитирующие и комментирующие протоколы допросов. Некоторые из них выходили отдельными книжками в основанной им книжной серии “Особый остров”.

Русский перевод четырех книг, выходивших в середине 60-х на французском, труд шести переводчиков, объединен в одно издание, снабженное именным указателем. Книга вышла к столетию со дня рождения княгини Шаховской, в 1920 году тринадцатилетним подростком увезенной в эмиграцию. Мемуары написаны в аксаковской манере, в старомодной традиции неторопливого распутывания узелков памяти. Со второй книги эта манера вступает в конфликт с фактологией — с мельканием берегов и событий: Африка, Европа, Америка, мировая война, журналистская работа…

Работа, изданная сто лет назад (1907), — первый философский труд доктора философии и математики, теоретика и блестящего практика (второй в истории чемпион мира) шахматной игры. Следующим было “Постижение мира” (1913). Разбег для скачка от рефлексии по поводу воления, сопротивления и преодоления к постижению мира берется уже здесь: “Борьба для нас — это действо, и в этом смысле “живет” все то, что может развиваться и размножаться, например, животное, растение, раса, нация, клетка, орган, язык, чувства, идея и еще тысячи разных других вещей”. Перечислительные ряды чрезвычайно трогательны: “Случай, когда А имеет сравнительно сильную наступательную армостию, представлен конницей, миноносцами и подводными лодками. В истории выживания видов хороший пример такой страты представляет собой комар”.

Этот тоненький сборник поэтических и прозаических миниатюр, по всей видимости, — приложение к журналу “Аполлинарий” (см. рецензию Галины Ермошиной в “Знамени”, 2007, № 2), представляющее молодых казахстанских писателей. Как справедливо замечает Д. Кузьмин, во всех текстах есть что-то общее, позволяющее говорить о школе. Для меня это — нервная готовность к сбивчивому рассказу, много раз гладко произнесенному в уме.