Юлия Алехина

Миниатюры

Об авторе | Юлия Алехина — по образованию и прежней работе геолог, а ныне бизнес-тренер страховой компании — впервые напечаталась в толстом журнале в прошлом году (рассказ “Андре Дерен”, “Знамя”, 2005, № 12). “Миниатюры” — часть цикла, над которым она продолжает работать.

Счастье — это когда старый друг звонит, и я говорю: “Привет, как я тебе рада”, он спрашивает: “Неужели ты все еще узнаешь меня?”, а я отвечаю: “Как же иначе?”; или звонит совершенно новый человек, и я впервые слышу его голос по телефону; а иногда телефон молчит все воскресенье, и я сижу в полном блаженном одиночестве, собирая паззл из полутора тысяч кусочков, а за окном — лето.

И, выходя вечером на улицу, рассеянно говорю тетеньке у лотка: “Полкило винограда, пожалуйста…”; она, разумеется, взвешивает “побольше”, а я роняю: “Хорошо, оставьте”.

Опять забываю лечь спать, находится множество важных дел: срочно нужно найти в книге и выписать абзац, поразивший меня своей точностью; позавчера на работе оживленно дискутировали вопрос — далеко ли от Тулузы до моря, поэтому необходимо заглянуть в атлас; куда-то задевался альбом с отпускными фотографиями, — и я спохватываюсь, когда уже светает.

Утренний кофе со сливками, ношу за собой по квартире чашку, собираясь на работу, отхлебываю на ходу; любимая песня на дорожку, я не могу уйти, пока она не доиграет, стою на пороге — уже в темных очках, с последним аккордом выключаю магнитофон. И, выйдя из метро, нарочно пропускаю троллейбус, чтобы идти пешком, шагаю, задрав нос к небу.

И среди дня на работе Эля спрашивает: “Когда пойдем обедать?”, я ей отвечаю: “Погоди, я обалдела совершенно”, и она замечает: “Я вижу”; а вечером Света ждет, сидя за столиком кафе, и говорит: “Я принесла тебе рассказы Вуди Аллена, они такие прикольные, и еще я прочитала один роман, в жизни не встречала книги лучше”.

А назавтра сижу у дантиста в кресле, негромко играет радио, итальянцы распевают: “Ма-ма-ма, мама Мария, ма-ма, ма-ма, мама Мария…”, и я смеялась бы от счастья, если бы только могла смеяться широко открытым ртом.

Потому что я — живу, живу, живу…

Вот только зонтики не люблю. Зонтики навязываются. Держи руку вверх, а он будет гнуться, вырываться и разворачиваться по ветру. Дождевик в этом смысле смирнее и лучше. Капюшончик надвину, очи долу, семеню себе, пусть дождь, пусть ветер. Лучше, конечно, в мокасинах, менее приятно — на каблуках.

Поэтому зонтики не заживаются у меня, теряются при первой же возможности. Уходят искать лучшей доли.

А вообще — люблю вещи. Их жалко. Их же люди делали. Представляю себе многоступенчатый технологический процесс. Геолог нашел руду, сталевар варил свое железо, литейщики, кузнецы и так далее.

— Ты почему не выбросишь эту кастрюлю? Смотри, она вся облезла. Стыдно…

— Разве? А зачем ее выкидывать? Чтобы новую купить? А смысл? Гонка вооружений. В ней отлично закипает вода. Вари, что хочешь. А что еще от кастрюли нужно?

— Она некрасивая.

— Это не повод. Докидаемся. Опять геологу искать руду. Сталевару варить сталь… Чтобы сделать мне новую кастрюлю. Зачем брать на себя столько. Пусть они пока лучше о душе подумают. Сталевары эти.

— Посмотри — у тебя на паласе бороздки от колесиков. Диван раскладываешь, колесики ездят, остаются бороздки. Нужен новый палас.

— Чтобы быстренько сделать на нем бороздки? Это же аморально.

— Ну, диван поменяй.

— Эдак мы далеко зайдем.

Прочитала недавно, что появился новый модный стиль оформления квартир — минимализм. Стоит очень дорого. Приглашается дизайнер, он моделирует ваш интерьер. Проводка должна торчать наружу, кафель кое-где быть надтреснутым, около кранов и труб ничего не заделывать — ни-ни. Такая концепция. Я обрадовалась. Потому что у меня все модно и актуально. И мне это ничего не стоило.

В современном искусстве три новых направления — перформанс, хеппенинг и инсталляция. У меня, скорее всего, инсталляция. И на ее фоне свободно можно осуществлять как перформанс, так и хеппенинг.

А одежда? Не нужно ее выбрасывать. Пять-семь лет — и она снова “на острие”, и все спрашивают: ты где купила эту прелесть? Дорого, наверное? Дело не в деньгах. Просто — какой смысл? Хлопкоробы, животноводы, специалисты по химическому синтезу, кутюрье, редакторы модных журналов — отдохните, пожалуйста. У вас столько работы. Я делаю для вас, что могу.

Мне рассказали историю про подвижника. Пенсионер из России приехал с детьми в Бостон. На постоянное место жительства. Застает форменную вакханалию. Купили люди новый телевизор — экран на какой-то дюйм шире, чем у прежнего. И прежнего, бедного, годовалого — ну гнать на улицу. То же с мебелью. Одежда с ярлычками на деревьях развешена. Разонравилась, видите ли. Безобразие. Хорошо, если тот, кому это может понадобиться, оказался в нужное время в нужном месте. А если нет? Мусорщики заберут и — на свалку…

Пенсионер этого выдержать не мог. Сердце обливалось кровью. Подбирает всех сирых и обиженных. Домой тащит. Месяц таскает, другой. Дети перестали пускать. Обыскивают на входе. Ну и, конечно, возможности не те. Места мало.

И вот он собирает все это, пакует в чемоданы, подобранные здесь же, на улице, и вывозит в горы. Там прикопает, листвой палой закидает и — за новой партией. Спасает. Как Мазай зайцев. Как Ной тварей Божьих. Чтобы продолжалась их жизнь. Нет у него иной корысти.

И жизнь продолжается. Вот приедут люди, ничего у них нет сначала.

— Вам велосипед нужен? Пожалуйста. Шоп-тур в холмистую местность. Вот он, велосипедик, здесь, под приметным деревцем. Два метра к востоку.

— Тостер, видеомагнитофон, теплая куртка. Ради Бога. Берите, это все бесплатно. Я рад, что вы нашли друг друга. Счастья вам.

Скромный герой, один противостоит мутной волне. Ты не знаешь меня, но я с тобой, милый.

…в этот год быстро, одна за другой, умерли обе бабушки, и я теперь ничья не внучка, за спиной остались только мама с папой, следовательно, пора уже что-то думать; потом мама начала в бабушкиной комнате ремонт, который со скоростью лесного пожара распространялся по всей квартире, и она даже не подозревала, что я нахожусь в это время у себя, через три подъезда от нее, потому что мы с тобой поссорились, я вернулась домой, скоропостижно и трагически, и не особенно стремилась в люди, сидела, пережевывая слезы;

и все-таки мне надо было ходить на работу, я воровато пробиралась по двору, заносила в свое жилище питательный минимум; а через пару дней, спозаранку увидела в детской песочнице что-то отчаянно желтое и уже метров за двадцать твердо знала, что это Миха, мой медведь, ни у кого больше я не видела такого желтого медведя, после меня с ним играли еще сестра и брат; а теперь, значит, мама разбирала бабушкину комнату и вынесла его на улицу; и вот он сидит в картонной коробке, штопаный-перештопаный старичок тридцати восьми лет от роду, в полосатых штанах на косой лямке, сшитых ему бабушкой: одна лапа наполовину оторвана, полтора стеклянных глаза;

у нас на работе не заскучаешь, но я все вспоминала фотографию, где мне два годика: мы с Михой сидим на родительской кровати, совершенно одного размера, у меня улыбка до ушей и челка скобкой, а он в нарядном костюмчике, и думала: будь я проклята, если не найду угла для него, и еще: хоть бы он был на месте, только бы его никто не унес и не выбросил в помойку, только бы не пошел дождь;

в семь часов в песочнице его уже не было, мамы гуляли с детишками, трезвонили велосипеды; я отправилась на поиски и нашла его на лавочке в соседнем дворе, он сидел, устало привалившись, наверное, играл с детьми, и вот — они убежали; я взяла его на ручки и пошла к дому, словно Сикстинская мадонна,

а ночью зазвонил телефон, ты попросил: приезжай; и, прежде чем уйти, я обошла квартиру, включала и гасила свет: все ли в порядке; кажется, он чувствовал себя неплохо на кухонном диване, вот смеху будет, если мама зайдет в мое отсутствие и увидит его:

подумает, что он раздобыл где-то ключи и вернулся жить к своей первой хозяйке...