|
Ирина Василькова
Неслучайные сестры
Она
Когда ей было около двадцати,
она гордилась красным университетским дипломом,
износила в маршрутах три пары сапог железных,
делала изотопный анализ камчатской лавы,
двигала науку, стирая пелёнки,
параллельно с экзаменом в аспирантуру
сдавала в психушку первого мужа,
и боялась только маминого неодобренья.
Когда ей было около тридцати,
она исписала стихами четыре тетради,
нашла первую любовь в своей жизни,
бросила готовую диссертацию в ящик,
с энтузиазмом растила младшего сына,
дом заставила банками с вареньем и огурцами
и боялась только детских болезней.
Когда ей было около сорока,
она в первый раз очутилась в школе,
перешла на чёрные пиджаки и белые блузки,
завела себе очки в строгой оправе,
таскала воспитанников на выставки и в походы,
играла в школьных спектаклях мужские роли
и боялась только иронии юных акселераток.
Когда ей было около пятидесяти,
она выпустила свою первую книгу,
узнала, что любовь к жене — другой не помеха,
замерзла, как в ледяной пустыне,
купила самый открытый купальник в жизни
и поехала греться к Красному морю,
и, лежа на пляже, ничего уже не боялась.
И на берегу — увидела старую фрау,
лет восьмидесяти (восьмисот?) — ну, сухой кузнечик, —
лицо в морщинах, кожа да кости, опавшее тело,
долго вползающее в шкуру гидрокостюма.
Но вдруг старуха вспрыгнула на свою доску
и полетела, держа пластмассовый парус,
как новорожденная бабочка, под углом к свирепому ветру,
обгоняя всех серфингистов арабской крови —
литой силуэт из черной резины,
хрупкая фигурка, эбеновая статуэтка,
а лицо — его с берега не рассмотришь.
Яркое пятно паруса уменьшалось,
пока совсем не превратилось в точку,
горизонт дрогнул, сдвинулся с места,
и отхлынул дальше, куда — не видно.
А это несколько страниц из школьного альманаха “Непослушная муза” (в Пироговской школе, что у метро “Октябрьская”, существует литературный клуб “19 октября”, куда была приглашена в прошлом году Татьяна Александровна).
У нас в гостях поэт Татьяна Бек
Попытка интервью
“Совсем недавно побывала я в гостях у старшеклассников в замоскворецкой школе с гуманитарным уклоном. Там одна моя подруга работает учительницей литературы, а еще — после уроков (да здравствуют не вымершие пока словесники-подвижники!) ведет поэтический кружок. Собираются они в маленькой читальне под портретами Гоголя, Ахматовой и прочих наших гениев и читают стихи, сочиняют сонеты и басни, толкуют о рифмах и верлибрах, а иногда встречаются со “старшими товарищами” и мучают их крутыми вопросами.
Ну и дети! — скажу я вам от души. Ну и вопросы они мне задавали! Мало не покажется. Их интересует все — от религиозных спекуляций до нецензурной лексики в книгах… От графического оформления стиха до лирической энергетики разных районов и кварталов. “Какое место в Москве, — спросил меня отрок Антон, — самое плодотворное для стихосложения?”
И впрямь — какое?
Для меня, например, все, что вокруг метро “Сокол” (ностальгия по детству), и то же Замоскворечье, Яуза, фабрично-купеческие проулки… Читала детям Цветаеву: “И покамест пустыня славы / не засыпет мои уста, / буду петь мосты и заставы, / буду петь простые места…”. Говорили про ореол территории. Про кураж бродяжничества. Про необходимость побегов из привычного и прогулов обязательного — хоть оно и непедагогично…”
Татьяна Бек. Столпник в пути.
“НГ Exlibris”, 05.02.2004
Вопросы Татьяне Бек:
1. Настраивает ли Вас что-нибудь на творческий лад?
По-разному. Это может быть переполнившая тебя до краев встреча, вид из окна поезда, чужая реплика в споре или строчка из многажды читанного поэта. Как спичка: р-р-раз — и душа загорелась. Вот вам и “творческий лад”.
2. Как Вы относитесь к религии?
Я крестилась поздно — в 38 лет, хотя поверила в высшее начало очень рано, стихийно, еще в детстве. Что, кстати, описано в моих “вспышках памяти” (так я называю свои мемуары), посвященных ранним годам, — они называются “Вам в привет”. Цитирую.
“…В Бога долго не верилось. Пока одна подружка, со двора на Песчаной, очень убедительно не рассказала, что сильно болела (нам лет по шесть), лежала одна и в жару, а мама ушла на работу. И вот она, девочка, стала молиться: “Бог, верни маму, верни маму”, — и в результате молитвы мама пришла (“представляешь, я молилась — и она пришла!”) — и стало легче, и девочка выздоровела, и Бог есть точно. Именно тогда — до всякой церкви — я поверила”.
…Моим духовным отцом был отец Александр (Мень). Уважаю все религии и не приемлю максимализма в отторжении иной веры. Как говорил отец Александр: “Эти перегородки до неба не доходят”.
Точнее и достойнее путеводителя по жизни, нежели Христовы заповеди, не знаю.
3. Считаете ли Вы, что мир катится к стандартизации и отсутствию индивидуальности?
Внешний мир, возможно, и катится, но индивидуальность всегда прочнее и упорнее, чем внешний общий мир. Она ему противостоит — и победоносно.
4. Какую музыку Вы любите?
Люблю классику. Моцарта, Шопена, Глинку, Рахманинова. Музыка, кстати (см. 1-й вопрос), тоже способна мощно и иррационально вдруг настроить меня на стихи.
5. Ваше любимое литературное направление?
Акмеизм, конечно. Мне очень близки основы этого великого и последнего течения в рамках Серебряного века — своей приверженностью к земной детали, оттолкнувшись от которой можно высоко взлететь в небо. Я была счастлива в непростой и трудоемкой работе над антологией “АКМЭ. Библиотека студента. Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары”, которую составляла несколько лет (М., “Московский рабочий”, 1997).
6. Как Вы относитесь к нетрадиционному оформлению стихотворений (графически)?
Спокойно. Сама в таком “нетрадиционном оформлении” никогда необходимости не испытывала. Но если я вижу, что поэту, например, мешают знаки препинания и он от них отказывается, — то я вполне уважаю его выбор.
7. В одном из своих стихотворений Вы пишете:
От рождения нас в кожуру
В чешую, в оперенье одели…
Часто ли Вы ощущаете, что находитесь в скорлупе, и как Вам удается выбираться из-под нее? Помогает ли Вам кто-нибудь ее расколупать или Вам проще делать это самой?
Интересный вопрос. Это стихотворение раннее, 30-летней давности. Я тогда была очень скована, застенчива, страдала от разницы меж “внешним” и “внутренним”. Еще раньше, лет в 20, я написала: “Ненавижу свою оболочку. / Понимаю, что, как ни смотри, / видно черную зимнюю почку, / но не слабую зелень внутри…”. Или еще: “О, где ты, дорога прямая, / от внутренней сути до внешней?”.
Но впоследствии я так раскрепостилась, что можно утверждать: оболочка, скорлупа, загородка разбита в осколки. Теперь я порою даже тоскую по прежней закрытости, хочу стать снова сдержанней, но… Скорлупа обратно не нарастает.
Такая вот личная метафизика природы.
8. Мечтаете ли Вы, чтобы все люди вокруг были хорошими?
Нет, так наивно я уже давно не мечтаю. Не утопистка. Скорее, я мечтаю теперь, чтобы люди научились понимать и прощать друг друга в связи с неизбежной “нехорошестью”.
9. Кажется ли Вам, что творчество Виталия Пуханова двойственно?
Что наряду с потрясающими вещами вроде “Нет сумрака под небесами…” там появляется чистой воды издевательство над словом?
Виталий Пуханов представляется мне хорошим, серьезным поэтом. Издевательство над словом? Нет. Скорее — боль, традиционное слово или порядок слов корежащая.
10. Какие приемы, кроме портрета, Вы любите?
Портрет — не прием, а, условно говоря, жанр… Люблю в поэзии автопортрет, который выражает нечто большее, нежели частное, отдельное “я”, и даже автошарж.
11. Какое место занимает в литературе психологизм?
Психологизм и самоанализ (в какой бы форме они ни выражались) — основа серьезной словесности.
12. Ваше отношение к театру?
Отношение к театру несколько раз трансформировалось по ходу жизни. В юности я с ума сходила от любви к театру Товстоногова и к театру Эфроса. И там, и там посмотрела все спектакли, а к Эфросу в Ленком мне даже в середине 60-х посчастливилось ходить на репетиции.
Потом подолгу от театра совсем отходила…
Кстати, временами меня очень даже тянуло (и до сих пор тянет) в цирк: трагическая клоунада, яркость красок и жестов, одухотворенный риск, укрощение хищных зверей…
Сейчас я от театра, увы, далека — хожу от раза к разу, если кто пригласит.
13. Ваше отношение к Набокову?
Набоков — огромный талант. Моя любимая у него вещь, таинственная и глубокая, — это роман “Защита Лужина” (вот где тот самый психологизм!).
Из стихов самое любимое — “Расстрел” (“Бывают ночи: только лягу…”) с потрясающим финалом: “Россия, звезды, ночь расстрела/ и весь в черемухе овраг!”.
14. Ваше отношение к нормам в современной литературе?
Норма (тем паче в литературе) — вещь условная и подвижная.
Все хорошо, что раскрывает замысел.
И все же матерщину и порнографию душа моя не вполне жалует, — хотя я отнюдь не ханжа!
15. Играет ли для Вас большую роль признание общественности?
Увы, да. С сожалением констатирую: когда замечают и хвалят, — самооценка моя повышается. Хотя мне бы хотелось быть совсем независимой от внешних знаков моды и поощрения. “Ты сам свой высший суд…”
16. Считаете ли Вы нужным экспериментировать в поэзии?
Специально — нет. Не ставлю перед собою такой рациональной задачи. Хотя мои читатели и критики говорят, что с годами Муза моя стала ближе к авангардизму, что они слышат хлебниковскую ноту, что синтаксис сделался витиеватее и диковиннее.
Но все же и это — не эксперимент, а просто само дыхание и нерв изменились — вот и “кардиограмма” стиха меняется.
17. Как Вы относитесь к творчеству Сорокина и Лимонова?
С отчуждением. Не мое. Хотя оба, на свой лад, талантливы и наделены незаурядной энергией (увы, преимущественно агрессивной).
18. Есть ли для Вас в Москве места, обладающие особой энергетикой?
Есть, есть такие — магические для меня — места. (Замечу в скобках, что я — коренная москвичка, что явилась на свет в роддоме на Арбате.)
Во-первых, территория вокруг метро “Сокол”, где прошло мое детство, улица Песчаная, Чапаевский парк — попадая сюда, я прямо чувствую напор ассоциаций внутри. Во-вторых, очень люблю Замоскворечье, набережную Яузы, Старый Арбат.
Много говорят сердцу переулки вокруг Петровки: тут бабушка и тетя жили в коммуналках. Волнуюсь, входя в Петровский парк и в Тимирязевский лес. У меня даже стихи такие, о магии московских мест, были.
Не чертеж и не музей —
Ямы, перепады, ярусы…
Так я вижу город сей
От “Ударника” до Яузы.
Кончается оно ответом на ваш вопрос:
…Ты тоску мою просей
Через бабушкино ситечко…
Так я вижу город сей —
И плевала на обидчика!
Вопросы задавали: Еся (1, 4), МТСумрак (2, 3), Яна (5, 6), Катя Березовская (7, 8, 9),
Ксюша Медведева (10), Дуся (11, 12, 13, 14, 15), Катя Рабей (16), Антон Чурсин (17, 18).
|
