Сергей Боровиков

Андрей Немзер. Русская литература в 2003 году. Дневник читателя; Андрей Немзер. Замечательное десятилетие русской литературы

Честное слово

Масштаб присутствия в русской словесности Андрея Немзера можно понять, даже не читая его: редкая статья в журнальной и газетной периодике, где речь идет о современной литературе, обойдется без имени Немзера. Его феноменальная отзывчивость стала притчей во языцех и вызывает у кого неподдельное уважение, а у кого и раздражение. Павел Басинский, перенявший эстафету немзероедения от канувшего не то в Лету, не то в США Ефима Лямпорта, с переменным успехом подмечает мнимые и действительные изъяны не столько текстов, сколько самой литературной позиции Немзера. “Человек с ружьем” сформулировано и броско, и в чем-то справедливо.

Читая много лет Немзера, иногда думаю: Господи, да притихни хоть ненадолго, передохни. Хрен с ним, Иксом, не бери вовсе в руки книгу Игрека, не возись который год столь заботливо с сомнительной для всех, кроме тебя, г-жой Зет!

Но Немзер — это Немзер. Не потому, что пишет больше других или лучше всех, а потому, что почитает своим долгом не “выковыривать изюм певучестей” из текстов, хотя умеет и любит это делать.

Немзер скорее мальчик из классического рассказа Л. Пантелеева “Честное слово”. Раз присягнувши на верность русской литературе, он не бежит с поста, не передоверяет другому, редко ропщет на долю, а исполняет долг. У нас везде мало людей долга, очень мало, а у критиков для самореализации столько приятных и не слишком обременительных амплуа: сноб, циник, хулиган, пересмешник и т.д. Немзер выбрал себе самое обременительное — отвечать за все, как говорилось в старой хорошей повести Павла Нилина, что было при нас.

При этом нет у него, слава Богу, того всеохватного нетерпения, той всеядности, присущей иным коллегам, взять на карандаш все, попавшее хотя бы и в боковое зрение, словно бы убегающий мышиный хвостик сытому коту: сыт-то сыт, а ну как проголодаюсь?

Во избежание путаницы: Немзеру, как и большинству из нас, вынужденных заниматься газетной поденщиной, хотя бы и в аристократическом ранге обозревателя, нередко приходится писать не о самом желанном; для меня в этом смысле уровень профессионализма критика определяется именно вынужденностью работы — о том, что близко или враждебно, чего не написать, а попробуй-ка о том, что вовсе никак не затронуло.

Уникальной в этом смысле стала книга Немзера “Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е”, увидевшая свет в 1998 году, по существу первая книга критика. Семьдесят с лишним литераторов оказались персонажами книги едва ли не энциклопедической по охвату и субъективной по — пусть широкому, но отбору имен. Возник некий код по имени Немзер. Да, уже и тогда он был известным авторитетным критиком, и череда его статей, рецензий, обзоров сначала в “Независимой газете”, а затем в “Сегодня” приучила читателя к Немзеру как константе редкой надежности. И все же тогдашний роскошно изданный “НЛО” толстенный том стал открытием.

Следующая книга “Памятные даты” (2002) — рискованная затея, ведь “датские” статьи могут при переиздании оказаться чересчур “датскими”.

Читая “Памятные даты”, где собраны статьи по юбилейному поводу “От Гаврилы Державина до Юрия Давыдова”, отметил из 72 персонажей лишь 10 вполне отрицательных — среди которых, правда, Чехов и Бабель. Вообще Андрей Семенович нашу хваленую прозу 20-х годов ХХ века не слишком жалует, за исключением разве что Тынянова. Да и начала века — см. в предисловии к “Десятилетию” его ядовитое как бы о себе рассуждение при предполагаемом поступлении в критики: “А ты тут при чем? И говоришь-то (в смысле пишешь) как посторонний. И все пялишься (пятишься) в свой девятнадцатый век. (Добро бы еще в Серебряный.) Ладно, рецензию сочинить можно. Раза два в год. И в каком-нибудь “круглом столе” поучаствовать невелик грех. Только и честь знать нужно. Тоже мне критик выискался. Критики у нас Аннинский с Золотусским. Они и не читая все знают”.

Мне он не то что простил (в предисловии к “Русскому жанру”), но объяснил, почему Боровикову удается “игнорировать циничность “качественной” прозы третьего Толстого и Катаева, каннибальскую энергетику стихов Багрицкого”. То, что в рассуждении Андрея Семеновича я предстаю этаким здравомыслящим хозяином — мне очень по душе. Чего добру пропадать! Что там? Веревочка? Давай и веревочку, и веревочка в дороге пригодится.

Но чем не дорога — движение российской словесности! И в роли наследника Осипа оказываюсь не только я, но в первую очередь — Немзер. И разве и не вся та критика, которая полагает себя — погодите смеяться! — умным слугой при легкомысленном господине — русской словесности?

Мы все грешили понемногу. Кто из критиков, раньше или позже, от обиды или радостного сознания своих возможностей, не полагал себя не то что не слугою, но даже и не ровнею художнику (“беллетристу”), а несопоставимо выше?

Грех тот многообразен: беллетризация от лукавого — и мы не лыком шиты!, яростная политизация своих текстов — и мы трибуны!, простодушная мемуаризация (mea culpa!) и, наконец, высокомерный литературоведческий Олимп, у подножья которого копошатся несмышленые необразованные маленькие оборвыши — романисты, поэты, драматурги, к которым иногда можно снизойти для их вразумления и пользы.

И — уже настоящее падение! — седовласые прозаические и поэтические дебюты.

При этом Андрей Немзер не чужд ни единому из этих грехов.

Но — в меру. И всегда к месту.

Его филологический ранг проявляется не в том, чтобы образованность показать и говорить о непонятном (поганое слово дискурс, за краткий срок источившее, словно жучок, словарь нашей критики вдоль и поперек, — не его слово), а по мере надобности. Конечно, и Немзер не все знает, и привольнее ему над страницами Жуковского или Лотмана, чем Булгакова или Твардовского, — и все же нигде он не скажет “просто так”, чтобы отделаться…

Кстати о рангах. Я как-то спросил его, почему он, столько лет (с 1983 года) пребывая кандидатом, так и не стал доктором наук. Мой друг ответил, что подлинной темы для докторской диссертации, темы, хотя бы равной его кандидатской (о творчестве Вл. Соллогуба), без ссылки на которую, заметил он с непривычной горделивостью, не обходится ни одна работа…

Напомним статью 1994 года в стихах! Статью времен славной литстраницы в “Сегодня”, времен Крока Адилова и Аделаиды Метелкиной. “Мусью, жентельмены и прочая господа! Извольте пожаловать сюда! Не топчите младенца, пропустите даму: за умеренную плату показываем панораму”. Речь идет о публикации сочинений Николая Исаева. Старого в “Волге” и свежего в “Знамени”. В той сюжетной критической поэме по ходу дела предполагаются сомнительные, на взгляд автора, основания, по которым тексты Исаева опубликовали: “Видим ихнюю достославную редакцию, которая готовит грандиозную акцию: дабы поднять настроение у народа, печатает прозу семьдесят шестого года” (о “Волге”), “Видим их достославную редакцию, что готовит грандиознейшую акцию: дабы поднять настроение у народа, печатает прозу новейшего года” (о “Знамени”). В шутовском пересказе сюжетов выясняется, что хрен редьки не слаще. К тому же на сцену является третья редакция — “Литературки”: “Всюду настурции, кофейники и шесть телефонов. Пахнет зарубежным одеколоном. В мягких креслах господин редактор читает статью из второй тетрадки про трактор, держится правой рукой за подстаканник. Из оранжевого телефона говорит охранник: “Приехал редактор журнала “Знамя”. Прикажете принять или расстреляем сами?”.

В заключение является автопортрет критика. “Собачит по кампутеру не покладая рук не кто иной, как обозреватель “Сегодня”. Думает: Рецензию сдавать сегодня. Счастлив обозреватель газеты “Завтра” — ему отписываться только завтра. В одном сознаться пора, хорошо, что не служу в газете “Вчера”. Покурил на балконе, пнул пачку журналов и снова задумался, злобный и усталый: интересно было бы заранее знать, кто меня пуще станет ругать? “Волга”, “Знамя” или “Литгазета”? И никакого спасения нету. Подписаться разве что “Крок Адилов”? Только не спрячешь собственное рыло. Сорваны все и всяческие маски. Преданы потаенные псевдонимы огласке. Затейников поставили на место сурово Быков, Басинский и Наталья Иванова”.

Смех смехом, а в этих “Картинках с выставки” на малом пространстве поместились и оценки текстов, и позиции издателей в представлении Немзера, и суровые до хохота литературные нравы, и самоирония, и — “цвет времени”, отчаянного, страшного и все же полного надежд и оптимизма.

Не могу отказать себе в удовольствии вспомнить некоторые заголовки “сегодняшнего” Немзера. “Милиция, улицы, лица” — о Юзе Алешковском. “И множество его причуд” — о Михаиле Безродном. “Последняя у попа жена” — о Михаиле Берге, “Кино без экрана” — о Зуфаре Гарееве, “Щи суточные” — о Нине Горлановой.

А вот сегодняшний Немзер: “Любовь в обложках “Вагриуса”, “Мученик сокровенного” (о Николае Заболоцком), “Что ты плачешь при советской власти” (О Михаиле Светлове).

Вот здесь, кстати, по поводу уровня его “поденщины”: какой серьезный критик взялся бы подыскивать слова о справедливо забываемом авторе “Гренады”? Пусть Немзеру это пришлось делать по газетному долгу — тем ценнее, что не отделался вполне извинительным для юбилея комсомольско-цэдээловским набором, а подвел печальный итог: “все не так” — тем более печальный, что был он сделан и самим поэтом.

Так что с заголовками, как и с текстами, все в порядке; дело, повторяю, видимо, не в Немзере, а в авторе рецензии, для которого раньше и вода была слаще, и девушки красивее, и водка крепче. И все же, думаю, не только у меня то и дело наготове сожаление по высокому куражу 90-х. Какова бы ни была жизнь до и после, все мы тогда остро осознали себя участниками тектонического слома эпохи. И нам осталось, нам осталось, искренне зарекаясь от повторения советского прошлого, понуждая себя и других верить в будущее, все же воздыхать о 90-х. Немзер не исключение.

Еще заголовок из “Памятных дат”: “Без названия”.

Разумеется, о Чехове. Хотя мне за Чехова и обидно, и сейчас я Немзера поругаю.

Он настолько не любит Антона нашего Палыча, что не стал писать о нем, а выложил две рецензии на постановки “Вишневого сада” и “Трех сестер”.

Настолько, что демонстрирует редчайший, во всяком случае, для меня, срыв вкуса: “Татьяна Шестакова очень похожа на Раневскую (Любовь Андреевну! На Фаину Григорьевну не похожа)”.

Настолько, что с легкостью переносит саркастическую оценку спектакля Льва Додина на автора пьесы: “Играть ему нечего. Как и подавляющему большинству скорых и спорых артистов. (Речь идет о Евгении Лебедеве. — С.Б.) То есть как это нечего? Чехов же! Подводные течения. Подтекст. Скрытый лиризм. Он же мягкий комизм. Это все есть. Прямо как в собрании сочинений”.

Немногие театральные рецензии Немзера не принадлежат к числу его лучших страниц. Он и сам чувствует это, но вину почему-то перекладывает все на того же нелюбезного ему писателя: “Допускаю, что ценители театра найдут у них (рецензий. — С.Б.) серьезные огрехи и, быть может, несправедливость по отношению к мастерам сцены. Обижать никого не хотелось — просто несхожие постановки Льва Додина и Галины Волчек с интервалом в пять с лишком лет напомнили о том, как далек от нас понятный и прозрачный писатель. К рассказу о котором практически невозможно подобрать точное название”. Но разве две даже и самые неудачные (да хотя бы и десять, двадцать, пятьдесят!) постановки дают основание для подобного вывода, к тому же о писателе, чьи пьесы, по мнению многих его поклонников, среди которых Л.Н. Толстой и С.Г. Боровиков, стоят гораздо ниже его прозы?

Примечательно, что в двух последних книгах, как и в двух предыдущих, автор не обошелся без прямых обращений к читателю в виде обширных предисловий и даже послесловий.

Книга “Литературное сегодня”. “От автора” рассказывается о том, как автор сделался обозревателем “Независимой газеты”. Как панически боялся газетной работы. Ведь “До той поры моим девизом была вариация первых слов некролога, которым Сергей Тимофеевич Аксаков почтил Михаила Николаевича Загоскина. Меня занимала та русская литература, что кончилась в черном 1852 году…”. А два послесловия к этой книге — никакие не послесловия, а добавления о той прозе, что явилась после того.

Книга “Памятные даты”. “От автора” опять немного: рассказывается о том, как автор вошел в газетчину; но здесь куда более виден новый уверенный “профи”, не столько озирающий собственное недавнее прошлое, сколько отдающий долг — названием книги, взятым от усопшего альманаха. Немзеру вообще в крайне щепетильной степени свойственно чувство благодарной памяти. Главное же — решена старая дилемма молодого авторитетного филолога: классика или современность? “Даты стояли для меня в одном ряду с откликами на публикации сегодняшних прозаиков и поэтов, потому что я верил и верю: литература у нас одна. Не вчера началась, не завтра кончится”.

И еще там для меня важная отметина: “Для этой книги я ничего специально не писал. Честно говоря, пробовал, досадуя, что в книге нет очерков об особенно дорогих мне писателях. Хотелось сказать о Кюхельбекере и Дюма, старшем Аксакове и Лермонтове, Тургеневе и Некрасове, Ходасевиче и Пастернаке. Ничего не получилось — видно, “памятные даты” без внешнего импульса “не идут”.

Так, так, мой дорогой, в сочинении по поводу, по заказу, к сроку для пишущего есть особая внешняя энергия, потому-то, заметьте, насколько мощнее у самых опытных критиков рецензии как отклик на событие — книгу, спектакль, неважно, со знаком плюс или минус, — чем статьи, которые в советской критике именовались проблемными, или обзоры. Не исключение и наш герой. Что хотите со мною делайте, но приданная “Памятным датам” “Вместо невозможного заключения” сама по себе существенная статья “Заколдованная дата” не нужна мне, читателю, после книги, где уже все на этот счет сказано, да еще как!

Допускаю, что здесь могло сыграть свою роль и то, что к ключевому персонажу “Заколдованной души” я отношусь на порядок сдержаннее, чем Андрей Семенович. Речь идет о Солженицыне. Но спорить по этому поводу (печатно) я с Немзером не возьмусь. По одной простой причине: когда мы с ним заспорили (устно) о “Красном колесе”, мне пришлось признаться, что я не одолел и половины, он же — мог даже мне и не говорить, это само собою разумеется, конечно же, прочитал все “глыбы”. Правда, по единственной книге русского Аятоллы я бы мог поспорить с другом моим — по второму тому “Двести лет вместе”. Слишком разочаровала меня эта книга обыденным, почти расхожим, удержусь от еще более точного определения, взглядом на советский период русско-еврейских отношений.

Книга с вызывающим названием “Замечательное десятилетие русской литературы” открывается обращением “От автора”, где сформулировано профессиональное credo.

И книга “Дневник читателя. Русская литература в 2003 году” также снабжена предисловием “От автора”, где сообщается, чем же прежде всего новая книга похожа и не похожа на три предыдущие. “Складывая “Литературное сегодня”, я стремился убедить читателя в том, что современная русская проза не только существует, но и… В “Памятных датах” решалась другая задача — речь шла о единстве русской литературы трех последних десятилетий, свод писавшихся к случаю юбилейных заметок мыслился конспективным (и как всегда бывает в таких случаях, отчасти пародийным) аналогом той истории русской литературы, которую мне хотелось бы когда-нибудь прочитать” (по-хорошему двусмысленно это “прочитать” — то ли как читатель, то ли как лектор.). “В “Замечательном десятилетии”, вобравшем большие журнальные статьи и рецензии <…> я пытался дать свой портрет эпохи, которая на наших глазах ушла в историю”.

Вот оно что! Немзер ко всему прочему внимателен и к собственному творчеству как процессу, обладает, как сказано классиком, чувством пути…

А кто не пьет? — вопрошал Аркадий Велюров, — все обладают, а еще как обладают!

Тогда возьму поуже.

Обладает редкой ответственностью перед составом своих сборников. Меня всегда поражала у совписцев беспечность к сложению своих текстов в книгу — прозу ли, поэзию, критику. При том как мучительно, со страхом ошибиться в соседстве текстов, бережно складывали свои новинки в сборники наши великие — от Гоголя до Блока. (Правда, немаловажную роль в совписовском безразличии сыграла и материальная сторона. Книги выходили редко, оплачивались по объему, и потому предпочтительной сделалась толщина тома.)

Итак “Дневник читателя” — книга принципиально не итоговая. Немзер даже заявляет, что “Никогда не любив быстрой историзации современности, подгонки жизненного многообразия под в меру изящную схему, самого словосочетания “литературный процесс”, я сейчас — в декабре 2003 года — еще более скептично оцениваю перспективы систематизации новейшей словесности”.

Дневник, хроника, причем, как указывает сам автор, субъективная. Иллюстрацией в авторском самонапутном слове возникает весьма неожиданное трио: Юлий Крелин (который “Мишкин”), Наталья Иванова и Александр Кушнер. Тем самым задается ключ абсолютного несходства, в том числе и в профессиональном уровне разбираемых в “Дневнике” сочинений, объединяемых, прямо скажем, неожиданным призывом: “Можно найти “недостатки” в книгах Крелина, Ивановой, Кушнера? Ага, кто ищет, тот всегда найдет. И будет жадно вынюхивать новые и новые, минуя суть и растравляя собственную душу. Лучше искать “доводы за”. Их много, и в них — счастье”.

Как-то, во-первых, неубедительно — что значит “жадно вынюхивать”, а если не жадно и не вынюхивать?

Как-то, во-вторых, особенно странно для строгого Андрея Семеновича, не замеченного в склонности к ликующему всепрощению там, где дело касается русской литературы.

Как-то, в-третьих, эта неожиданно наивная, прямо-таки непрофессиональная концовка предисловия “От автора, или Доводы за” вынуждает призадуматься.

Помню, так же поразил меня Андрей, когда печатно признался, что не знает, как написать об “Опытах” Марины Вишневецкой. Я и очень тогда его понял, и оценил смелость: признание в критической немоте дорогого стоит в нашем циническом цехе.

Да, Немзер в “Дневнике” и тот же, и иной. Хоть “Дневник” по-прежнему вобрал разножанровые тексты по разному поводу, книга и в самом деле — иная, автор ее осознанно иной, во многом новый.

Поэтому — мелочь, разумеется? — меня не устроило, что оформление “Дневника” повторяет оформление “Памятных дат”. А вот прежние, вышедшие в разных издательствах в непохожем оформлении, книги сами собою слагаются в трехтомник.

Новому Немзеру скажу: ты прав — “за” так за!