Ревекка Фрумкина

Аспирантура как брак по расчету

От автора

В силу особенностей истории отечественной лингвистики я, во-первых, не училась в аспирантуре, а во-вторых, обзавелась учениками еще до получения кандидатской степени. Зато остальную часть жизни я провела преимущественно в обществе научной молодежи. Рассказ о том, как это было, я не постеснялась назвать “Жаль, что вас не было с нами” (“НЛО”, № 59, 2003).

Фрумкина Ревекка Марковна, 1931 г. р. — лингвист, эссеист, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН. Автор научных книг и статей на русском и английском языках, учебника для вузов “Психолингвистика” (2001), мемуаров “О нас — наискосок” (1997), книги эссе и мемуарных очерков “Внутри истории” (2002) и книги “Мне некогда, или Осторожные советы молодой женщине”. В 2000—2003 годах — постоянный автор “Русского журнала” (www.russ.ru).

Зачем поступают в аспирантуру? Чтобы написать кандидатскую диссертацию. Во всяком случае, с надеждой на это. А сама диссертация зачем нужна? Ответ очевиден: чтобы получить ученую степень. Ученая степень — это общепринятая мера квалификации, которая удостоверяет, что данное лицо может самостоятельно заниматься научной работой. Разумеется, мера эта условна и несовершенна, как, впрочем, любое свидетельство, оценивающее знания и умения, будь то диплом Консерватории или разряд токаря. И хотя система присуждения ученой степени в разных странах существенно различается, везде она считается одним из показателей успеха. Знание вообще престижно, тем более знание, официально удостоверенное.

Итак, аспирантура — это (в среднем) самый прямой путь к ученой степени, обладание которой повышает шансы в конкурентной борьбе за жизнеустройство. Значит ли это, что тем самым аспирантура — один из очевидных “путей наверх”, к социальному успеху?

И да, и нет. Об этом и пойдет речь ниже.

Аспирантура в России в социальном аспекте — довольно сложный институт.

В середине 90-х кризис российской науки резко уменьшил число желающих стать аспирантом. Постепенно этот кризис приобрел системный характер, и выход из него пока не просматривается. А тем временем конкурс в аспирантуру стал расти, и не только в столице.

По данным А.В. Юревича, общая численность аспирантов в Российской Федерации увеличилась с 98 тысяч в 1998 году до 118 тысяч в 2000 году, а выпуск из аспирантуры (видимо, имеется в виду число окончивших ее, а не число защитивших диссертацию) возрос с 18 тысяч в 1998 году до 25 тысяч в 2000-м.

С чего бы это? Нередко в аспирантуру идут, чтобы после вуза не попасть в армию. Прочие мотивы менее очевидны — именно поэтому они заслуживают внимания.

Ученые не разбогатели, напротив того. Отвечая на вопросы социологов, наши граждане склонны занижать свои доходы, но все-таки неестественно, что примерно пятая часть наших ученых имеет официальную зарплату в пределах 5000 рублей и меньше (!). Хотя даже государственные вузы платят больше, чем Российская академия наук, доходы ученых именно как исследователей и педагогов не просто малы — они позорны. “Люди науки”, к которым и я принадлежу, к такой жизни адаптировались, но это другая тема.

Итак, прямые материальные соображения должны скорее отвращать молодежь от ориентации на науку как профессию. Более того — уже доходы работающих студентов (а таких как минимум половина) существенно превосходят доходы ученых, в том числе, надо думать, и их преподавателей. Меня это интересует главным образом потому, что сегодняшний студент — это потенциальный завтрашний аспирант.

В 2000 году российские социологи опрашивали студентов четвертых курсов дневных отделений государственных вузов. Около 40% опрошенных оказались работающими, а из 60% неработающих более 80% хотели бы работать, если бы им удалось устроиться.

При том что 33% родителей опрошенных студентов — это руководители и предприниматели, работающий студент в среднем имеет как высокообеспеченных, так и малообеспеченных родителей. Действительно, если работают 44,7% студентов из семей руководителей и 58% — из семей пенсионеров, то социальный статус родителей и занятость студента выглядят независимыми факторами. (Пенсионеры, содержащие детей-студентов, очевидным образом, имеют, помимо пенсии, другие источники доходов, — скорее всего, не сопоставимые с их пенсиями.)

В целом же современные студенты работают не для того, чтобы помогать родителям. Это согласуется с данными о том, что как работающие, так и неработающие студенты в основном живут на родительские деньги. А на что же студенты тратят “свои”?

В доступном мне источнике приведены мнения студентов, а не независимо полученные данные. Однако подобные оценки отражают самоощущения человека, что в данном контексте как раз и важно. Ведь за пределами собственно бедности структура расходов в большей мере определяет принадлежность к “среднему классу”, чем заработок в абсолютном выражении. Похоже, что наши студенты именно к этой категории граждан себя и относят: по их оценкам, они тратят треть своего бюджета на досуг и развлечения.

Выходя днем за хлебом, я неизбежно сталкиваюсь с толпой студентов Московского автодорожного института, толпящихся вокруг памятника Тельману (этот шедевр монументальной пропаганды более известен в народе как “мужик в кепке”). Молодые люди в кожаных куртках, с добротными сумками или с дорогими рюкзаками в большую перемену или после лекций пьют пиво и поедают junk food, благо все это продается поблизости. В массе своей они скорее похожи на моряков, сошедших на берег, чем на будущих высококвалифицированных специалистов. А вот на кого они уж никак не похожи — это на “бедных” студентов, многажды описанных в русской литературе. Да и выглядят они в среднем более обеспеченными, чем их преподаватели.

Видимо, так оно и есть: примерно 75% всех работающих студентов вовсе не трудятся в стенах родных вузов в качестве лаборантов или секретарш, а работают “налево”, пополняя серый сектор нашей экономики. А там, как известно, работают за порядочные деньги. В ответ на мой вопрос о том, сколько денег надо, чтобы скромно жить в Москве в общежитии и нормально питаться, знакомый старшекурсник назвал 200 долларов. Я тактично умолчала о том, что моя профессорская зарплата в академическом институте чуть больше половины этой суммы.

Итак, московские студенты хорошего (но отнюдь не элитарного) вуза в среднем живут лучше своих преподавателей. Однако, когда они станут аспирантами, жизнь их, с большой вероятностью, будет куда труднее. Во-первых, не все желающие поступят в аспирантуру непосредственно после окончания вуза. Во-вторых, их родители к тому времени станут старше и, весьма возможно, будут нуждаться в помощи. В-третьих, у многих появятся свои семьи. Поэтому аспирантам тоже придется работать, причем, скорее всего, денег им нужно будет больше, чем студентам. Насколько больше?

По данным социологов Приволжского федерального округа, большинство самих аспирантов считает, что их стипендия должна быть не меньше 3000 рублей. И это в провинции, где по сравнению с Москвой жизнь много дешевле. Зарабатывать стремятся как те аспиранты, которые хотят в дальнейшем заниматься наукой, так и те, кто видит себя в других видах деятельности. При этом жизненный уровень большинства (хотя далеко не всех) провинциальных аспирантов мало отличается от жизненного уровня их преподавателей: те и другие зарабатывают только на сугубо повседневные нужды. Покупка телевизора или холодильника уже выходит за эти рамки. Но кого из молодых может привлекать перспектива жить так же плохо, как уважаемый и даже любимый наставник? Поэтому растет число аспирантов, которые, во-первых, заняты больше заработками, чем своей будущей диссертацией, а во-вторых, не планируют в дальнейшем заниматься научной работой. Конечно, и они, по существу, предпочли бы все-таки “остепениться” только ради повышения своего социального статуса.

А что здесь дурного, спросите вы? На первый взгляд ничего. Именно так склонны считать те, кто сам к науке не имеет отношения. Но опыт работы с молодыми учеными показывает, что в такой специфической сфере жизни как производство знаний отношение к научной продукции только как к “пропуску наверх” редко коррелирует с честным, самокритичным отношением к достигнутому результату.

Подлинный научный результат не столько получается, сколько случается, и притом много реже, чем нам бы того хотелось. Начинающие заниматься наукой признают это крайне неохотно. Чаще всего они вообще не готовы это признать и считают завышенными требования руководителя. Заодно обнаруживается, что наиболее активные из них в качестве цели имеют вовсе не научный результат, а результат социальный. По собственному — и довольно печальному — опыту могу вас уверить, что мало кто из аспирантов готов отдать себе в этом отчет. В свете сказанного интерес представляют исследования установок и стремлений аспирантов, проведенные социологами Приволжского федерального округа в упомянутом выше исследовании.

Многомерный анализ данных социологического опроса молодежи позволил выделить четыре категории аспирантов. С точки зрения шансов молодых людей на успешную самореализацию в ближайшем будущем опрошенных аспирантов можно поделить на две примерно равные группы — я назову их “перспективными” и “неперспективными”.

При более внимательном анализе видно, что группа “перспективных” аспирантов, то есть имеющих примерно одинаковые шансы вовремя подготовить диссертацию, распадается на два принципиально разных социальных типа, различающихся своими жизненными стратегиями. Первый тип — это (преимущественно) молодой мужчина с высшим образованием в области технических наук. Иностранный язык он знает плохо, зато компьютером владеет профессионально. Он умеет водить машину, контактен, предприимчив, хорошо социализирован, умеет влиять на людей. Второй тип — это скорее (хотя и не обязательно) женщина, с высшим гуманитарным образованием и знанием иностранного языка. Компьютер эти аспиранты знают похуже, машину не водят, зато общительны, а свои интеллектуальные способности оценивают весьма высоко.

Аспиранты первого типа в основном обеспечивают себя сами, зарабатывая более 2000 рублей в месяц. Почти все они тратят на это вчетверо больше времени, чем их коллеги, отнесенные мною к второму типу из категории “перспективных”. При этом треть аспирантов первого типа вообще работает полную рабочую неделю. Тем самым хотя формально они учатся в очной аспирантуре, но фактически — как бы в заочной.

Аспиранты второго типа материально зависимы — от родителей и мужей. Зато у них больше свободного времени, они в большей мере могут сосредоточиться на своей диссертации. Впрочем, аспиранты первого типа тоже нацелены на получение степени, только работать они хотели бы не в науке и даже не обязательно по специальности, а там, где больше платят. Степень для них — это, в сущности, бонус в общей достижительской стратегии. Что касается аспирантов второго типа, то более половины из них хотели бы преподавать в вузе или работать по специальности.

Таким образом, аспиранты первого типа из группы “перспективных” ориентированы прежде всего на материальный успех, и с этой точки зрения они уже многого добились. Аспиранты второго типа из той же группы ориентированы на науку, хотя, разумеется, и они бы предпочли, чтобы за эту работу им больше платили.

“Неперспективные” аспиранты тоже отнюдь не составляют однородной группы. Среди них примерно 40% — это те молодые люди, которые используют аспирантуру для не вполне ясных целей. Они не слишком озабочены заработками, но и не слишком довольны жизнью и самими собой. Молодые мужчины из этой группы скорее всего пошли в аспирантуру, чтобы “откосить” от армии; женщины, быть может, просто откладывают свое самоопределение: если они и не собираются осчастливить мир своей диссертацией, то все-таки пока что “при деле”. Поскольку (по данным опросов) у половины аспирантов из ПФО на вступительных экзаменах в аспирантуру вообще не было конкурса, комментарии, как говорится, излишни.

Остальные 60% “неперспектиных” аспирантов — а это, заметим, треть всех опрошенных — не слишком здоровые молодые люди из малообеспеченных семей. Хотя ради заработка они трудятся вдвое больше по времени, чем “перспективные” аспиранты второго типа, денег им хватает только на еду. При самых скромных запросах они часто считают себя экономически независимыми, хотя зарабатывают почти вполовину меньше “перспективных” аспирантов первого типа, то есть ориентированных на социальный успех. Они низко оценивают свою предприимчивость, но достаточно высоко — коммуникативность и культурный уровень, хотя социальных связей у них немного. Можно думать, что данная группа — это неамбициозная молодежь, преимущественно “технари”, которым приходится работать даже за небольшие деньги, чтобы обеспечивать не только себя, но и своих родителей. Если судить по их самооценкам, в работе над диссертацией более всего им мешают именно материальные трудности. Поэтому после окончания аспирантуры они в равной мере готовы преподавать в вузе или работать по специальности там, где больше платят.

Такова картина в Приволжском федеральном округе — благополучном ареале Российской Федерации. Ибо только благополучные вузы способны предложить аспирантские места почти всем желающим из числа своих же выпускников (84% аспирантов ПФО “где родились, там и пригодились”). Да и вообще, все больше молодежи поступает в аспирантуру поближе к дому, чтобы жить с родителями или рядом с ними — так выходит дешевле.

Однако “благополучный” вуз — это вовсе не обязательно вуз, обеспеченный кадрами для подготовки аспирантов. Поэтому столичная аспирантура по-прежнему так привлекательна. Впрочем, не только поэтому...

Если бедность ученых в провинции так ощутима, то бедность провинциальных вузов, библиотек и книжных магазинов просто катастрофична. В Москве книги дороги, но они есть, и притом в огромном по сравнению с провинцией ассортименте. Три-четыре библиотеки общероссийского значения худо-бедно, но работают, и аспирантам они доступны. А ведь есть еще архивы и музеи. Научная жизнь в столице достаточно интенсивна. Те исследователи, кто систематически ездит за рубеж, снабжают своих учеников ксероксами трудов иностранных коллег. Академические и университетские научные журналы и сборники все еще выходят. Много научных конференций. Можно посещать лекции и семинары в “чужих” университетах и институтах, а не только в “своей” аспирантуре. Интернет практически общедоступен.

Так что даже если полностью отвлечься от “столичности”, выраженной в изобилии спектаклей, концертов и выставок, Москва “стоит мессы”: здесь есть где и у кого учиться. Закономерно, что конкурс в аспирантуру растет и тут, и в немалой степени — за счет выпускников провинциальных вузов. По некоторым данным, даже преимущественно за их счет.

За последние десять лет у меня накопились любопытные наблюдения, касающиеся выпускников провинциальных вузов гуманитарных специальностей, которые поступали в аспирантуру ко мне и моим коллегам. А поскольку все они (по крайней мере сначала) жили в общежитии, где их соседями оказывались то физики, то биологи, в том числе — молодежь из республик СНГ, мой жизненный опыт весьма обогатился.

С точки зрения интеллектуального уровня почти все эти молодые люди были “перспективными” — в том смысле, что при желании они могли бы написать вполне приличные кандидатские работы. Правда, большинству из них приходилось зарабатывать себе на жизнь, так что шансы уложиться в официально отведенные на очную аспирантуру три года были не слишком реальными.

Как известно, кандидатская диссертация часто бывает первой и последней научной работой. Отсюда, однако, не следует с неизбежностью, что автор подобного труда три года бездельничает или бездумно списывает чужие результаты. У меня были аспиранты, совершенно незаменимые при работе в “команде”, но терявшиеся наедине с чистым листом бумаги. Что неудивительно: в отличие, например, от французской системы образования, где преобладают письменные задания и письменная форма экзаменов, у нас писать вообще не учат — ни в школе, ни в вузе. Нередко руководитель нужен не только для того, чтобы правильно поставить задачу, но и чтобы научить излагать проблемы и результаты.

Однако сравнительно недавно среди потенциально “перспективных” аспирантов стало все больше тех, в чьи планы вообще не входит написание диссертации, а нередко и сама учеба. О них можно сказать, что они поступают в аспирантуру главным образом для того, чтобы жить в Москве.

Большинство очных аспирантов из числа иногородних (по крайней мере в МГУ и институтах Российской академии наук) получают место в общежитии, где при некоторой изворотливости можно прожить не три положенных года, а куда дольше, да еще и в отдельной комнате. Общежитие, по сравнению со съемной квартирой, стоит совершенные пустяки. Так решается проблема жилья — а заодно и проблема социальных связей, что для человека приезжего вовсе не последнее дело.

Найти работу в Москве много проще, чем в провинции. Сам статус аспиранта, как правило, тоже работает на репутацию. В результате расторопный молодой человек или молодая женщина вполне могут рассчитывать на доход в пределах 400—600 долларов в месяц. Одних выручает знание компьютера, других — английский язык, третьих — презентабельная внешность, четвертых — умение водить машину, пятых — личные связи. Так что при определенной дальновидности за три-четыре года жизни в общежитии можно даже отложить некоторую сумму, чтобы потом платить за квартиру.

С таким вариантом жизнеустройства я впервые столкнулась еще в начале 90-х годов. К нам в аспирантуру поступил молодой человек из города N, начитанный, общительный, с достойным университетским дипломом. Скоро он женился на девушке из Баку, которая тоже училась в какой-то московской аспирантуре. Впрочем, точнее было бы сказать, что оба они в аспирантуре числились: он был занят преимущественно заработками — писал за других не только курсовые, но и дипломные работы; она тоже много подрабатывала. Хотя это были голодные годы, но билеты в кино, театры и на концерты были еще вполне доступны, так что пока я писала очередную книгу, мои молодые знакомые вели вполне “столичный” образ жизни.

Среди их друзей было несколько симпатичных молодых иностранцев, благодаря чему молодой чете удалось погостить в Италии и Швейцарии. Там у них образовались какие-то новые связи, поэтому в дальнейшем предполагалось заработать на поездку во Францию. Жена моего аспиранта умудрилась оформить себе длительную стажировку: теперь они могли жить в “ее” общежитии. Пока что они везли очередного иностранца погостить в город, где жили ее родители. На этом повороте их жизни мы безболезненно расстались.

С тех пор прошло лет двенадцать. Голодные 90-е остались позади. В столице резко вырос рынок хорошо оплачиваемого труда — от офис-менеджера до младшего редактора в интернет-издании. Правда, туда “с улицы” не возьмут — кто-то должен “порадеть родному человечку”. Тем более если претендент не москвич и у него нет жилья, а значит, и регистрации.

Но аспирантура сама дает регистрацию! Да еще и жилье — разве это не соблазн? Нередко и “порадеть” есть кому: за отнюдь не родного претендента готов — притом бескорыстно — похлопотать его/ее будущий научный руководитель. Ведь платят за руководство аспирантом немного — в академическом институте примерно 300 долларов в год. Ясно, что это не та сумма, ради которой стоит вкладывать свой труд в обучение соискателя.

А тогда зачем? Прежде всего для ученого естественно желание иметь учеников и последователей, о чем мы как-то подзабыли. Впрочем, об этом — в другой раз. Есть и более приземленный резон: руководитель-гуманитарий просто вынужден просить аспиранта оказывать ему услуги при выполнении разных трудоемких и неблагодарных работ — порыться в каталоге, поискать в Интернете, отсканировать текст, сделать выписки, пойти в архив... Ведь должность технического сотрудника при профессоре-филологе, историке или правоведе у нас никогда не была предусмотрена. Что уж говорить о биологах, химиках и прочих экспериментаторах, которым положенных по штату лаборантских “рук” всегда жестоко не хватало.

Так что заинтересованность вполне может быть взаимной — или казаться таковой. Как нередко случается в браке: у него — любовь, у нее, как оказалось, расчет. Или наоборот.

С одним своим будущим учеником я познакомилась по Интернету. Еще студентом он читал мои статьи и задавал вполне толковые вопросы; я по возможности отвечала. Иногда он присылал почитать забавные короткие повестушки. На зимние каникулы молодой человек (назову его Мишей) приехал в Москву. Я была приятно поражена сочетанием познаний в области современной филологии и уровнем владения компьютером. Миша осторожно поинтересовался, есть ли у него шансы на аспирантуру в Москве. Я объяснила, что даже если я соглашусь им руководить, организационная сторона дела, а это прежде всего общежитие, от меня не зависит.

Дальнейшие события разворачивались без моего участия, если не считать положительного отзыва на вступительный реферат. Миша прошел по конкурсу, получил место в общежитии, сдавал экзамены и коллоквиумы, с энтузиазмом отнесся к предложенной мною исследовательской теме. Он подружился с соседями — аспирантами и стажерами, а ближе к лету нанялся в дальнюю экспедицию с участием иностранных ученых. Эта экспедиция и определила Мишину судьбу — по крайней мере на ближайший год-другой. Руководитель проекта предложил ему штатное место в умеренно глянцевом журнале для путешествующих, где пригодились его литературные наклонности в сочетании с владением компьютером и немецким языком.

Мишин стартовый оклад был таков, что я воздержалась от комментариев по поводу того, что в Москву он приехал вроде бы не для того, чтобы быть занятым в редакции по десять часов в день, а для занятий наукой. Потом я долго пыталась представить себе, что бы сделала я, окажись на его месте. Воображение мне отказало — слишком многое изменилось в нашем обществе...

Во всем мире в бизнесе, в среднем, зарабатывают больше, чем в науке и в образовании. Но если в Москве курьер на ставке получает 10 тысяч рублей и горячие обеды, то выходит, что поездки с пакетами на метро и автобусе оплачиваются в три раза лучше, чем труд профессора с сорокалетним стажем научной работы. По-видимому, отныне наука как основной вид деятельности — это удел редких аскетов, какая-то аномалия, а не норма.

Быть может, Миша хотел бы быть, как я — но уж, конечно, не жить, как я.

И здесь придется отметить, что я-то вовсе не бедствую. Впрочем, это моя оценка положения нашей семьи. Я живу в окружении вещей, многие из которых принадлежали еще моим родителям, то есть поколению Мишиных прадедов. Мой утюг и кофемолка сделаны еще в ГДР... Что уж говорить о компьютере, который служит мне уже семь лет, а факс с автоответчиком и диктофон — так и вовсе пятнадцать. Меня не угнетает недоступность билета в Консерваторию, где я успела услышать Рихтера и Нейгауза. Кстати сказать, Шартрский собор и Градчаны я тоже видела. И все-таки именно страсть к науке лежит в основе моего экзистенциального опыта. Так что мне естественно быть сторонницей “брака по любви”.

А как устроить жизнь, вступив с наукой в “брак по расчету”? Боюсь, что наука останется к вам глубоко равнодушна. Так ведь и вы со своей стороны не готовы были ей что-либо предложить.