Сергей Арутюнов

Сетевая поэзия

Копирование литпроцесса завершено: поэты, вздумавшие назваться “сетевыми” (а массовых движений в русской литературе не возникало лет сорок, со времен “авторской песни”), выпустили три номера неэлектронного журнала, и это прекрасно уже потому, что наконец-то происходит селекция. Для сетевиков, за несколько месяцев набивших в Рунет целый текстовый океан (одних персоналий больше 37 тысяч), это подобие острова, на котором можно не только стоять, но и рассуждать о своих проблемах, успевших риторически отделиться от общих.

Теоретики движения полувсерьез полагают, что конкурируют с профессионалами (в их терминологии — “бумажными” поэтами, что звучит здесь чуть ли не как “бумажные тигры”), что сетевая аудитория больше, а в чем-то и подлиннее, отзывчивее и искреннее, чем изрядно прореженная традиционная. Видеть людей, “у которых Ренессанс”, умилительно. Однако…

Эпитет “сетевая”, по прочтению “контента”, не может рассматриваться как обозначение художественного направления. Нет ни одного эстетического признака, который бы отграничивал “сетевого” автора от обычного. Внешние формальные признаки вроде “одноэкранности” (сетевое стихотворение якобы не должно быть длиннее трех-четырех строф) не убеждают совершенно, номера полны именно длинными стихами, и не только длинными, а длиннострочными, иктов эдак по восемнадцать-двадцать, только что не гекзаметрами. Попытка обозначить себя “новыми буржуазными авторами” на том основании, что доступ в Интернет социально регламентирован наличием домашнего (рабочего) терминала, выглядит скорее курьезом. Поэзия антибуржуазна по сути, и в текстах альманахов закономерно отсутствует семантика нового “среднего класса”, напротив, портрет сетевого автора тяготеет к образу нищего исповедального сумасброда, нежели самоудовлетворенного накопителя рыночных благ. Может быть, чаемое качество проявится позже, но пока — увольте. Сетевой поэт может сетовать на бытие в отрыве от ежедневной гонки за пропитанием, но интуитивно унаследованный понятийный стержень его творчества — бессребреничество. Автор по крайней мере не придает значения своей условной обеспеченности (у некоторых, кроме “компа”, и квартиры-то собственной нет), если вообще не выносит ее за скобки. Если при этом он “нереволюционен”, это никак не означает его “буржуазности”. Присутствующие в оглавлении имена Кенжеева и Ковальджи, Кублановского и Волгина (мэтры приглашаются в каждый номер) позволяют заключить: “сетевая” поэзия назвала себя так все же по месту размещения и (или) зарождения, но никак не по идеологическим или художественным мотивам. Как некогда “гаражный рок” роком быть не перестал, но претендовал на самую кондовую роковость из возможных, так и тут термин прежде всего родовой, колыбельный, а не качественный. И — славно.

Крайние формы стихосложения, которыми были знамениты и полнились незабвенные 90-е, из сетевого корпуса вымыты. Не представлен не только “авангард” с вселенским “агу-агу”, словоформы, визуальная околоплакатная графика, но и иных памятных резкостей не видно напрочь. Матерщина чрезвычайно редка и допустима только в “неустранимые” патетические моменты, когда не хватает выразительных средств. В остальном — пастель. Классика. Отчетливо видны заемные элементы, “среднестильность”, общеупотребительные постановочные фигуры, слышны — неполногласие, квазиэпигонские шепотки. Истых оригиналов уальдовского толка поискать, завещанная глуповатость вменена в обязанность, но и перед аналитикой сфер отважный сетевик, закинутый судьбой в отдаленные от РФ точки планеты, пасовать не собирается. Ломаные строки лишь подчеркивают верность рифме, часто проблематичной или элементарной, ученическая интонация верлибров скорее демонстрирует растерянность перед обрушившимся со всех сторон незнакомым ритмическим рисунком. Если русскому миру до сих пор вольготно в трехсложнике, для Запада и Востока аналог подбирать приходится собственноручно.

Грозы масштаба скорее комнатного. Среди форм царствует моление одинокой души, дружеское послание — даже диалогическое, данное рубрикой; в третьем номере (Молочникова—Колюбакин) донельзя характерное, приподнятое бытописание. Чинно и ладно, слегка вторично, словно подхвачена латентная интонация более ранней эпохи. Так выглядел некогда журнал “Юность”, и так могли бы выглядеть “духовные 80-е”, где вместо воплей концептуализма мучились бы и иронизировали над изворотливыми современниками жертвы глобальных переделов, неучастники и наблюдатели дележа.

Сам журнал тоже должен быть явлением, произведением, если угодно, печатного искусства, и “Сетевую поэзию” действительно украшают статьи Юрия Ракиты, с милым технарским пафосом берущие предмет в его сути и содержащие запоминающийся тезисный узор. В “сетевой поэзии” главный критик, в противоположность всем иным, любит своих авторов и, обрамляя их выступления “теорией”, никогда не ленится и не кривит душой, мудро не касаясь, впрочем, обидчивых персоналий. Так, в третьем номере рассмотрен вопрос, возможна ли оригинальная поэзия в ХХI веке… вопрос уже содержит ответ, при всем скепсисе выкладок. Вывод — так как поэзия рождается личностью, то для “оригинальности” достаточно существования оригинальной личности. Стоило ли писать статью? Видимо, стоило. За годы критической герметичности появилась нужда объяснять и элементарные вещи.

Итак, камень преткновения — личность.

При кардинальных различиях в понимании “идеального стихотворения” персоналии эти все же имеют некий обобщенный образ его (те же несколько “экранных строф” с единым выдохом и парадоксальным грохотом, но такова собственная и ничуть не сетевая интенция русской поэзии), сформированный в том числе “мнением народным”, которое собирается сразу же по опубликовании творения, и заменить эту школу обкатки “бумажному” поэту нечем. Мгновенный отклик, негативистский, сюсюкающий или начисто отсутствующий, формирует принципиально иной вид автора, жестко скрепленного с аудиторией отзывами (на сетевом жаргоне — “комментами”, комментариями), что исключено из “бумажной” литературной жизни ложным посылом “поэзия никому ничего не должна”. Должна, и еще как! И главное, сколько…

Утверждать, что именно “сетевым” авторам предназначено прорвать завесу между искусством и народом, затруднительно, но видеть их более тесную связь с бытием “весьма поучительно”.

Появление альтернативы, обходного пути в Большую Литературу для тех, кто, отвергнутый литературным бытом, опирающимся на келейность, интриги и телефонное право, в большей степени, чем когда-либо, изыскал возможность быть со словом и — в слове. Выйдут ли из сетевых авторов “имена”? Уже вышли. Стараниями Александра Житинского (питерское издательство “Геликон +”) издан Александр Кабанов, например, и такое начало убедит кого угодно в серьезности “сетевых” амбиций. Отточенность его слова скрестилась с эклектической эпохой, и если кто-то попадает в “камертон века”, то точно он.

В той же геликонской серии “обумажнился” Глеб Бардодым, использующий редчайшую лирическую интонацию, словно бы играющую с читателем в “веришь-не веришь”, немыслимо как, но связанный с Луговским и советской школой потаенности.

Правда, от собственно места зарождения и размещения, Интернета, внезапно сваливающаяся “бумажная” слава почти не зависит. Электронная клака невлиятельна, ее интеграция со значимыми кругами слаба, а “бумажные тигры” и по неумению, и по равнодушию, и по своим культуртрегерским соображениям не спешат “скачивать” обещающих авторов. Будем справедливы — для такой работы нужен целый американский штат матерых редакторов. Но механизм отбора резво движется к присуждению лучшим искомой “бумажности”, она и означает пока “признание”, а не “посещаемость”, и забавно будет через два-три года сравнить эффект экранный и книжный, наглядно увидеть, чем же брал онлайновый автор.

Наблюдая “ссыльные эпидемии” который год, видишь, что реально имеет спрос, — нецензурная пародия на Шекспира соберет тысячу любителей посмеяться, мастерски исполненное стихотворение — десяток причастных.

Поэтому уповать на массовость движения адептам “новых 60-х” не стоит: “товар”, как отмечалось, слишком штучный. Бардов будет не больше семи-восьми, несмотря на то, что все “с гитарами”. Закон восприятия — сито, тем более в информационном бедламе. Хэдлайнеров вообще останется “может быть, трое”.

Двадцать подборок в каждом номере “Сетевой поэзии” знаменуют досадно малое: вот Михаил Богуш с фростовской аллюзией, которую вытягивает с видимым трудом, единично удачный в экзистенциально-созидательном ужасе Андрей Орлов, приковывающая отчаявшейся и пустившейся вразнос женственностью Ксения Щербино, достоверный в резковатом “бритпопе” Юрий Коньков, интимно-эпическая Ася Анистратенко. Наберется ли на книгу у Анны Беляевой, часто ли получаются лучистые озорнинки у Маргариты Светловой, Дмитрия Легезы, куда двинется всасывающая, северная, философская импрессионистичность Лены Элтанг (ее книга вышла в издательстве “Янтарный сказ”), сказать пока не сможет никто, но пусть их фамилии прозвучат уже сейчас, они уже означают создателей.

В Марии Ватутиной нет ничего специфически “сетевого”, так без зазора ложится ее стих на бумагу, ни одной “электронной” молекулы, эдакой отстраненности от текста на манер “ладно, как отправил, так и править больше не стану”, с пропечатавшейся дважды буквой, без точки в конце. Внятно и светло.

Между делом, если и есть у “сетевиков” хоть какие-то общие черты, то именно это нежелание отделывать, отношение к написанию как к медитации, ценной в ту секунду, когда она совершалась. Странно? Но ведь даже роль бумаги, доселе первого свидетеля творчества, страстотерпицы прежних дней, изменилась. Она призвана зафиксировать уже набитый текст при распечатке, черновиком выступает файл, а это пошатывает постулаты. И фактор времени (специфика интернет-работы — успеть ответить, хотя бы первой попавшейся фразой, “взятым с полки” расхожим тропом) влияет на текстообразование, на каждые шахматы находятся свои “быстрые шахматы”, и есть виртуозы, и свои чемпионы мира, но спорт-то в данном случае один…

Поэзия — пропетая беда. И массовость сетевого движения напрямую связана с бедой дрейфующей страны, это и смытые за борт, и повисшие на снастях, и расшатываемые в кубриках. Каков он, электронный адрес детства, мечты? Куда писать? Кому?

Возникают циклы. Отпевая любовь, Наталия Демичева пишет не столько письмо несуществующей подруге, но портрет внутреннего эмигранта, и получается.

Кто-то, как Леонид Терех, приходит к альбомной стилистике, кто-то же, как Анна Аркатова, вырастает из дневника и начинает погоню за вечностью прямо из проходящего часа.

Лодкою, тихим дождиком

Август меня несет

В горькое, безнадежное —

Ну не люблю, и все.

                                     (Сергей Городецкий)

Чувственный аскетический урбанизм Наили Ямаковой, по-мюнхгаузеновски правдивые и незаносчивые дендизмы Влада Васюхина и Ербола Жумагулова, мистификация Юрия Ракиты: поэтесса Кира Таюрова с глянцевыми феминистическими мотивами, пригородная “тарковскость” Германа Власова, улыбчивая “поздняя заболоцкость” Людмилы Улановой — весь этот местами удачный, местами проскальзывающий мимо глаз разнобой позволяет надеяться на то, что:

1) поэзия осталась прежней — хлебом и воздухом души, и если мало хлеба и воздух нечист, изысканием ресурсов успешно занимается “вторая природа”, человеческие технологии;

2) не только теоретически, но вполне практически возможно вырастание из “сетевого” литератора того Поэта, к голосу которого прислушиваются, строки которого повторяют, ибо только в них видится неповторимое и повторяющееся время;

3) Провидение, на дух не переносящее застоев где бы то ни было, сменит поколение пишущих по инерции, в силу статуса, поколением тех, для кого русское слово священно, волшебно и живо.

При всем при том стихи не станут глашатаями крови, пеньем “варварской лиры”, но пребудут Лирикой. Большего потребовать невозможно.