Сергей Солоух

Метаморфозы

Три лета

Миг.

Короткое и счастливое мгновение, когда все спят. Весь мир. Кроме птиц, собак и деда. Но дед не мешает. Не кричит. Не требует.

— Немедленно слезь с крыши. Слышишь? Сейчас же!

Дед занят. Лежа под тополем, на жестяной кровле летней кухни, Леша видит. Лев Алексеевич Кулешов в столярке. Дверь распахнута. За порогом блестят стружки. Светятся. На солнцепеке.

Время от времени свежий ворох ложится новым слоем. Осыпается. Будто перья в курятнике. В детстве дед гонял голубей. А теперь строгает. Летает рубанок. В бане будет новый полок.

Маг.

Волшебник на обложке журнала “Юный техник”. В остроконечной шляпе. С хитрой палочкой в руках. Показывает фокусы. Рассказывает, как из воздуха сделать яичницу и спрятать воробья в кармане. Он все может.

Вот бы и Лешке научиться. Стать всемогущим. Он бы тогда отправил маму в санаторий. В больницу не надо. Не стал бы. Там плохо. Леша видел. А в санатории хорошо. Там одни женщины. С ними можно дружить. И он совсем рядом. Полчаса езды на автобусе от платформы Фруктовая.

— Одна нога здесь, другая там, — говорил папа, собираясь к маме. И правда. Раз, два, три — и там.

Шаг.

Это в одну сторону. А назад много. Потому что никогда не шли сразу на станцию. Сначала к реке. И смотрели на дебаркадер и на затон. Подходили совсем близко. Считали длинные черные баржи. И купались в волнах от маленьких пузатых буксиров.

Папа знает о кораблях все. И непонятно, почему он не стал. Не сделался моряком. А Леха вырастет и будет ходить в тельняшке. Как тот веселый парень с катера “Бычок”. Он подарил Леше камешек с дырочкой. Сердолик. Красивый и желтый, словно ухо морского гнома. В дырочку можно смотреть на небо. Небо похоже на воду.

Леша Кулешов обязательно будет капитаном. Крыша летней кухни — его мостик. Кусты малины — волны Саргассова моря. Осталось совсем немного. Потренироваться залезать на мачту. Это можно. На турнике во дворе. На шесте. И еще запомнить все слова.

Лаг.

Ют и фальшборт. Все нужные в старых журналах. Черно-белые страницы пахнут летом. Муравьями. Чердаком и крышей. Там они и свалены у дедушки. Кипы. Целые горы отцовской “Техника — молодежи”. Сто тысяч номеров. Дед сердится, когда Лешка их таскает. Разбрасывает по дому. Оставляет на столе, на веранде и в летней кухне. А отцу все равно.

С тех пор как мама вернулась, он от нее не отходит. Полдня родители спят в маленькой детской. А на закате уходят гулять в синие рощи. Лехина раскладушка теперь на веранде. И соловьи докладывают ему. Доносят все о маневрах папы и мамы. Выглядят бестолково. И Лешка никогда не дослушивает. Засыпает.

А купаться он ходит с дедом. На пруд. Там тоже нет ничего интересного. Осока. Песочек. Деревянные мостки. Купальня. Только редко-редко приезжает соседский сын. Отчаянный крепыш на мотоцикле “Ява”. Гоша Мельников. Он разрешает сидеть на кожаном сиденье и вертеть руль. А вот гудеть ни-ни.

Лай.

Как раз с мельниковской стороны. Это возвращается бабушка. Несет молоко в алюминиевом бидоне. И свежий хлеб в авоське.

Сейчас все проснутся. Папа и мама. Тетя Лена и дядя Василий. Будут чистить зубы и обливаться ледяной водой. Папа пойдет помогать деду. Тетя и дядя с ведром полезут в смородину. А мама останется с бабушкой. Ей второй день ничего не разрешают делать. Ее может стошнить. Вчера тошнило утром. Непонятно, почему это всех так радует. И зачем она тогда так долго лечилась.

Только для того, чтобы Лешку сгонять с крыши. Конечно. Даже сегодня. В последний день. Вещи собраны еще с вечера. Завтра у Лехи перекличка. Он снова пойдет в школу. В третий класс. Настроение окончательно портится. Мама берет мальчика за руку и ведет на веранду. Там пахнет вареньем и огуречным рассолом. Бабушка расставляет чашки на широком столе.

Чай.

Темная горячая струйка льется из зеленого горлышка. Лехе добавляют молоко.

— А сколько осталось до электрички? — прямо с порога спрашивает отец.

И дядя Василий ему отвечает. Смотрит на свою “Ракету”. И снова сыплет сахар в черный омут.

— Час.

Муха.

Зеленая и мясистая. Попала в коробок. Это мальчик Леша сделал радиоприемник. Транзистор, как у своего отца и тезки, Алексея Львовича Кулешова. Леше немного жаль муху. Он стоит у окна. За окном двор. Может быть, мухе надо показать скамейки и акации? Она увидит, что все на месте, и успокоится. Будет жужжать. А биться и шуршать перестанет.

Леша приоткрывает коробок. Ровно на одну половинку мушиного глаза. Чуть-чуть. Но муха не хочет смотреть. Только трогать. Она высовывает черные лапки. Она тянется к стеклу. А за ним велосипед.

Муза.

Муза Тарасян гоняет на “Школьнике”. Только что вышла. И уже проехала по луже. На сухом асфальте остаются две черные змейки. Одна прямая, как шланг. Дохлая. А вторая живая. Извивается и шевелит хвостом. Муза разворачивается и снова едет по луже. Она все делает, как мальчишка. Играет в футбол, гоняет на коньках. Только в воробьев не стреляет. Девочка. За эту слабость ее любят. Весь двор.

А Леше Кулешову она снится. Муза. Во сне они вместе ходят на каток и режутся в пинг-понг. Только в жизни ничего такого не происходит. Муза даже не смотрит на Кулешова. Он всего два раза может подтянуться и на целый год ее младше. Маленький и толстенький.

— Луза!

Это кричит Сашка. Кулешов. Младший брат. Дергает за рубаху. Зовет катать шары. Детский бильярд. Кормушка для синичек. Зеленый столик на ножках. Только крошки очень крупные и сделаны из железа. Чтобы птица не клюнула тебя в руку, еду надо пропихивать кием. Кий похож на барабанную палочку.

Леша не хочет кормить птиц барабанными палочками. Леша хочет колотить ими по деревянному подоконнику. Отнять обе у брата. И ударить. Там-тара-рам, там-тара-рам, никому компот не дам.

Муза наверняка услышит. Обернется и посмотрит на музыканта. А это Леша.

Но брат завоет. Закричит и заревет, если только отобрать у него кий. Из кухни прибежит мать и станет ругать. Очень сердито. Заставит прибираться, стелить кровать и мыть Сашке руки. Не даст просто стоять. Смотреть в окно. Глядеть во двор, где свист и громкие хлопки.

Лоза.

Длинный и тонкий прутик в руках Игоря Топоркова. Веточка. Ива. Игорь идет по высокому бордюру и хлещет себя по штанине. Волшебный звук. Справа выше, слева ниже. У Игоря абсолютный музыкальный слух. До-ре-ми-фа-соль-ля-си. Он учится в музыкальной школе. Играет на народном инструменте баяне. Полонез Огиньского. Фортепьяно стоит очень дорого, а баян дают в школе напрокат.

Игорю очень нравится Муза. Она клевая. У нее папа главврач кардиоцентра. Вартан Саркисович. Он ей покупает все, что только Музе захочется. Мячи, коньки, велосипеды и фортепиано. У фортепиано русская фамилия Петрофф.

Поза.

Буква Г. Д и Е. Это то, что делает Сашка. У него безошибочное чутье. Соображает, почему брат не хочет сидеть на полу. Понимает. Малыш. Подставил стул к окну и лезет на него. Сейчас заберется на подоконник, и будут Ж, Ф и даже Ю. Прямо перед носом. Вместо Музы.

И стул, и брата можно отнести в коридор. Поставить у входной двери и накрыть плащом. Он будет долго и терпеливо ждать. Сидеть молча и смирно, если пообещать, что сейчас придет волшебник. Дед Мороз с мешком.

Но Дед Мороз не придет. Сашка наябедничает папе. И Лешу в воскресенье не возьмут на рыбалку. А на рыбалку очень хочется. У Леши новые крючки.

И он жертвует коробком. Отдает муху брату. Пусть слушает “Маяк”. Радионяню.

Пора.

Самое время. Игорь уже целых пять минут болтает с Музой. Она сама подъехала к нему. Увидела и остановилась. Скуластая девочка с длинной косой.

У нее на ногах удивительные ботинки. Кроссовки “Ботас”. Игорь очень хотел бы их примерить. Надеть. Только они маленькие. Не налезут.

Но Игорь знает другой способ проверить Музу. Силу ее любви. Весь двор в курсе. Муза Тарасян по уши влюблена в Топоркова. Сейчас он еще раз это докажет. Продемонстрирует.

— Дай прокатиться, — говорит Игорь.

— На.

Муза слезает с велика. Он красный. А в синей луже еще много, много воды и можно раскатывать змей. Заднее колесо чертит прямые, а переднее — кренделя. “А может быть, это лианы?” — думает Игорь. Он пробует изобразить индейца и чуть было не падает.

Порт.

Муза рисует на влажном песке у бордюра. Тонким прутиком. Море, волны и корабли. Только одно плохо. Рифленой подошвой спортивного тапка невозможно стирать. Разглаживать песок. Удалять то, что не получилось. Надо было надеть сандалии.

Музе очень нравится Игорь Топорков. Она с ним много раз играла в футбол. Он здорово водится. А еще бьет сильно и издалека. Но Музе хочется совсем другого. Такого, что можно делать только с ним. С Игорем. Только с одним Топорковым, а не пять на пять.

Например, пробежать стометровку. Или переплыть на остров. Муза видела, как он плавает. Наблюдала. Стоя наверху, на бетонном парапете, смотрела вниз. Со спины Игорь похож не на большого мальчика, а на маленького юношу. У него широкие плечи. И еще. Еще совершенно белая кожа. Даже летом.

Но плавать Музе можно только в бассейне. Это единственное, что ей не разрешает делать отец. Лезть в воду напротив городского сада. Он ведь врач. Он все знает про микробы и глисты.

Топорков тормозит возле Музы. Кажется, ему надоело. Весь асфальт исполосован. Нет уже больше места. Сейчас он скажет спасибо и попросит вернуть прутик.

— Игорь, хочешь мороженого? — неожиданно спрашивает Муза.

Сорт.

Только первый. Пломбир в шоколаде. С орехами. И не один. У Музы в кармане рубль. Круглая монетка с гербом Союза Советских Социалистических Республик.

— Конечно, — говорит Топорков. И остается сидеть в седле. На велосипеде.

Стон.

Это все, что может издать Леша Кулешов. Толстенький и маленький мальчик, который не умеет подтягиваться. Он смотрит в окно и видит, как Топорков уводит Музу. Сидя на ее же велосипеде. Медленно катит, отталкиваясь ногой от асфальта. А Муза идет рядом и машет веточкой. Лозой хлопает себя по ногам. И справа и слева одна и та же нота. Высокая.

А сзади низкая. Просто удар. Леша оборачивается и видит брата. Сашка стоит у него за спиной. На голове у него перевернутый бильярдный столик. На каждом ухе трусы. Одной рукой он придерживает нахлобучку с ножками, а другой прижимает к носу два кия. Трудная работа, но он улыбается. И сквозь зубы, негромко, чтобы не потерять равновесие, не разрушить гармонию, говорит:

— Слон.

— Год?

— Какой год? — спрашивает Евграфов. Валентин Николаевич. Учитель истории. Алексей Кулешов не отвечает. Думает.

Год очень плохой. Скверный. Бабушка продала дедушкин дом. Все продали. Постановили единогласно. И мама, и тетя Лена. Дедушки уже нет. А у тети и дяди второй ребенок. Кооперативная квартира стоит дорого.

Но не столько же! Три комнаты на седьмом этаже. Кухня. И вид на Московский проспект. Чепуха. Лешка не может поверить. Он вспоминает, что за домом, в кустах под вагонеткой, остался его огромный железный самосвал. Совсем ржавый. Еще отцовская игрушка.

Гад.

Евграфов Валентин Николаевич. Он хочет поставить Лехе двойку на последнем уроке. И вывести трояк за полугодие. И тройку за год. Ему не нравится Кулешов. Совершенно. Потому что Кулешов нравится Нине. Нинке Евграфовой. Нине Валентиновне. Однокласснице.

У нее на лице ничего, кроме веснушек. Луг. Наверное, и такую можно полюбить. Наверное. Кто сказал нет? Она, например, очень добрая.

Газ.

— В городе газ! — говорит мама. Невозможно дышать. А на даче сырость. Поэтому Сашка болеет. У него третий год подряд воспаление легких. Ему надо ехать с мамой. В Сочи. На месяц. А Леху отец даже в Скуратово не возьмет. Ни лодки не будет, ни палатки, если Евграфов испортит табель. Учитель вертит указку в руке, а потом ставит на стол торчком. И она стоит. Не падает. Как мачта.

Паз.

В столешнице есть вырез. Даже два. Предполагалась полочка. Бюро. Вся мебель в школе такая. Полуфабрикат. Строительный материал для каравелл. Барок и бригантин. И, может быть, Евграфов не так уж и плох. Не такой уж и гад, если понимает. Даже показывает.

Вот мачта. А был бы парус, разве стоял бы я здесь? Среди вас. Людей, которые не знают год. Год отмены крепостного права. Олухи.

— Тысяча восемьсот семидесятый, — слышит Леха шепот из-за спины. И он знает, кто мог осмелиться. Мышкой пробежать. Решиться. Нинка. Рыжая с челкой.

— Пас.

— Я пас, — говорит отец, когда ему не хочется спорить. В тягость. Особенно если мама заодно с тетей Леной. С папиной сестрой. Хор. Иногда это самое правильное. Хотят выбросить, сдать все старые книги — и ладно. Новые купим. А иногда просто необъяснимо. Это когда хотят продать старый дом.

Можно подумать, дед не слышит. Никак и никогда не узнает.

Кому об этом рассказать? С кем поделиться? Может быть, Нине? Нинке Евграфовой? Носику-курносику?

Почему так пугает понимание. С первого слова. С первого взгляда. Отчего всегда бежишь туда, где нужно сказать сто. Двести. Триста. И все равно стена. Чужие грезы. Гипноз.

После урока Леха подойдет к летнему полю. Блинчику. Промокашке. И скажет. Обязательно.

— Нина, хочешь поехать в Ковали? На электричке?

Пес.

Их встретит собака. Мельниковская овчарка. Будет рваться с цепи. Царапать крыльцо. А потом увидит. Признает. И с ворчаньем пропустит. Ладно, идите. Будем считать, что я вас не видела.

Спасибо. Главное, чужаков не пропусти. Когда они явятся с кошелками и рюкзаками. Веселые и довольные. Есть дедушкины яблоки.

Порви их юбки и штаны. Прогони в поле. За рощу. К пруду. Пусть там попросятся к кому-нибудь в машину. И уедут. Навсегда.

А нам даже ключи не нужны. Мы залезем в сад по старой липе.

Даже не так. Лешка заберется на ограду, а Нинке подаст руку. Как в прошлогоднем турпоходе. Школьном мероприятии.

Она тогда сказала:

— Я тяжелая, — и впервые по-дурацки на него посмотрела. Прямо в глаза. В душу. И Леха все понял. Сразу.

Вес.

Объем тела. Температура. Форма глаз и ушей не имеет никакого значения. Ему просто снились не те девчонки. А правильная полезет с ним на дедов чердак. И будет копаться с старых журналах. Пусть даже в пачке “Силуэтов”. В барахле тети Лены. И есть клубнику из миски. И слушать, как птицы разгуливают по крыше. И длиться это будет бесконечно долго. Сколько захочешь.

Век.