|
Лариса Щиголь
Вид из чужого окна
Лариса Щиго’ль родилась в 1942 году в иркутской эвакуации. В дальнейшем — училась в Киевском государственном университете, работала экономистом. Стихи в России практически не печатала, разве что в детстве, в журнале «Пионер». В 1997 году уехала в Германию. Соредактор журнала «Крещатик». Живет в Мюнхене.
* * *
С чего бы мне хотеть туда?
Там слишком близко поезда
Проходят — и земля трясётся,
Там у столба коза пасётся
И очень может забода...
Там дворик сорною травой
Зарос, там бабка жучит деда
И, заклана в виду обеда,
Крылами бьёт моя Победа
С отрубленною головой...
28.04.00
* * *
И, кажется, трудно припомнить, о ком
Не бил барабан перед смутным полком,
И колокол тоже по нём не звонил —
За пошлой нехваткой чернил.
И вот он в земле, безымянный, лежит
И даже не слышит, как время бежит,
Как рачьи и щучьи уже голоса
Летят прямиком в небеса.
Но грянет музы’ка — и будет она
Ему и за гробом слышна.
23.11.00
* * *
А в тех селеньях, где иных уж нет,
Живёт один блондин или брюнет,
А то, пожалуй, что и вовсе рыжий —
Отсюда я в упор его не вижу.
Там у него колодец и забор,
И под забором две заросших грядки,
А за забором — да, еловый бор,
Зубчатый, тёмный — с этим всё
в порядке.
Там на дворе трава, а на траве —
Дрова — и подлинней, и покороче,
И у него такое в голове,
Что знали бы — не вспоминали к ночи —
А то иные вспоминать охочи —
Вёрст за три тыщи — минимум, —
за две.
Он пьян с утра — такая полоса:
Пацан в тюрьме, жена, видать, сбежала.
Но у него в чулане есть коса,
И то: коси, коса, пока роса —
Красивое, внушительное жало.
И есть река. В реке плотва и лещ,
И, может, сом — пошуровать у ям бы.
Теперь вот будут ямбы. Тоже вещь,
В таких местах незаменимы ямбы.
И у него, как будто, есть страна.
Она ему не то чтоб не нужна,
И он не то чтоб ей не нужен тоже —
Но в этом они, всё-таки, похожи.
Авось ещё поладят. Ни хрена.
А что чекисты лезут в главари —
Так там зимой такие снегири,
В кадушке — грузди, в погребе —
картошка,
В лесу брусника, клюква и морошка,
А уж черники — и не говори.
29.05.00
Былинка
Это кто там дудит,
И в окошко глядит,
И кого ни попало укусит?
Это — главный бандит,
И его победит
Тот, который ни разу не струсит.
Я ведь тоже сижу
И в окошко гляжу,
А слуга мне готовит кольчугу.
Я его побежу,
А потом пощажу
И хлеб-соль предложу,
Словно другу.
То не гром за рекой,
То не ветер такой —
Это во’ поле чистом забава.
На щите — упокой,
Со щитом — успокой,
А премудрому — вечная слава.
9.09.99
* * *
В полдневный жар в долине Дагестана.
М. Лермонтов, «Сон»
Сны одинаковы, как шинели.
И. Бродский, «Стихи о зимней Кампании
1980-го года»
Ландсхаупт Мюнхен. Утро. Воскресенье.
(Но где-то, может быть, и два часа).
Денёк, похоже, выпал не осенний:
Тепло, светло и мухи не куса.
Будильник, заскучавший без завода.
Кофейник. Сигарета. Потолок.
Приёмник. Кнопка: радио «Свобода»
Включается в привычный диалог.
(За тыщу лет опёки неустанной
Оно достигло статуса семьи.)
Полдневный жар в долине Дагестана.
Войска ведут тяжёлые бои.
6.09.99
* * *
В лесу, где нет тебя и нет меня,
Стояла призма нежного огня
И паутинка на кусте висела.
И бабочка на край сухого пня
Развёрнутой метафорою села.
Она была волшебно хороша,
И в ней овеществлённая душа
Была, наверно, хороша когда-то.
И, может, что-то сходится, когда ты
Подолгу повторяешь, не спеша
И против склада с ладом не греша,
За мною: «Аты-баты, шли солдаты...»
Без подписи. Без местности. Без даты.
8.09.99
* * *
Сколь ни была бы я нежна,
Но я Вам больше не нужна,
К тому же я и не княжна,
И Волга далеко —
И я покинуть Вас должна
Достойно и легко.
Моё смиренье велико:
Я покидаю Вас легко,
С красивой песней «Сулико»
На сахарных устах,
С красивой песней на устах,
С двумя перстнями на перстах —
Вот только слишком высоко
И зябко на мостах.
29.04.00
* * *
Я вижу Вас во сне размякнувшим и слабым,
Забывшим, наконец, о долге и войне.
Не оставляйте пост. Не доверяйте бабам.
Не слушайте меня. Не предавайтесь мне.
15.04.99
* * *
Не об искусстве. Впрочем, и о нём —
Поскольку ни тебе, ни мне ни днём,
Ни ночью от него спасенья нету.
Тем более уместно зубы сжать
И не пытаться впредь изображать
Взывающих: «Ракету мне, ракету!».
Не о любви. Но, впрочем, и о ней.
Легко сказать, что на исходе дней
Нежней мы лю... куда уже нежней?
Наш вариант покруче: осторожней.
А может, двинем, всё же, по прямой:
Зане пора — и к Богу, и домой —
Легко сказать: единственный ты мой, —
Но следует — единственно возможный.
6.08.99
Старость
Мне снился прекрасный
и тягостный сон,
Что мы говорим наконец в унисон,
Не спорим, честя легендарных персон,
И все откровения стали нетяжки,
Что в доме каком-то, пустом, несвоём,
Лежим на полу и друг другу даём
И курим одну сигарету вдвоём,
Исправно, однако, считая затяжки.
И всё же во сне, откровенно крутом,
Я знала, что всё происходит потом,
Что прах твой лежит
под железным крестом
На северном, Богом забытом болоте,
Что ключ нам не нужен,
чтоб дверь запереть
И эхом накопленной страсти гореть,
Поскольку уже ты успел умереть,
И нет подлежащей укрытию плоти.
А утром, остыв от сомнительных грёз
И столь же банально непролитых слёз,
Смекаешь, что всё завершилось всерьёз,
Что жизнь прожита и что больше
не надо,
Что мало ль, какая приснится фигня,
Что это начало паскудного дня,
Что ждут, и давно, с нетерпеньем меня
Овсяная каша и пол-авокадо.
15.04.99
* * *
Трудясь с рассвета дотемна,
Была усердна и скромна,
Не шлялась, не пила вина
И жизнь не торопила.
И вот большой мешок зерна
Я к старости скопила.
Но, видно, всё же был грешок,
И прохудился мой мешок,
И за стишком течёт стишок
Сквозь дырочку в холстине.
Подайте мне иглу и нить,
Чтоб эту дырку починить
И хоть на бедность сохранить
Хозяйке и скотине.
13.04.99
Прощание славянки
Ах, сударь, дело не во мне,
И не в сомнительном вине,
И не в божественном огне,
Свалившемся в сугробы.
А трудно, сударь, жить в говне —
Пускай, и высшей пробы.
Ах, сударь, дело и не в Вас,
И не в пинаемой сейчас,
Невыносимой без прикрас,
Ментальности восточной.
А только Бог не слышит нас —
Меня уж, сударь, точно.
И верно, сударь, Вам пора:
Идёт военная игра,
А дел амурных мастера
И в ратных, чай, не слабы.
А что до пёстрого ковра,
Что Вы сулили мне вчера,
То я его — взяла бы.
28.04.99
Игра в бисер
О дева всех румянее
Среди зелёных гор,
Германия, Германия...
М. Цветаева
...И в жёсткой ледяной обиде,
Сухой пургой ослеплены,
Мы видели, уже не видя,
Зелёные глаза весны.
И. Эренбург
...И мой отчёт о встрече с нею:
Глаза — не сыщешь зеленее,
Но радости куда скромнее,
Чем Вы могли предположить,
Хоть где-то всё же Лорелея —
Не всех румяней и белее,
И жить при ней не веселее,
Чем, может быть, вообще не жить.
Болтаясь на автопилоте
В стране Бетховена и Гёте,
Вы с удивлением найдёте,
Что модус тут у них иной,
Что сколь ни плох был нерушимый,
Однако некие вершины
Дотуда и непогрешимы,
Докуда спят во тьме ночной.
Линяет гриммовская сказка,
Сползает фашингская маска,
Слабеет русская закваска
Союза морды с кирпичом.
И мы не раз ещё помянем
То, что уже за шеломянем,
Зане и немцами не станем,
И взад не примут нипочём.
В виду разбитого корыта
И легкомысленного быта
Неубедительно размыта
Чужого неба акварель.
Блестит под ливнем черепица.
В духовке пригорает пицца.
Уже и днём не слишком спится —
И не кончается апрель.
18.04.99
Стихи на покупку томика Пушкина в мюнхенском магазине
Хугендубель на Карлсплац (Штахус), бывшей Гитлерсплац
Он здесь бывал: ещё не в галифе...
И. Бродский
Из большого из дома из книжного
Возле круга фонтанно-булыжного,
Где стояла фигура Облыжного —
По подсчётам, уже в галифе —
На свою на Вест-парк отдаленную
Через всю-то дурную вселенную
Я тащу мою вещь сокровенную —
Сорок марок и сколько-то пфе.
Пусть и в этой сомнительной местности,
Воплощеньи порядка и честности,
Что — Париж по печальной известности,
А по сути и духу — дыра,
Светит солнце российской словесности,
Беззакатное солнце — ура!
9.07.99
Остановка на Дахауэр-штрассе
На улице Дахау
Сижу и отдыхау
И пью—не просыхау
Дешёвый апфель-шорт.
А улица Дахау,
Когда была плохау,
Вела без ноу-хау
На мировой курорт.
А до последней трассы
Жильцам известной расы
Пороли здесь матрасы
И били зеркала.
По улице ходила
Большая крокодила —
До первого угла
Дошла и умерла.
19.07.99
Песня
На чужой сторонушке рад своей воронушке.
Пословица
Не хотелось ворону
На чужую сторону,
Да пришла во двор она,
Умная сестра:
«Там еда — обильная,
Там одежда стильная,
Там община — сильная,
И — давно пора».
Но в гостях, случается,
Жизнь не получается,
И грустит-печалится
Молодой брюнет:
Есть еда — обильная,
Есть община — сильная,
Есть среда — плавильная,
Только жизни — нет.
Есть одежда — стильная,
Есть сестра — мобильная,
Есть жена — дебильная,
Только жизни — нет.
Есть тоска — стабильная...
22.07.99
* * *
На самом склоне лет дорвавшись до писаний,
Непросто совмещать приличья и уют:
Уже не до того, чтоб разбирать, чьи сани:
Садишься в те, какие подают.
26.09.99
* * *
Если бы не боялся, что зазна’ешься,
сказал бы — виртуозно.
Из дружеского послания
Я не зазна’юсь, милый, — где уж нам уж?
А дальше, как известно, «выйти замуж»,
Который тянет «уж» и «невтерпёж» —
Язык... Моё тут, разве что, крепёж:
Болты, тире, шплинты, отточья, гайки —
Не так уже и много для зазнайки.
Язык... Он спит, как змей —
покуда свёрнут,
Но если за него кого-то дёрнут,
То этот гад способен довести
До сведенья, до ручки, до упада,
До Киева... — туда-то мне и надо,
И потому нам нынче по пути.
7.10.99
* * *
Сносить головы’ — не сносить головы —
Зависело раньше от воли Москвы,
Известных красавцев, носивших погоны,
Безвестных мерзавцев,
писавших законы,
Но все поменяли места и иконы —
Не все, так иные — и, в частности, Вы.
И ныне отрыв головы от плечей
Зависит от более сложных вещей,
И каждый, имевший указанный опыт,
Сперва невзначай переходит на шёпот,
А после совсем умолкает. Увы.
15.10.99
* * *
Кто готовит коньки и салазки,
Кто и лыжи — но это не мы.
На балконе анютины глазки
Ждут прижимистой солнечной ласки
И дрожат в предстояньи зимы.
Но октябрьское солнце — прохладно,
Посветило для формы — и ладно —
И исчезло в глухих облаках.
Если б были у глазок желёзки,
То какие бы горькие слёзки
Заблестели на их лепестках!
Но маэстро считает удачей
Вариант, достоверный без плачей —
Как в масштабе приватаной беды,
Так и бедствий стихийных. И к слову:
Очень выгодно бархат лиловый
Оттеняет сверканье воды.
17.10.99
С позволения сказать — гекзаметр
Пульс, непрерывно стучащий в виски, — это просто гекзаметр.
Тот, кто сумеет расслышать гекзаметр, — возможно, поэт.
Боги довольно легко принимают дипломный экзамен,
Ибо работы по этой специальности, в принципе, нет.
Жизнь — это, видимо, некое время и место, откуда
В тщетный за мёртвой возлюбленной можно отправиться путь.
Амфоры с их персонажами стройными — просто посуда,
Функции коей бездарно утрачены — в этом и суть.
19.10.99
* * *
...А ровно в полночь я зажгу свечу,
Накину плащ, насыплю бисер в миску,
Потом спущусь в свинарник — благо,
близко, —
И там всё это дело размечу.
И, завершив сей одинокий труд,
Усядусь в угол и, подперши щёку,
Понаблюдаю, как его попрут —
Всё утешенье сердцу одиноку.
9.09.99
Текст реакционный
Памяти Советского Союза
Помнишь ли наши безумные споры
В поисках смысла и точки опоры?
Сущность позиций — ценою в пятак —
Можно теперь сформулировать так:
— Недостижимо паденье режима,
Прочность Империи непостижима,
Это бессмертная прочность яйца —
Есть ей начало, но нет ей конца.
А в возраженье, к примеру, звучало:
— Нет ничего, что имело б начало
И не имело при этом конца.
Данная мысль согревала сердца.
...Правы вторые. Империя пала.
Что-то упало, а что-то пропало,
Тех же, кого и помиловал взрыв,
Вынесло в Мюнхен, Нью-Йорк,
Тель-Авив.
Вот мы сидим по долинам и горкам,
Давимся хлебом изгнания горьким
И полагаем, что ныне вполне
Были б готовы терпеть и вдвойне.
Вечная память Империи павшей,
Ради единства ночами не спавшей,
И да горят до скончания дней
Наши сердца благодарностью к ней.
12.09.99
* * *
Поэзия, она такая вещь:
В живую плоть вгрызается, как клещ,
Пугает, ноет, мучает, болит —
И уповай, чтоб не энцефалит.
А не гуляй в пленительном лесу,
Не ковыряй в сомнительном носу,
Не посягай на тёмный смысл вещей,
А помогай охоте на клещей.
12.05.00
Кавказ
Покуда на хо’лмах покоилась мгла —
Она и хранила иных, как могла.
Один, над снегами, стоял в вышине, —
И всё представлялось весьма и вполне.
Безумствовал Терек и прыгал,
как львица,
Блистали шитьём губернатор и вице-,
С улыбкой и враз приседали девицы,
Гремели мазурки, грома’ и «ура» —
Имелось в Империи, где порезвиться,
Чему подивиться и чем вдохновиться,
И было угодно пейзажам ловиться
На остро чувствительный кончик пера.
Но смолкли мазурки —
и дивный ландшафт
Всерьёз и надолго отверг брудершафт,
И ввысь воспарил над хребтом и рекой
Лишь горный орёл — но известно, какой.
На этом скупом, но внушительном фоне
Иссякло доверье к мадам Персефоне,
И хлынули звуки
«Горийских симфоний»,
И ринулись «Волны»
к смазным сапогам,
Всему отыскалась достойная рама,
Торговцев и прочих изгнали из храма,
А лучшим объятья раскрыл Сагурамо
На чёрную зависть друзьям и врагам.
Туземец исправно бряца’л на чонгури,
Слезой умиленья сверкал хачапури,
Шашлык ароматно кадил на шампу’ре,
Хозяин хванчка’ру радушно цедил,
Да плюс в теренкуре (равно’ перекуре)
Безгрешная мысль о дурной синекуре —
Небось, поклони’тесь и ти’гровой шкуре,
Когда перед носом у Вас — крокодил.
Поскольку «симфонии», «волны»
и «оды»
Затем неожиданно вышли из моды,
Туда, не смущаясь, вошли переводы
Вторичной уже, извиняюсь, красы,
И, знатной кормушки взалкав, эпигоны
Толпою полезли всё в те же вагоны
(Сквозь лик каковой проступали
погоны,
А если вглядеться — то даже усы).
Пока они пёрли туда без числа,
Возвратная ходка добычу несла —
Бутылки, сыры, поцелуи, слова —
К курортному поезду
«Адлер — Москва».
«Та-та-та, та-та-та», — колёса стучали,
И все экскурсанты у окон торчали,
И каждую горку «виватом» встречали,
И бледные лица ворочали вспять,
Пока же в экстазе терзал полуночник
Увечный, слепой,
полудохлый подстрочник,
У старого века твердел позвоночник, —
И всё это кончилось крахом опять.
Из тёплой земли отрывать нелегко
Зарытую в ней виноградную ко.
Верни же стрекозкам и стол твой, и кров,
О Грузия, роща священных коров!
22.05.00
* * *
Будьте, как дети
Евангелия
Памяти обоих
Артист привык во все века
Ловить от власти тумака,
Ведь ей вредны наверняка
Перо, стило, фломастер,
Но как-то всё идёт, пока
Тиран не спросит дурака,
Кто мастер, кто не мастер.
Не сыпьтесь на меня, братва:
И я — не против естества,
А уж тем паче — мастерства
И вкруг него витийства.
Да только чьи это слова,
Что простота-де воровства
Похуже? А убийства?
14.09.99
* * *
Старушка, одуванчик Божий,
Головкой жёлтой с ним и схожий,
Но в новой жизни помнить дожей —
Её удел и, видно, вкус.
Она спешит на курьих лапках
В искривленных, но модных тапках
И выглядит смешной охапкой
Цветочков, пёрышек и бус.
Но как из стёклышек и пуха
Там проступает ясность духа
И точность зрения и слуха,
И мнений острые углы,
И как сквозь чёлочку «болонкой»
И дым от сигаретки тонкой —
Ещё или уже ребёнка
Глаза безгрешны и светлы!
Ах, дух где хощет, там и дышит,
И нас Господь, конечно, слышит,
И тот узор, что нами вышит,
Он вставит в раму, не спеша.
Ему ль не знать, как все мы хрупки,
Как тают пёрышки голубки,
Как истончаются скорлупки
И обнажается душа?
28.05.00
* * *
Всех нас, грешных,
влечёт к чужеземным вершинам
(В посещении коих бывает и прок),
Но приходит просодия
с русским аршином,
Чтоб проверить предложенный ею урок.
Ни развязности муз, ни намёка улыбки,
И глаза не нежнее пространств
над Невой —
Знай, чернилами красными метит
ошибки
Да качает безгрешной своей головой.
И находишь, что выделки стоит овчинка,
За которой и прячется небо без дна —
Уж такая по виду она разночинка:
И бледна, и одна, и навеки дана.
29.09.99
Мюнхен
|
