Александр Радашкевич

И дней текучих тонкий смерч

      Памяти Н.Я. Рыковой
В мятных ветрах отбывающей юности, как
и потом — в оскоминные годы, была в судьбе
высокая, с совиным голосом и мигающим
оком рептилии седая Януарьевна, блаженно
спавшая под ранних опусов прыщавое
бубненье и воскресавшая при виде ню Боннара.
Любила сладкое винцо и сулугуни, фарфор,
янтарь, июль по-коктебельски и говорила
«вы» приблудной одноглазой суке, считая
ейный профиль ренессансным. Всё зная и
не веря ни во что, она жила с сафическою
страстью язычницы — без лишней нежности
к безжалостной России и с тихой слабостью
к себе: «Я бы хотела умереть, но не хотела б...
умирать». Как водится на крохотной Земле,
она была бессмертной, хоть верила, что это
всё исполнила по собственной заявке, и,
верно б, вторила за Дюбари на шатком эшафоте:
«Минутку, ещё минутку, господин палач!».
			Париж, 1.II.1999

       * * *

А в Уфе — от потерянности, от ума
ли — ничего не идёт на ум,
и душа в тополиной июньской
метели, откруживши весь век наобум —
от невинных лазоревых вин, из-под
пепла похмельных расселин — знает
лишь, что в летучих снегах тополиных
не пустует пустая скамья
в губернаторской мёртвой аллее
отрешённых когдатошних лип.
			Уфа, 14.VI.2000

       * * *

О, я хочу быть этим небом, грядою
той сиреневой, как море, 
седых апрельских
облачков, недвижным ходом
поднебесным, дыханьем вечера, 
по-вечному
душистым — для всякого, не для
кого, пусть даже раз, но распоследний, —
чтоб стать всем тем, всем тем, чем
не был. О, я хочу быть этим летом
и ветром, веткой, что обломит ветер,
чтоб не хотеть, не быть чтоб никогда.
                         Богемия, 8.III.2001

       Пан Пошта

В снегу, на ступенях чужого уснувшего дома
маленький старый небритый чех
сидел, не видя, как носится вокруг и воет
его подросток пёс. Пан слушал звёзды
Пана Бога, смотря обратное кино, где
годы лагерей и каталажек у фрицев, 
у своих, где нежит стаю кошек добра пани,
чей прах хранил в шкафу среди бедлама
необходимо-бесполезных вещичек и вещиц,
где Джомолунгма мусора, в которой можно
всласть зарыться, и пиво пенной Лабой,
где снова он жених, и рвёт зубами молодыми
он мясо ёжика на первой свадьбе, на цыганской,
и где успел довычислить тот гороскоп везения
и ласки он нам, сображникам своим живым,
нечаянным, отчаянным, вчерашним.
			Богемия, 10.III.1999
			
           Газенберг
			  
Уже кипит слепая Лаба в своих
воскресных берегах, ещё, как мех,
на ближней сопке чернеют зимние
леса, и злы ветра, и солнце марта —
старинным зеркальцем из туч, а под 
ногой горит и крошится последний
богемский снег, но всё царит над
далью, над веками, как голос музыки,
в которую по юности влетали, 
в окне моём, куда текут туманы,
твердыня снов и внятной сердцу яви.
			Богемия, 5.III.2000

       * * *

Да, балом правит тьма,
как в детстве, а мы читаем
дома сказки своей оплавленной
свече. И тех, кто мнит
себя хозяевами света, их
просто нет, как нету нас
для них под нашим небом,
где вечны нестареющие дети
и старики-младенцы, которые,
как водится от века, играют
в жизнь у неба на виду.
		Богемия, 15.VIII.00
		
        Ария

Жизнь. Нам снова снится эта жизнь,
и дней неверных лабиринт
снова ведёт прахом дорог 
к трём зеркалам,
где из-за спин или сквозь тень
шатких теней краешком уст, как из икон,
как сон во сне последних снов —
жизнь. Нам снова снится въяве жизнь,
и дней текучих тонкий смерч —
ангела перст — нас понесёт боком 
за край
немых, налитых громом туч,
где ждёт отживший клавесин
звон торжества, 
час неподдельных мук, где
жизнь. Нам снова снится всуе жизнь
сквозь сети непроглядных дней,
нас отучивших
жить.
		Уфа, 14.VII.2001

       * * *

И всё равно, куда бы я ни шёл,
оснеженною павловской тропой —
по Моховой, Гороховой, Фурштадтской,
Плуталова, Подрезова, по Ординарной —
из тьмы чужбин я выхожу к Неве,
где финский ветер трогает губами
свирели выпуклых мостов,
где шаг крылат, где юн, как паруса
петропольских закатов незакатных.
И всё равно, чего бы я ни ждал,
со взором, полным ангелов прощанья,
из века в век, из смерти в смерть
топча гранитный сахар парапетов,
бессмертные меня там ждут друзья,
которым всё ещё не всё равно,
которых я тогда выдумывал влюблённо,
когда они придумали меня
на Моховой, Гороховой, на Ординарной.
			Богемия, 9.XI.2001