Сергей Зенкин

Мишель Леруа. Миф о иезуитах: От Беранже до Мишле

Эта книга заслуживает внимания прежде всего как составная часть переводческого проекта, который уже несколько лет (явление нечастое в нашей современной ситуации) осуществляет Вера Мильчина, выпуская один за другим труды французских ученых, посвященные истории политических и идеологических мифов. Первой в этом цикле была классическая монография Марка Блока “Короли-чудотворцы” (1924, перевод 1998), где описывались средневековые английские и французские поверья, связанные с обрядом целебного “возложения рук” королем на золотушных больных. Второй стала докторская диссертация Жерара де Пюимежа “Шовен, солдат-землепашец” (1993, перевод 1999), посвященная легендарной фигуре ХIХ века — вымышленному солдату-патриоту, чье имя сделалось нарицательным, породив термин “шовинизм”. Теперь перед нами третий этап проекта — также диссертация Мишеля Леруа (1991, перевод 2001), предметом которой явился еще один знаменитый политический миф ХIХ века, миф о иезуитах.

Отличие этой книги от двух предыдущих (с которыми ее объединяет еще и выпустившее их по-русски издательство “Языки славянской культуры”) заключается в том, что здесь исследуется политический миф, создаваемый и используемый преимущественно оппозицией, — пользуясь терминами Ролана Барта, не “правый”, а “левый” миф. Между тем “левые” мифы, по мысли Барта, отличаются скудостью и невыразительностью: они с трудом внедряются в повседневный быт и не умеют сами пользоваться его материалом. Книга Мишеля Леруа показывает, что мифу вообще-то хватает места и в собственно политической сфере: в благоприятных социальных условиях он разрастается с головокружительной плодовитостью, порождая все новые и новые тексты, версии, идеологические построения, политические действия.

Все дело именно в том, что миф о злокозненных иезуитах — тайном международном ордене заговорщиков, которые собирают баснословно богатую информацию о жизни людей (особенно женщин, раскрывающих им свои тайны на исповеди), манипулируют ими для достижения власти, обманом завладевают их богатствами, оболванивают в коллежах их детей, цинично извращают христианскую веру, приспосабливая ее к своим темным делам, злодейски убивают тех, кто осмеливается сопротивляться, — не был во Франции ХIХ века чисто “левым” мифом. Хотя иезуитов связывали с Конгрегацией (религиозно-политическим обществом консервативной направленности), хотя в период Реставрации их основным обличителем выступала либеральная газета “Конститюсьонель”, а в 1840-е годы — либеральные профессора-историки Эдгар Кине и Жюль Мишле, но в числе их союзников были и такие далекие от оппозиционности силы, как, например, соперники иезуитов по борьбе за господство в церковной иерархии или в системе образования. Если для антиклерикалов нападки на последователей Игнатия Лойолы служили тактическим маневром для критики церкви вообще (по словам Сент-Бева, “иезуиты расплатились за всех”, за злоупотребления всех монахов и церковников), то, скажем, приверженцы национальной галликанской церкви враждовали с иезуитами всего лишь как с проводниками влияния Рима. Миф, не отсылающий, вообще говоря, ни к какой конкретной реальности вне себя самого, подходил самым разным политическим силам именно потому, что позволял применять себя как кому удобно, подставляя под фигуру “иезуита” (как в годы Революции под наименование “аристократ”) любого реального противника. Разбирая этот миф во всеоружии семиотики Барта (а также структурной семантики А.-Ж. Греймаса, структурной антропологии К. Леви-Стросса, психологической антропологии Ж. Дюрана), автор книги заключает: “Миф о иезуитах зиждется на неточности термина, в который каждый вкладывает тот смысл, какой ему угодно: означающее “иезуит” отсылает к множеству различных, подчас даже совершенно противоположных означаемых. Спор о иезуитах — это в первую очередь спор о семантике”.

Орден иезуитов, некогда всесильный, но еще в XVIII веке изгнанный из Франции, а затем и вовсе распущенный папской буллой, был восстановлен в 1814 году, но во Франции формально оставался вне закона: немногочисленных иезуитов терпели, однако легального статуса их общество не имело, отчего, кстати, нападки на них оказывались беспроигрышным делом — ведь обвиняемые не имели возможности защищаться. Не имели ничего общего с реальностью слухи о грандиозной крепости в парижском пригороде Монруже, где находился иезуитский новициат (обитель послушников): рассказывали, будто там хранятся горы компрометирующих документов, несметные богатства и запасы оружия, будто подземные ходы оттуда ведут в королевские дворцы и вообще во все властные центры страны… В действительности, лишенные реальной власти, иезуиты вели себя как можно тише, покорно принимая гонения, которым их время от времени подвергали власти, — гонения, впрочем, вялые и скорее символические, ибо то была лишь вынужденная реакция на очередную обличительную кампанию в прессе или в университете. Эти обличения касались не столько современной деятельности иезуитов, сколько тенденциозно воссоздаваемой истории ордена: “История придает мифу необходимую объемность: иезуитов эпохи Реставрации и Июльской монархии никто не видит, об их существовании люди узнают только из рассказов о приписываемых им злодеяниях; читая о том, что они совершили вчера, можно догадаться о том, что они делают сегодня и, главное, о том, что они предпримут завтра” (курсив мой).

Против призрачного врага были мобилизованы мощные силы идеологического воздействия: массовые газеты и журналы, многочисленные брошюры-памфлеты (почти все они, отмечает историк, писались непрофессионалами — журналистами, отставными офицерами и т.д. — и в основном повторяли друг друга). Ненависть к иезуитам — скорее воображаемым, чем реальным — сделалась “общенародной страстью”. Их клеймили “зоологическими” метафорами, символически обозначавшими их “нечеловечность”: Мишель Леруа составляет любопытный “бестиарий” антииезуитской риторики, включающий змею, хамелеона, волка, ли’са, филина, летучую мышь, а также льва, тигра, индюка, паука, крота (своим подземным образом жизни он выражает приписываемое иезуитам хтоническое начало), саранчу, гидру, почему-то феникса и, конечно же, спрута (конспирологические метафоры сохраняют преемственность — от борцов с иезуитами до обличителей мафии). Вражда к иезуитам приносила славу адвокатам, парламентским ораторам, университетским профессорам; в антииезуитской кампании участвовали многие писатели и поэты — совсем юный Жерар де Нерваль в своей ранней сатирической поэзии и маститый Эжен Сю в романе “Вечный жид”, знаменитый поэт-песенник Беранже, корреспондент английской прессы Стендаль (читатели его статей, пишет автор монографии, “по всей вероятности, были уверены, что во Франции в этот период полновластно хозяйничали иезуиты” и ведущий романист своего времени Бальзак. Впрочем, отношение Бальзака к иезуитам было сложнее, чем у большинства участников кампании: для него не столь опасны собственно иезуиты — они-то как раз упоминаются скорее с восхищением, как воплощение мечты об абсолютной власти, — сколь моральное “иезуитство”, соблазн вседозволенности, который “каждый носит в своей душе”.

Здесь, пожалуй, самый сложный момент в той аналитической истории “антииезуитства”, которую со множеством подробностей написал Мишель Леруа. Дело в том, что даже сам миф о иезуитах, как признает автор книги, — амбивалентен: “…зачастую борцы против иезуитства начинают брать пример с ими же придуманных “мифических” иезуитов — как потому, что верят в их всемогущество и пытаются сразить врагов их же оружием, так и потому, что враги эти, при всей своей отвратительности, не перестают их завораживать” (курсив мой). “Таким образом получается, что вымышленный заговор порождает вполне реальный контрзаговор — миф порождает события”.

Проблема еще более усложняется, если — это вкратце делает сам историк — расширить рамки материала и взглянуть на миф о иезуитах в контексте других теорий заговора, имевших хождение в ХIХ веке. Среди их (анти)героев фигурируют и франкмасоны, и карбонарии, и тамплиеры, и экзотические ассасины (мусульмане-исмаилиты), и непременные евреи… Но любопытно, что не всегда и не все эти тайные общества, по структуре и деятельности сходные с иезуитами, изображаются в демоническом облике. Нередко они, напротив, идеализируются, как, например, у Жорж Санд в романе “Графиня Рудольштадт”; с них берут пример члены революционных организаций. Если иезуиты, с их почти просветительским рационализмом, воспринимались в эпоху романтизма как “космополитический орден, чуждый какому бы то ни было национальному духу” и “прообраз Интернационала”, то ведь и реальный Интернационал мог вдохновляться традициями заклейменного проклятьем религиозного ордена… Характерно, что, как показывает Мишель Леруа, травля иезуитов во Франции сошла на нет во второй половине столетия — в обществе утвердилась мысль об экономической, а не чисто политической природе власти, и надобность в “иезуитском” мифе отпала. Не потому ли, что ему на смену шел новый, социалистический миф — причем скорее позитивный, чем негативный?

Конспирологические легенды, пышно расцветшие в Западной Европе ХIХ века, были обусловлены не только социальными переменами, такими как появление массовой прессы, распространявшей их в обществе, и парламентской демократии, потреблявшей их в целях политической борьбы и провокации. За ними стоит также и культурный переворот, обычно связываемый с понятием “романтизма” и приведший к тому, что в сознании европейцев впервые сложилось представление о поэзии подпольного действия — поэзии нередко зловещей, но порой и воодушевляющей. Замечания Мишеля Леруа о родстве “иезуитского” мифа с романтической идеологией — с представлением о двоемирии, когда истинные пружины реальности считаются таинственно-скрытыми, — стоило бы продолжить и развить, что, конечно, невозможно в рецензии. В любом случае работа французского историка вызывает восхищение: точно и теоретически основательно проанализировав четко ограниченный, но внутренне очень богатый материал, он сумел тем самым поставить одну из важнейших проблем не только политики, но и культуры той эпохи, которая начинается с Великой французской революции и которую принято называть емким именем “современность”.