Зоя Велихова

Восточная бронза

        * * *

И воздух встал, ощерясь, на дыбы,
И тяжко неуклюже повернулся,
Как динозавр, уродливо ленив,
Бесшумно преградив собой дорогу.
И стало совершенно непригодным
Для жизни после этого пространство.
Сместилось что-то в нём, и вот ни шага
Уже не сделать и не продохнуть.

Чужбина. Это медленное слово,
Как серых неотёсанных камней
Завалы от недавней катастрофы.
И непреодолима плотность звуков.
В них отголоски грохота слышны,
Хоть внешне груды мертвенно спокойны.

К тому же так трубит тревожный рог.
И трудных звуков тягостен напев —
Недобрая замедленная тяжесть,
И подозрительна густая вязкость,
Сулящая подспудное смятенье.

Чужбина. Затаившаяся гладь
Под испареньями — болотной жижи.
Но лишь прикосновенье... и трясина.
А перед этим еле слышный всплеск,
Звучащий будто сдавленный смешок.

Чужбина. Толстозадая старуха,
Хозяйка цирка под открытым небом,
Что между номерами представленья
С победной дрессировщика улыбкой
Кругами ходит по пустой арене
В воронке древнего амфитеатра
И душу демонстрирует зевакам,
(Когда ковёрные ровняют слой 
                             опилок), —
Держа её на жёстком поводке,
Как странного заморского зверька,
Затравленного, жалкого, смешного,
Замученного слишком тесной клеткой
И долгой ненавистной дрессировкой...

Пространства безымянного громада
Недобрая замедленная тяжесть
Завалы от недавних катастроф
Хозяйка цирка под открытым небом
Трясины всколыхнувшийся смешок
Слепого рога вязкий звук в тумане
И воздух встал, ощерясь, на дыбы

        * * *

		Где золотом вышиты
		Осы, цветы и драконы.
                          Н. Гумилёв
Он шамкал впало-беззубым ртом
И, тряся сединой трущоб,
Казался нищим, входя в наш дом,
А на самом деле был сноб.

Он помнил бездну пропавших строк
Из почти что истлевших книг
Пространств, где солнцем слепил Восток
Жёлтого Будды лик.

Он знал, как свои пять пальцев, Китай,
И, вздымая шелков кармин,
Проплывал мимо пагод в цветной 
                              Шанхай
Императорский паланкин.

Его, как роба, обвислый пиджак
Был засален и странно пах,
Но реял дракон, как над войском стяг,
И павлины паслись в садах.

Своим приходом наш быт поправ,
Он свой пыл низвергал на нас,
И крошки, в густой бороде застряв,
Бились в падучей фраз.

Над заснувшей рекой суеты земной,
Ах, как это было давно,
Посреди опустевшей Москвы ночной
Светилось наше окно.

Застолье уже настигал рассвет,
Ему бы прощаться, вставать,
Но, казалось, пространства комнаты нет
И время течёт вспять.

Это утки ниткой в туман летят...
Это фрески тягучий фриз...
Этих крыльев шорох, застя закат,
В вечереющей мгле завис.

Он музейной ветошью набивал,
Умножая вещей развал,
Коммуналки утлой полуподвал,
Где в прикухонной проживал.

Выцветают его панно на свету,
Нежных вышивок тает шёлк,
Навсегда унося чудака мечту,
Который давно умолк.

Он был с тесниной жизни на «вы»,
Зная долю её тщеты.
Он жил в том доме, который львы
Охраняют, держа щиты.

        * * *

Приезжай! Мы с тобой
	На разных концах страны, —
Чужой вселенной,
	В которой не были рождены.

Весь мой бессобытийный,
	На разлуку потраченный год,
Наконец-то кончается,
	И встречи пора настаёт.

Я потеряла всё —
	Страну, родню и семью,
И за пристрастья к земному
	Расплаты отраву пью.
Как песок нас рассеяло,
	Как взрывом швырнуло прочь.
С пустырей одиночества
	Окликаю родную дочь.

Приезжай. Не страшись
	Этой бешеной стрелки часов.
Снова дом за хайвеем
	Для встречи короткой готов.

Не заплачу перед расставаньем,
	Слова подбирая навзрыд,
Возвращаясь опять в пустоту,
	Что улыбкою Будды слепит.
	
         Восточная бронза

Маленький магазинчик в Молле,
Торгующий восточной бронзой.
Очень светло, оживлённо, шумно
И много красивых поделок.

Тонкие стройные вазы Египта,
Бумажники из цветной тиснёной
И душной матовой кожи.

Долго меня нанимать не хотели
Американские магазины.
Ну, а Бригитта, с немецким акцентом,
Узнав, что родом я из России
И что шесть лет проучилась долгих
В ей неизвестном университете,
Сказав, что фирма много не платит,
Сразу взяла меня на работу.

Странно, ведь я предвидела это,
И даже стих написала когда-то
О том, как, диплом защитив учёный,
Я в магазинчике антикварном,
Зачем-то снесённом на старом Арбате,
Стала товар отпускать за прилавком,
Что было детской моей мечтою
И выдумкою в те годы, конечно.

Слепит глаза восточная бронза
Под песни американских ансамблей.
И нация в джинсовой униформе, —
Моя неразгаданная загадка,
С колясками детскими бродит по Моллу.

Всё это сон, что разъел мне душу.
Но снам, обычно, конец бывает.
Мой кончится — и в Москве опять я
(Не может иначе с душой случиться).
На улице грязной. Любимой с детства.
С нелепым названьем Восьмое марта.
Трамвай особенно был мне мил там.
По узким рельсам бежит со звоном.
А за окном дома, и собаки,
И пьяницы горькие, и старухи,
И люди с сумками на работу
Торопятся, превозмогая усталость.

— Забудь, — сказали мне здесь однажды,
Потом не раз повторяя это.
— О чём вспоминать? Забудь, 
                          да и только,
Людей усталых и озлоблённых,
И грязь, и всю эту жизнь пустую.
Само это скоро с тобой случится.
Не будешь звонить и писать подругам,
Тем для разговоров уже не будет.
Уйдет всё само собой постепенно
Из жизни, из памяти, из-под спуда.
Скоро устроишься на работу,
Будешь усталой и не одинокой.

Но сквозь пустыри Вирджинии вижу
Тепло переполненного трамвая,
По рельсам стальным бегущего шибко.

Родные, такого нигде не встречу.

Что б ни случилось со всеми нами,
С нами со всеми и со страною
Улицы серой с названьем странным, —
Я с вами рядом — и под присягой
Стране неразгаданной мной загадки,
Нации в джинсовой униформе,
Неторопливо бродящей по Моллу
Мимо маленького магазина,
В котором египетские поделки
На полках от потолка до пола.

То ли туман глаза застилает,
То ли слепит восточная бронза...

        * * *

                  Памяти Маши Алигер
Пусть солнце одно над нами
Во тьме не жалеет света,
Старая строгая Англия
Совсем другая планета.

Я все обошла препоны,
И здесь оказавшись чудом,
Нашла, что её газоны
Слепят чужим изумрудом.

На острове с моря ветер
Дул зябко и угловато.
Я вечером выходила
К ближайшему автомату,

И, вроде бы как соседка,
Хоть вовсе с тобой не схожи,
Звонила тебе нередко,
Ведь ты из России тоже.

Мы неподалёку жили,
Растерянно и отключённо.
В северной части Лондона
Смыкались наши районы.

Звучал звонок осторожный
В твоём бесприютном доме,
И шелестел твой голос
Сумерек невесомей.

Хоть здесь прожила немало,
Чего-то недоставало,
Меж Лондоном и Россией
Бездомно метаться стала.

Удача ли изменила,
Изъела ли дни растрава,
Решила то, что свершила,
На что не имела права.

Мне кто-то сказал об этом
В предзимней Москве незрячей.
В ней прах твой холодный стынет,
Да только с душой иначе.

И Тот, чьё Имя святится,
Неужто мне не позволит
За бедную заступиться,
К молчанию приневолит?

Бесслёзно тебя оплачу,
Но, не одолев остуду,
У гроба стоять не стану,
Прощаться с тобой не буду.

В районе твоём высоком
Опять при любой погоде
По улочкам викторианским
Всё так же с тобою бродим.

И хоть недавно знакомы,
Друг другу близки, поскольку
Любая земля чужая —
Чужая земля и только.

Сюда не смогла вернуться,
И там не могла остаться.
Сместившей в пространстве время,
Так просто в них затеряться.

Прощай, запахни потуже
В мёрзлых метелей стужу
Свою одинокую душу,
Всё дальше она, всё глуше.
                    Арлингтон, штат Вирджиния