Леонид Шевченко

Наль Подольский. Книга Легиона

INFERNO FICTION — так несколько невнятно. Как по большому счету невнятна вся продукция из разряда “демонического чтения”. Вернее, Чтений, которые надо бы окрестить пятничными и организовывать непременно 13 числа в декорациях мейерхольдовского “Балаганчика”: на сцене — блоковское Мистическое Собрание... Вся мировая литература опутана готической паутиной. На библиотечных полках — летучие мыши, на письменном столе — иеронимовский сувенир: череп. Вампиры охотятся за девственницами, последний потомок крестоносного рода расследует историю семейного проклятия (случайные, несовременные карточки инферно-каталога, о новейшем материале после). Тут карикатура. Но вообще-то все так: INFERNO FICTION, или тексты о зле запредельном (ибо все-таки мистика беллетристического разлива интересуется одним только злом и даже во зле заинтересована) — своего рода Школа. Автор или гений или некая Юденич (новомодная глянцевая штучка) — а принцип повествования един, и выбор ходов ограничен, и персонажи, как в телесериале, — кальки, точнее кальки калек. Но, безусловно, есть канон. И канон этот, как ни странно, национален. А что тут странного? Великий и ужасный фольклор, диктующий характеры-ситуации. Там Дракула (несмотря на славянское происхождение — чистый Запад), здесь — Вурдалак, лишенный амбиций викторианского коллеги, заурядный упырь из афанасьевского сборника… Лишенный амбиций? И, действительно, загнул немного.

В ХХ веке все изменилось, и положа руку на сердце считаю НАШИМ каноном “Князя Тьмы” Михаила Булгакова (я так оригинальничаю). По другую сторону (уж не знаю чего — океана? …?) под лозунгом “Я научу вас Фрейда любить!” расположился Стивен Кинг и Ко. Я о тиражах, но не только о тиражах.

“Книга Легиона” начинается старомодно: “…от ощущения странности всего сущего, если уж таковое возникает, человек не волен отмахнуться”. Намечу основные сюжетные крепления романа. Впрочем, пускай Наль Подольский сам отдувается, а я буду, как паук готический (“черная вдова”, не иначе), комментарий плести. Кто чего не поймет — милости просим в журнальчик заглянуть.

Речь идет о прокуратуре Адмиралтейского района города Санкт-Петербурга и Маргарите Климовне Софроновой, среди коллег и подследственных известной под прозвищем Марго… “Смутившая ее покой история началась… Некий безработный научный сотрудник свел счеты с жизнью, вскрыв себе вены… Мотивов для самоубийства не было… Постепенно подобных дел накопилось более двух десятков, Марго пыталась их систематизировать… Один и тот же телефонный номер обнаружился у двух разных людей (самоубийц. — Л.Ш.)… Телефон принадлежал некой Ларисе Паулс, незамужней, с высшим образованием. Род занятий — предприниматель, акционер и член совета директоров солидного страхового общества”.

Стоп. “Черная вдова” забегала по паутине: следователь прокуратуры — кто же еще? Очень хотелось бы похвастаться раритетом, выудить из коллекции что-нибудь этакое, но… почему-то память бередит ширпотребовский Холмс, читающий с интеллектуальным отвращением рукопись Мортимера (эзотерик Конан Дойл поступился в “Собаке” своими убеждениями). А еще вот что — насчет “систематизации”: завязка романа строится на “оккультной” (а сколько можно употреблять слово “инферно”?) связи между на первый взгляд случайными событиями. “Маятник Фуко”, к примеру, где любое происшествие, любой человек попадает в Контекст: тамплиеры — везде, орден — вездесущ, все работает в одном направлении. Но гораздо предпочтительнее Кортасар — “Записи в блокноте”: герой так же “систематизирует” — количество пассажиров метро на выходе из “подземки” сокращается, какая-то часть аннигилируется. Да я и сам когда-то играл в подобную игру: искал в газете закономерности — необычные объявления... уголовная хроника… И, признаться, небезуспешно — между “продается чучело павлина и медный таз 1899 г.” и “в таком-то районе бесследно пропадают пенсионеры” мне мерещились протянутые нити… (однако это уже Павич). Так нагнетается “атмосфэра”.

“…ужинала (Паулс, — Л.Ш.) чаще всего в ресторане, чуть ли не каждый день с разными мужчинами, которых затем увозила к себе домой и оставляла на ночь. При этом время от времени она выставляла своих партнеров на улицу… Марго… подкапливала материал на Ларису Паулс (в частной жизни именовавшуюся Лолой или Лолитой…) Папаша… настоящая акула капитализма… Был еще брат, от первого брака отца, видный ученый, работал в институте генетики — так он уже полтора года как умер…

И все-таки придется подхлестнуть рецензию. В общих чертах: в центре повествования — братец Лолы Легион (я препарирую роман и кое-что (и кое-кого) опускаю, иначе и до сути не доберусь).

“Он родился в год розового свечения”. В детстве проявил максимум экстрасенсорных способностей. Почему такое имя? Мать хотела назвать ребенка Гелион (“в честь бога Солнца”), но “девица, заполнявшая метрику, по рассеянности написала “Легион” и ухитрилась уверить, …что это имя звучит лучше”. (Однако Гелион, все-таки, не Вова!) Младенчество и отрочество — в лучших традициях голливудского “Омена” (какого по счету?): пограничные состояния, неадекватная реакция, неприязнь взрослых, страх одноклассников и т.п. И, конечно, “демонический” талант в учебе. Следом — биологический факультет университета (специализация — генетика). И блестящая научная карьера. Потом — Лола.

“Преуспевающий промышленник, прослышав, что его сын приобрел репутацию восходящей звезды академического мира, решил наладить с ним отношения… попросил о пустяковой услуге: немного поднатаскать по математике и биологии 13-летнюю дочь от последнего брака”.

Лола. Ло-ли-та. Почему Легион испытывал к ней такое сумасшедшее влечение (Паулс, несмотря на свое раннее развитие и легкое поведение, с негодованием отвергала притязания братца)? Для того, чтобы узнать это, Легион “решил сделать анализы дезоксирибонуклеиновых кислот себе и Лолите, а затем хорошенько помозговать над их генетическими кодами”. И вот что выяснилось: “в случае, если бы инцест привел к зачатию, то с вероятностью более девяноста процентов генетическая цепочка плода полностью совпала бы с его, Легиона, собственной”. Одним словом, клон и, как кажется генетику, бессмертие. Но это все цветочки. В процессе своих изысканий “рожденный в год розового свечения” вспомнил все: свою сущность, вернее, свои настоящие возможности — проникать в сознание других субъектов, манипулировать чужим мышлением, восприятием и составлять в памяти как бы “каталоги человеческих душ”. Ух, вот такое наукообразное блюдо, попахивающее серой, — лысина профессора Доуэля (за что ранний Шкловский недолюбливал раннего Булгакова). Далее — создание Спецмозга, конкуренция-борьба между Спецмозгом и утратившим силу Легионом (источником всей катавасии), кровавые жертвоприношения в Питере (кровь — энергия “гаах” — нужна для поддержания жизни Спецмозга), инцест с Лолой (хитроумный способ — см. текст), непонятные самоубийства, окружающие невиновную Паулс, выкидыш, следователь Марго и ее дядя Платон, ставшие на тропу войны с интеллектом покойного генетика, апокалипсис Санкт-Петербурга со взрывами и катастрофами, вереница “контактеров”-экстрасенсов, хитрые приборы, с помощью которых гасятся импульсы Легиона — всего не перечислишь. Но вот, мне кажется, персонаж, отсылающий фантасмагорию к канону, к национальному нашему Канону.

“Судьба свела Легиона с бродячим поэтом, под осенней моросью сочинявшим стихи”.

Философьев. Петр Философьев. “Важнячка” Марго находит его — где бы вы думали? — в психлечебнице имени Скворцова-Степанова (или в “Скворечнике”). Но сначала Софронова проконсультировалась у бывшей любовницы Петра, которой “он столько попортил крови”. Жертва бытового вампиризма рассказывает:

“— Понимаете, с какого-то времени его стали донимать демоны… И вот он накупил свечей, чуть не сотню, затем постелил на стол крахмальную скатерть и расставил тарелки по числу главных демонов. Приманил демонов на эти сияющие тарелки и, когда они уютно на них расселись, поджег по углам кучи мусора и тряпья. Дождавшись, когда как следует разгорится, сказал краткую речь демонам, в смысле: “Пришел вам конец”, разделся догола… спустился на улицу по водосточной трубе… после этого вызвал пожарную команду… Попал в “Скворечник”.

“Взял я иконку и свечечку…” А еще: “мотоциклеты с пулеметами”. Ах, Ваня Бездомный, заблудился ты, болезный, в дебрях inferno fiction. А здесь общение Легиона с Философьевым: “…проникнув в мысли поэта, стал в них невольно участвовать, и вскоре обнаружилось, что они могут думать и принимать решения вместе…”.

“Родимое пятно”. “Родимые пятна”. Палимпсест постепенно обнажает основу. Даже в мелочах. Вот анекдот из жизни телепата Гурдыбова, эпизодического калькированного персонажа:

“— Так что, он и вправду колдун? — рассеянно спросила Марго…

— А просто. Встретил на лестнице и спрашивает: “Ну сколько это будет еще продолжаться?” Голос строгий такой, а сам он стал расширяться, так что от перил до стенки все место занял, ей-то, дуре, и не пройти. Тут она как захнычет, извини, мол, больше не буду, и все ему кланяется. А потом говорит: “Ты уж прости меня, глупую, что сразу тебя не признала, я вот сейчас только поняла, что ты — Люцифер”. А он ни капельки не смягчился. “Ну смотри у меня”, — говорит. И ушел”.

Подковку-то отдай! Диалог Азазелло с Аннушкой. Но тут уже как бы уточнение первоисточника — для меня, по крайней мере. А правда, кто такая эта Аннушка, появляющаяся в самых “нужных” местах “Князя Тьмы”? Но я незаметно перехожу к деталям…

Суммирую.

1. Канон в “Книге Легиона”, то есть Михаил Афанасьевич… “Мастер” наоборот, вывернутый наизнанку “Князь Тьмы”. Другой угол зрения. Книга о “дьяволе”, написанная по материалам той самой московской следственной комиссии, которая ловила по всей стране несчастных черных котов и стреляла на Садовой в Бегемота. Отсюда научный сленг: “Спецмозг” и т.д. (и ведь не сверх- или супермозг, а именно спец- — вот новейший материал (спецслужбы, спецоперация и проч.). В список “самоубийц” вполне могли бы войти и Мастер и Маргарита, умершие для булгаковского ГПУ обычной смертью.

2. Инферно фикшн — форевер! Но в разные эпохи — разные функции.У последователей демонологов-отшельников — красочное обрамление дидактики и аскезы. У романтиков — литературный, притянутый за уши, прием. В ХХ веке (наш национальный канон) — “есть Высший суд, не правда ли?” — банально, но в точку. А теперь? Зачем и для чего зло запредельное, когда земного по горло — и надо, казалось бы, по Достоевскому “анализировать” мелкую бесовщину, чтоб прийти к метафизическим обобщениям. Не знаю. Еще не знаю. Пока не знаю.

Кстати о Блоке. В “Балаганчике” ведь как — Мистическое собрание ждет Смерти, и она приходит, а Пьеро утверждает, что это его невеста.

Вот так невнятно я и закончу. Как невнятно все INFERNO FICTION. И я, как записной эрудит-некромант, радуюсь втайне подобной фигуре “полуумолчания”.