Виктор Кузнецов

Российские фермеры

Виктор Кузнецов

Российские фермеры.

Сизифов труд?

Двадцатилетний Гоша, вернувшись домой из Москвы, застал родимого отца лежащим посреди комнаты обезглавленным. Мать — связанная, с кляпом во рту — еще подавала признаки жизни. Сын развязал ее, перенес в комнату и вызвал милицию. С того дня мать на улицу не выходит — ноги не держат. Забыть пережитое ни она, ни сын не смогут уже никогда.

Произошло, увы, банальное: убили одного и покалечили еще двух человек. За что? Вопрос так же бессмыслен, как, например, в 1937 году: “Арестовали?.. И за что же?..”

Ивановы обосновались в деревне Сальково лет десять назад. Фермерская семья разводила свиней и на продажу сдавала поросят. Свинарник их дважды горел, оба раза — по ночам. Обезумевшие в огне животные — те, что уцелели, — с визгом разбегались по Салькову и соседнему Марьину. Тут уж открывалась настоящая охота: селяне вылавливали или отстреливали хрюшек. Опаленные, испытавшие жестокий стресс хавроньи в свиноматки уже не годились; возможно, поэтому хозяин-погорелец ни разу не высказал претензий ни одному из охотников. И упрямо принимался восстанавливать погибшее в огне.

А еще Ивановы держали небольшой магазин и кафе. Торговали мясом, хлебом, овощами, привозимым из Москвы спиртным. Еда в кафе всегда была горячей, пиво — холодным. И цены не слишком кусались. Одиноким пенсионеркам товары обычно отпускали в кредит, и если не хватало двух-трех рублишек — прощали. У Ивановых и самих-то больших денег не водилось: жили в мансарде над магaзином — на отдельный дом скопить все не удавалось.

Деревня вспоминает о погибшем тепло и теряется в догадках — кто же сотворил злодейство? Одни уверены, что убийцами в черных масках были рэкетиры; другие — что сальковский фермер оказался костью в горле у мафии; третьи — что это месть за что-то давнее. Самое удивительное, что каждая из версий вполне вероятна. Только не потому, что сальковские жители обладают такой уж поразительной криминологической интуицией. Убийства по самым разным поводам стали повсеместным явлением жизни.

Но одна версия (ее высказала ближайшая соседка Ивановых) пронзила меня до глубины души. Убиенному, уверяет старушка, перед тем, как лишить жизни, сверлили руки и ноги. Я человек не религиозный, но при таких словах передо мной возник распятый Сын Человеческий…

Неужели такова судьба каждого, кто хочет и может спасти Россию от голода, унижения и дикости?!

Хуторяне

Фермерская семья Антоновых обосновалась недалеко от Пензы близ недостроенных очистных сооружений на левом берегу реки Сура весной 1993 года. Тому, кто впервые попадает на их хутор, на ум непременно приходят слова известной песни “Среди долины ровныя”. Постройки окружает плоская безлесая равнина. Электричества, газа и воды нет. Живут при керосиновой лампе. Воду флягами возят на лошади за 5 километров из санатория “Березовая роща”. К очистным сооружениям — они так и остались недостроенными — прокладывалась электролиния, и у Антоновых была надежда дотянуть свет до своего дома, электрифицировать ток и мастерские. Но стройку забросили, столбы и провода растащили, как растаскивают теперь плиты, которыми облицован гигантский заброшенный котлован. Надежды на благоустройство хозяйства рухнули.

Григорий Антонов прежде работал механиком в хозяйствах Пензенской области. Получая мизерную зарплату, вынужден был, как выражается сам, “пересесть в кабинку” — за шоферскую баранку. Тогда-то и задумал он стать самостоятельным хозяином на своей земле. Григорий выкупил в автоколонне списанный грузовик и на буксире приволок развалюху домой, перебрал двигатель, отремонтировал кузов. Практически с нуля — с голой рамы — собрал трактор, сеялку, культиватор, купил старенький комбайн. И получил 30 гектаров земли. Но полем антоновский участок (его фермер не выбирал, землю покойного тестя ему навязали) можно назвать с трудом — на нем сплошная щебенка, поросшая полынью. Шесть лет — с 1993 по 1998 — Антонов упорно вспахивал свои гектары, по два раза в год культивировал пашню, высевал рожь, ячмень и овес. И ежегодно собирал урожай, практически равный количеству зерна, которое фермер затрачивал на посев.

И все-таки Антоновы не сдались. Осенью 1998 года они получили в аренду 100 гектаров настоящей пахотной земли и до снега успели обработать около 20. Посеяли просо, рожь и овес. Собранную рожь использовали на семена, засеяв в позапрошлом году по 20 гектаров озимыми рожью и пшеницей. В прошлом году на остальных гектарах выращивали просо и овес.

В поле Григорий обычно работает один. Во время страды случалось перепрыгивать из кабины комбайна в кабину грузовика. Или прямо на комбайне подъезжать к амбару, чтобы ссыпать зерно из бункера. Надежд на лучшее будущее Антоновы не теряют, хотя на строительство и расширение производства пока не хватает ни сил, ни средств. Кредиты же дают под такой высокий процент, что их никогда не выплатить.

Антонов не прочь дополнительно арендовать еще сотню гектаров пахотной земли. Но с этим проблема. Когда прошлой осенью в соседнем колхозе не успели убрать урожай проса, фермер вызвался помочь, предлагая поделить собранное зерно пополам. Не захотели — предпочли тракторным плугом запахать просо в землю и сгноить. А уж о том, чтобы отдать землю в аренду, колхозное начальство и слушать не желает.

Зерновые — основной и практически единственный источник дохода в фермерском хозяйстве Антоновых. Просо, урожаи которого в Пензенской области приближаются к рекордным, фермерская семья перерабатывает сама и сама же — не доверяя посредникам — продает. Понемногу продают они и мясо, и молоко. А картофель и овощи со своего огорода используют только для домашнего стола.

— На этой земле, — говорит Григорий Гаврилович, — можно выращивать отменные урожаи картофеля, свеклы, моркови, но щебенка ломает любую технику. А лопатой больше, чем себе на зиму, не выкопаешь.

Однако супруги Антоновы — им обоим недавно исполнилось по 50 лет, — несмотря на жестокие трудности, ничуть не жалеют о выбранном пути.

— Да, многое не получается, — признаются они. — Мы не ждали такой безучастности со стороны государства и областных властей. И устали от беспредела. Но впервые в жизни ощутили себя свободными людьми. И, как бы ни было трудно, не хотим возврата к старому. И не отступим!

В хозяйстве Антоновых три коровы, десять поросят, лошадь. Решили фермеры завести еще и овец — полсотни голов. Для этого Антонов думает будущей весной вновь вспахать свои каменистые гектары и засеять козлятником — многолетней травой, чтобы там пасти ягнят.

Рядом с домом фермер вручную роет колодец. Заглянув в медленно углубляющуюся яму, сверху видишь почти полтора метра щебня, ниже — сплошной песок. Камни то и дело обрушиваются на дно, и фермер выгребает их совковой лопатой.

В помещичьем доме

На окраине деревни Сенькино, что неподалеку от подмосковного “наукограда” Пущино, сохранился старый помещичий дом — в два этажа, с мансардой. Когда-то, говорят, он принадлежал графскому роду Пестовых. До середины 50-х там размещалась школа. Потом дом пустовал, а теперь — восьмой уже год — его восстанавливает фермерская семья Александра Егоровича Крылова.

Глава семьи стал фермером одним из первых в Серпуховском районе Московской области. Тогда на 15 гектарах бросовой земли, от которой отказался совхоз, он собрал неслыханный в Подмосковье урожай озимой пшеницы — по 18 центнеров с гектара. И, предвкушая хороший доход, вознамерился свезти зерно на элеватор в Серпухов. “Привози, — ответили фермеру. — Но когда деньги получишь, не знаем. Может, через год, а может, и через два!”

Пшеницу Крылов на элеватор не отвез, а несколько лет кормил ею коров. Зерно пришлось хранить на совхозном складе, а там его не только голуби клевали. Молол пшеницу он на совхозной мельнице. Комбайн тоже арендовал в совхозе. Денежный кредит в банке — даже под 150 процентов и залог бывшего барского дома, вдобавок еще и памятника архитектуры! — получить не удалось. Поэтому из сельхозтехники у него лишь списанные трактор, тележка и плуг с нерегулируемым колесом, где передний лемех чуть что зарывается в землю, а задний не пашет.

В следующем году Крылов, тем не менее, засеял поле ячменем и вновь собрал хороший урожай — по 13 центнеров с гектара (ячменные зерна легче пшеничных: мешок ячменя весит 40 килограммов, а мешок пшеницы — 50). Ячменем того урожая он до сих пор кормит коров.

— Не было нужды, — шутит, — не только воровать, но и покупать корма. Вместе с прошлогодней пшеницей у нас набралось больше 30 тонн зерна.

В 1994 году фермер отвел под ячмень 5 гектаров, а на остальной земле попытался выращивать гречиху — культуру, в подмосковном климате очень рискованную: даже легкий заморозок убивает ее всходы. Но у Крылова гречиха не только взошла, но и вызрела. В страду, однако, возникли большие трудности — техники катастрофически не хватало. Скосить гречиху помог совхоз “Приокский”, что базировался в селе Липицы. Тамошний директор в расчете на половину урожая пригнал на помощь Крылову два своих комбайна. Но все, тем не менее, пошло прахом: рушить, то есть превращать в крупу трехгранные зерна гречихи, оказалось негде. Ближе, чем в Липецкой и Воронежской областях, “крупорушек” не нашлось. Фермерский ячмень ушел под снег на корню, гречиха — скошенной. Ее, необмолотую, съели мыши-полевки.

Зерновые Крылов больше не высевал, а принялся выращивать многолетние травы — клевер и тимофеевку. На клеверном поле фермер пасет своих буренок. И даже разрешает односельчанам косить там сено.

Кое-какой доход фермеру приносит лишь продажа молока.

— Надежды на спокойную сельскую жизнь в достатке не сбылись, — говорит он.

У Журавлиного ручья

Каргалейка — одно из самых больших сел в густонаселенном и черноземном Шемышейском районе, что в полусотне километров от Пензы. Название старинного села происходит от мордовских слов “карго” — журавль и “лей” — речка, ручей. Раскопки, проведенные археологами Саратовского университета, показали, что финно-угорские племена начали селиться в этом дремучем лесном крае в незапамятные времена. Избы и дворы стоят здесь между вековыми деревьями.

История каргалейского колхоза восходит к 1928 году, когда 12 крестьянских хозяйств — может быть, и не вполне добровольно, но и без особого принуждения — объединились в товарищество по обработке земли (ТОЗ) “Валдо чи” (“Светлый день”). Но уже через год ТОЗ преобразовали в колхоз “Од веле” (“Новая деревня”), куда влились 64 двора. Хозяйство имело тогда пять плугов, два полотна борон “зиг-заг”, десять деревянных борон, шесть сох, одну конную молотилку, две сеялки, жатку-самоскидку. Были в том колхозе и коневодческая ферма с 15 лошадьми, размещавшимися в глиноплетеной конюшне, и 15 дойных коров. А в 1930 году, когда пошла сплошная коллективизация, Каргaлейку объединили в едином колхозе имени Жданова с близлежащими деревнями. В 1992 году в Каргалейке возник сельский производственный кооператив (СПК) “Мир”, который в обиходе по-прежнему зовут колхозом.

Восемь селян в тот год пожелали стать фермерами и получили каждый свой земельный пай. Настоящими хозяевами стали только двое — Иван Карязов и Лидия Кудакова.

Лидия Николаевна Кудакова занимается в основном тепличным овощеводством и выращиванием свиней. Еще она держит в селе магазин и расплачивается продуктами и товарами за молоко, закупаемое у односельчан. Крестьяне отдают ей молоко гораздо охотнее, чем на молокозавод: она рассчитывается сразу, а завод уже который месяц ничего не платит.

Иван Петрович Карязов — землепашец; у него 160 гектаров плодородной земли, на которой фермер высевает подсолнечник, рожь, пшеницу, ячмень и просо. Он не собственник всей обрабатываемой земли — большая ее часть принадлежит его шести работникам. Фермер расплачивается с ними деньгами и частью получаемого урожая. Прошлой осенью, например, каждому из них досталось по целому бункеру проса — прямо из-под комбайна. Карязов признает сам, что платит работникам не так уж густо. Но у одного из карязовских трактористов я выведал, что его зарплата ощутимо больше, чем у механизаторов СПК “Мир” или в других хозяйствах района. Кроме того, фермер рассчитывается с селянами регулярно.

— Я бы рад платить больше, но почти все, что зарабатываю, уходит на горючее, — жалуется Иван Петрович. — О новой сельхозтехнике и не мечтаю. Судите сами — 60 тонн пшеницы нужно вырастить, собрать, обмолоть и самому же вывезти на элеватор, чтобы купить хотя бы колесную “Беларусь”.

Карязову все-таки удалось приобрести два новых трактора — гусеничный и колесный. Встретить карязовский комбайн можно и на колхозном поле — фермер не отказывает СПК в помощи.

Пятую часть своего черноземного надела — не менее 30 гектаров — Карязов всегда отводит под подсолнечник, который приносит ему основной доход. В бывшей сельской столовой Иван Карязов разместил маслобойку. И перерабатывает на ней не только выращенные на собственных полях подсолнухи, но и давальческое сырье: семечки из окрестных деревень везут и везут.

Переработка подсолнечника — производство безотходное. Масло — оно сертифицировано и, судя по аромату, вкусное — Карязов по предварительным заявкам сдает в пензенские и шемышейские магазины. Наведываются к фермеру и заготовители из города Тольятти. Жмых охотно разбирают комбикормовые заводы — Ордынский, например — и некоторые колхозы. Даже из Сердобского района приезжают.

Ивану Петровичу за сорок. Родился он в Каргалейке. Зоотехник по образованию (окончил Сердобский зооветтехникум и не один год руководил колхозной фермой), он всерьез увлекся земледелием. Корову, овец и коз его семья содержит только для собственных нужд.

У Карязовых два сына и дочь. Парни учатся в Пензе: один в приборостроительном колледже, другой — в сельхозлицее. Дочь в Каргалейке заканчивает восьмилетку. Все лето дети помогают родителям. Иван Петрович хочет, чтобы отпрыски остались в родном селе, хотя окрест “и дороги плохие, и газификация в эту глушь не скоро дойдет”.

Прощаясь, Иван Карязов шутит:

— Фамилия у меня говорящая — как у героев Гоголя или Фонвизина. “Каряз” по-мордовски означает “спина”. Вот и горбачусь всю жизнь. Но не сдаюсь.

Владение Петра и Екатерины

Петр Орлов обосновался в Казеевке под Пензой, родной деревне своей жены, в 1992 году. Екатерина ждала тогда второго ребенка и немедленно последовать за мужем не могла — осталась до поры в их однокомнатной квартире в Пензе. Петр, отстраивая свой нынешний дом, вложил в него все семейные сбережения. Плотницкие работы и кирпичную кладку он выполнил сам, приглашал только сварщика и столяра. И целый год ночевал в котельной — в спальном мешке.

Дом в деревне Орловы намеревались использовать как дачу, но жизнь в Казеевке настолько пришлась по душе, что их пензенская квартира который уже год пустует. Теперь фермерская семья Орловых — Петр Николаевич, Екатерина Александровна, семиклассник Николай и первоклассник Александр — живет в просторной избе-пятистенке, где еще и на чердаке три комнатки. Старенький тещин домик переоборудован в хлев.

Петр не коренной житель на пензенской земле. Родился в Оренбуржье, в селе Русское Канчерово Кувандыкского района. Рассказывает, что его родители слыли там зажиточными людьми, держали корову и коз. А сам он еще до армии (служить пришлось офицером уже после института) стал директором завода железобетонных изделий. После демобилизации в 1983 году Петр обосновался в Пензе, но мечтал со временем перебраться в родные края, держать оренбургских коз.

Официально и Петр, и Екатерина нигде на работе не числятся и считают себя крестьянами-единоличниками. Петр в Самаре окончил железнодорожный институт, Екатерина — заочно московский пищевой. До переезда в Казеевку Петр возглавлял Пензенский межрайонный комитет охраны природы, Екатерина —технологический отдел на хлебозаводе. Оба не жалеют, что, бросив насиженные места, взялись за сельское хозяйство. От предложения стать директором молокозавода Петр отказался:

— Я на руководящих должностях успел два микроинфаркта получить. А здесь, в деревне, забыл про больное сердце.

Петр Орлов считает, что чем-нибудь одним крестьянину заниматься бессмысленно — надо совмещать и скотоводство, и земледелие. В его хозяйстве три коровы, две годовалые телки, бычок, телята, поросята, гуси, утки, куры, кролики. И 8 гектаров пахотной земли.

Два первых года сыновья в деревенской избе жестоко мерзли — даже спать укладывались в пальто. Теперь ребята к деревенскому быту привыкли, стали заправскими селянами и, не брезгуя самой грязной работой, стремятся не отставать от взрослых. Летом они вместе с родителями поднимаются в три утра и завтракают в девять — шесть часов работают натощак. Доят овец и коз, вывозят из хлева навоз, выпалывают сорняки в огороде, пасут скот.

Орловы выращивают овощи, картофель и многолетние травы. Для вспашки нанимают в совхозе трактор. Мечтает Петр приобрести собственного “железного коня”.

— В собственности на землю все дело, — считает Петр. — Кредит без реального залога не получить. А я хотел бы иметь гектаров 30 — больше мне не обработать. В каждом фермерском доме на самом видном месте должно висеть свидетельство о собственности на обрабатываемые гектары!

Траву фермеры начинают косить в июне, заканчивают в октябре — только так можно вдоволь обеспечить скотину кормом. Комбикорма покупают — каждый месяц по 1,5 тонны, что обходится в 1000 рублей. Надои составляют 4–4,5 тысячи литров в год от одной коровы — в два-три раза больше, чем в пензенских колхозах. 400–600 килограммов говядины, 1,5 тонны свинины, 7–8 тонн молока — такова годовая продукция хозяйства Орловых. Молоко и мясо продают.

Переработку молока Орловы наладили у себя — из одной трехлитровой банки молока получают полкило сметаны. Очень выручает сепаратор. Он, во-первых, избавил от необходимости хранить в погребе множество молочных бидонов, во-вторых, сепарированные сливки — густые и душистые — пользуются большим спросом. Обрат используют для изготовления нежирного диетического творога, сыворотку сливают поросятам. Мечтают Орловы наладить собственное производство масла и сыра.

К праздникам Екатерина выращивает тюльпаны. Но стоять за прилавком не любит:

— Лучше в навозе буду копаться. Тем более, что на рынке и тому дай десятку, и этому.

Ни Петр, ни Екатерина не скрывают своей приверженности принципам рыночной экономики. Возврата к старым порядкам они не хотят:

— Не представляем, как можно остаться голодным в деревне — нынче ведь не время продразверстки. Работать надо, и все будет. А ездить в Пензу, чтобы у памятника Ленину стучать пустыми кастрюлями, могут только отпетые лодыри.

Свиноводство у Орловых беконное, потому что нежирную свинину разбирают охотнее, чем сало. А еще фермеры выращивают бычков — они набирают вес много быстрее, чем телки. Петр иногда сутками колесит по Пензенскому и соседнему Шемышейскому районам, чтобы купить бычков.

Коровы в Казеевке, где около сотни дворов, только у шестерых хозяев. Среди них деревенский старожил Михаил Петрович Митронин, 75-летний ветеран войны.

— У меня хорошая пенсия, у бабушки тоже. Нам вполне хватило бы курочек держать и зелень выращивать — как большинство здесь. Но пример соседей, — ветеран показывает рукой в сторону двора Орловых, — увлек и нас.

Митронины, как и Орловы, по утрам возят молочные продукты в поселок при санатории “Зеленая роща” — обитатели тамошних пятиэтажек охотно раскупают домашние творог, сметану, сливки.

Надежда умирает последней

“Надежда” — фермерское хозяйство Виталия и Аллы Куничкиных — существует в той же Казеевке восьмой год.

Виталию недавно исполнилось тридцать, Алле — двадцать девять. В отличие от своих соседей Орловых, увлекшихся сельским хозяйством после многих лет городской жизни, Куничкины безвыездно проживают на родной земле и никогда не порывали с крестьянским трудом.

Виталий родился в соседней деревне Ленинке (этот населенный пункт в 1924 году одним из первых в России был переименован в честь “вождя мирового пролетариата”), вместе с Казеевкой входившей в совхоз “Вязовский”. Алла — уроженка Казеевки.

Опытный тракторист и комбайнер, Виталий не порвал связей с совхозом, который до сих пор нуждается в нем как механизаторе. Поначалу сотрудничеству ничто не мешало. Фермер арендовал в совхозе сельхозтехнику, покупал корма. Там же Куничкины выкупили трактор и списанный грузовик, восстановили их собственными руками. Взяли 6 гектаров земли. Но в первый же год урожай озимой пшеницы оказался даже меньше того зерна, что потратили на сев. На следующий год урожай обещал быть гораздо лучше, но совхоз не позволил фермеру, днем убиравшему совхозное поле, вечером использовать обещанный комбайн на своем. И вся пшеница на фермерском поле осыпалась. А на третий год Куничкины не смогли запастись семенным зерном, которое раньше привозили с Украины, и стали засевать свою землю кормовыми травами.

“Надежда” арендовала 17 дополнительных гектаров близ полупустой деревеньки Безводное, что в трех километрах от Казеевки. Там водоносные слои залегают на тридцатиметровой глубине и земля обильно унавожена — когда-то здесь были конюшни. Жители Казеевки вспомнили, что на арендованной фермерами территории они косили траву. И в администрацию района полетело коллективное письмо с требованием отобрать у Куничкиных эту землю. После длительной тяжбы “Надежде” удалось сохранить за собой только 10 гектаров, которые Виталий вспахал и засеял яровой пшеницей. В начале лета хлынули дожди, и в поле поднялась такая буйная лебеда, что скошенную смесь не удалось обмолотить. В нынешнем году Куничкин засеял свое поле овсом.

— Если снова поднимется лебеда, — говорит он, — придется все тут же скосить. Только так можно очистить эту землю от сорняков.

Несмотря на неудачи, Виталий не прочь арендовать в совхозе еще 20 гектаров пашни. Но директор “добро” на это пока не дал, хотя земля, которую просит Куничкин, давно заросла бурьяном.

На окраине Безводного был заросший травой и илом пруд. Куничкин занялся его очисткой — он намерен развести в нем рыбу. Нашлись уже и покупатели на поднятые со дна пласты ила.

У Куничкиных сейчас два колесных трактора, один гусеничный, несколько навесных сельхозмашин и автомобилей. Запчасти фермеры добывают в обмен на сельхозпродукты. За два тракторных колеса прошлой осенью, например, пришлось отсыпать целый кузов пшеницы.

Живут Куничкины с детьми — дочери одиннадцать, сыну девять лет — в большом кирпичном доме на краю деревни. Вокруг вишневый и яблоневый сад. Рядом Виталий строит теплицу. В хлеву стоят две коровы. В свинарнике — пять свиноматок и множество молодняка. На откорм фермеры намерены оставить восьмерых поросят. Животноводство приносит им хоть и небольшой, но стабильный доход. Мясо отвозят в Пензу, сдают в колбасные цеха или продают на рынке. Поросят охотно покупают жители окрестных деревень и поселков, молоко и сметану разбирает персонал санатория “Березовая роща”.

Хлеб — всему голова

Залегощенский район — сердцевина Орловщины, исконно русского края, “Руси изначальной”. Райцентр, поселок Залегощь, живописно раскинулся на высоком правом берегу реки Неручь. А на левом, за заливными лугами, в зелени яблонь, груш и вишен утопают деревни Казарь — такое название, как утверждают орловские краеведы, связано с древней Хазарией и свидетельствует о почтенном возрасте поселения — и Ореховка.

Фермер Виктор Репкин и его компаньоны Валерий Симонов, Николай Самосудов и Антон Емельянов пока живут в Казари. Но намерены в ближайшее время переселиться в Ореховку, на окраине которой уже начали возводить себе новые дома и планируют застроить в будущем целую фермерскую улицу.

Переезд задуман не потому, что Ореховка — родная деревня Виктора Репкина и Валерия Симонова. Дело в том, что небольшие приусадебные участки приходится использовать не под огороды, а как производственные площадки (держать там и технику, и ГСМ). Это и заставляет спешить со строительством новых усадеб в Ореховке.

— Соседство с нами мало кому приятно, — говорит фермер, понимая, что жителей Казари не может не беспокоить близость к бочкам с бензином и соляркой, мешкам с удобрениями и гербицидами, хотя открытых претензий из-за рева моторов под окнами и мазута, стекающего на грядки, ему пока никто не высказывал.

На новом месте, где с санитарной и противопожарной точек зрения все просчитано и спланировано, Виктор Репкин с компаньонами смогут разместить и производственную базу, и механизированный ток. Но это, конечно, дело завтрашнего дня. А пока они форсируют строительство в Ореховке теплого гаража и трансформаторной подстанции. И до грядущей зимы намерены поставить кирпичные стены, чтобы к осени следующего года переселиться в новые дома.

Виктор Репкин и Валерий Симонов — однокашники и друзья с детства. А вот Николай Самосудов и Антон Емельянов попали на Орловщину из Киргизии: они вынужденные переселенцы.

Репкину, как и Валерию Симонову, 33 года; остальным — и того меньше. Виктор Репкин не просто глава фермерского хозяйства — он его создатель. В июле 1992 года начал фермерский путь на земле, полученной семьей в качестве возвращенного совхозом пая.

— Подсчитал все, — вспоминает он, — прикинул и решил, что стоит попробовать. Взял кредит и стал по всей округе собирать технику. Помогла инфляция — в самом прямом смысле: я взял беспроцентный кредит в 1,2 миллиона рублей и столько же должен был вернуть. Вот и купил дополнительно грузовик “КамАЗ” и еще кое-что из техники.

Вначале у Виктора Репкина было только 30 гектаров. Сегодня фермерское поле занимает уже 420. На 30–50 из них Репкин обычно сеет сахарную свеклу, 80–100 гектаров отводит под пшеницу — яровую и озимую, ячмень, гречиху, пары. Урожаи у фермера всегда выше средних по району. Он уверен, что недалеко то время, когда на здешних черноземах удастся получать урожаи хлеба не меньшие, чем у фермеров США и Западной Европы.

Фермер ведет все расчеты на компьютере. Сетует, что Интернет дороговат. Намереваясь, например, взять новый кредит, он высчитывает, сможет ли выплатить его при минимально низком урожае.

— Сильно не рискую, — поясняет, — чтобы не провалиться в яму. В долг беру столько, сколько смогу вернуть.

Ему хотелось бы иметь дело с солидным банком, куда можно внести в залог землю. Но, во-первых, банков, стремящихся к сотрудничеству с фермерами, крайне мало. А во-вторых, почти вся земля, на которой работают сегодня российские фермеры, не их собственность. И залоговой стоимости поэтому не имеет.

Репкин арендует землю у районных властей и вышедших из совхоза односельчан. Таких у него уже пятый год 26 человек.

У Репкина и его компаньонов три жизненных принципа: беречь здоровье, беречь технику, беречь результаты труда. Судя по всему, они их свято выполняют. На здоровье никто не жалуется. Техника (свеклоуборочный комплекс, три зерновых комбайна “Нива”, тракторы, грузовики) в исправном состоянии. А результаты труда — стабильно высокие урожаи.

Демонстрируя свои только что завершившие страду зерноуборочные комбайны, фермер подчеркивает, что они у него хотя и видавшие виды, но работают, как новые.

— “Нива”, — объясняет фермер, — простая, исконно дедовская машина: скрипит но едет, ее не сравнить с капризным “Доном”. А к зарубежной технике я вообще пока отношусь с недоверием, считаю так: комбайн “Доминатор” или, скажем, трактор “Фаворит” немецкие, а борона-то русская. Наехал на эту борону, и резины уже не найдешь, ведь сервиса у нас нет. На моих полях, допустим, нет брошенных борон, но дорога-то идет мимо чужих полей… Или вот зайцев осенью начинают гонять на “уазиках”. Ну я, естественно, охотников догоняю и указываю, что они не правы. Так они могут в отместку мне бросить на поле палец от дизеля или ту же борону. Потому и предпочитаю старушку “Ниву” — тем более, что нередко оставляю комбайны в поле за 10 километров от деревни. Мой стиль — комбайн должен работать до тех пор, пока вал не изотрется до конца или сиденье не провалится.

Практически всю работу Репкин и его компаньоны выполняют вчетвером.

— Мы, — рассказывает Виктор, — сами себе и механизаторы, и строители, и проектировщики, и финансисты... А я еще и функции инженера, агронома, снабженца выполняю: запчасти, удобрения, деньги достаю, и о севообороте думаю.

Пшеницу и ячмень фермер сдает в “Заготзерно” или передает на хранение в местное хлебоприемное предприятие. Зерном расплачивается он и с комбинатом “Нива”, где добывает бензин, солярку, удобрения. А то, что остается, продает приезжающим агентам. Часть зарплаты работникам (и трем постоянным партнерам, и тем, кого приходится дополнительно нанимать в периоды посевной и уборочной) Репкин выдает натурой.

Сахарную свеклу, к уборке которой Репкин готовится загодя, ему придется возить на сахарозавод в Отрадинский, что на полпути между Орлом и Мценском — километров за 70. Крупный сахарный завод в Залегощи безнадежно стоит — почти полтысячи работников сидят без дела, на минимальном окладе. Успехи Виктора Репкина поэтому нравятся не всем. Мне довелось слышать в его адрес и угрозы, и обвинения в “прихватизации”.

“А избы горят и горят…”

Купив в конце 80-х дом в деревне Клясово Кимрского района Тверской области, Геннадий Сотников провел там безвыездно пять лет — с собакой, лошадью и коровой. Верхневолжье пришлось ему по душе. Он с удовольствием вспоминает, как на тамошних нетопких болотах по осени ведрами собирал невиданных размеров клюкву, как доил корову и возил в Кимры молоко, сметану, творог.

В Клясово Сотников приехал от безысходности: научная работа не кормила — выпускник биофака МГУ, он защитил кандидатскую диссертацию по проблемам поиска следов внеземной жизни в метеоритах и образцах инопланетного грунта. Да разве он один такой? В подмосковном Пущине, например, “доценты с кандидатами” из знаменитого на весь мир биологического центра выживают за счет картошки со своих огородов.

Навыки научной работы помогли Геннадию Георгиевичу разработать социально-экологическую программу “Клясово” — как способ найти-таки жизнь не в космосе, а здесь — на земле!

Суть программы — создание благоприятных условий для переселения горожан в деревню. В первую очередь тех, у кого сохранились там дома и есть родственники. По прикидкам, из 60-тысячного населения города Кимры, например, в родные села могло бы вернуться не менее трех тысяч семей.

Сотников по себе знает: земля и сил немалых требует, и опыта. Поэтому тем, кто пожелал бы вернуться в почти обезлюдевшую российскую деревню, надо разрешить выходить на пенсию раньше на пять лет. Овчинка стоит выделки: полные сил пенсионеры в состоянии взять в обработку по 3–5 гектаров пахотной земли. А то и больше.

— И тогда, — говорит Сотников, — возродится земля наша, досыта накормит Россию.

Свои соображения фермер направил в президиум Съезда малых городов России, показал их писателю Юрию Черниченко — основателю и главе Крестьянской партии. И после этого опубликовал проект в гaзете “Кимрский вестник”.

Крестьянин по рождению, Сотников подумал и о проселочных дорогaх, и о мелиорации. И в список того, чем необходимо, по его мнению, обеспечить переселенцев, включил и несколько кубометров строевого леса, и лошадь — хотя бы одну на 3–5 семей, — и корма, газ в баллонах — все по минимальной цене. Думает он и о создании Крестьянского банка, где земледельцы могли бы получать необходимые кредиты под божеские проценты…

А жизнь, между тем, шла в Клясове своим чередом. Пьяный пастух прогнал стадо коров через сотниковское поле, засеянное рапсом, гречихой, фасолью и клевером. Клевер после этого пошел даже лучше, но все остальное погибло. Потом сосед зарубил топором одну из элитных племенных сотниковских коров — просто так. А когда Сотников отлучился из деревни, его дом и все надворные постройки сгорели дотла. Поджог?!. Уцелели только лошадь и корова, которых Геннадий Георгиевич перед отъездом угнал в соседнее село, — словно бы кто-то подсказал.

И 60 с лишком гектаров его земли покрылись “волчцами и терниями”. А Геннадий Георгиевич уехал учительствовать в Долгопрудный. У него теперь есть время поразмышлять: откуда в людях берется эта проклятая страсть к разрушительству, вместо того чтобы в поте лица выращивать хлеб насущный.

“И в России можно жить по-человечески…”

“Есфири” — коллективному фермерскому хозяйству, основанному в деревне Бончарово Торопецкого района Тверской области переселенцами из Казахстана, идет девятый год. До прихода фермеров здесь, на бывшей усадьбе помещиков Чириковых, близких родственников великого композитора Мусоргского, обретались одни пенсионеры. Они встретили новых соседей равнодушно, скорее даже — враждебно, но теперь те, кто еще трудоспособен, тоже работают в “Есфири”. И даже пьют и “выражаются” меньше.

— Немцы?! Да какие же они немцы? Они такие же, как и мы, — говорят бончаровские старожилы. — И мы очень рады, что они приехали.

Полтора десятка семей, входящих в “Есфирь”, спаяны не только давней дружбой и немецким или смешанным русско-немецким происхождением, но и принадлежностью ко внеконфессиональной христианской Церкви Божьей — отсюда и библейское название ассоциации.

Когда решение о переселении из Караганды созрело окончательно, глава “Есфири” Юрий Ильич Тукалевский с родственниками отправился в российскую глубинку на разведку. Заглянули по пути и в старинный городок Торопец, что на одноколейке Бологое — Великие Луки, поколесили на перекладных по округе и, побывав в Бончарове, поняли: нашли то, что нужно. Районная администрация с пониманием отнеслась к намерению карагандинцев осесть на этой каменистой земле.

У большинства бончаровских переселенцев были приглашения в Германию, в Канаду, в США, в Австралию — в дальних странах уже прочно обосновались их родичи, эмигрировавшие из России и Казахстана. И теперь почти всем деревенским новоселам регулярно приходят письма из-за границы. Пишут, что жизнью довольны: получили пособие, нашли работу и уже разъезжают на собственных “фольксвагенах”.

У тех, кто осел в Торопецком районе, нет пока ничего похожего. Небольшие деньги, что удалось выручить за карагандинское имущество, полностью ушли на переезд, на покупку полуразрушенных крестьянских изб и сельского инвентаря.

— Первые два года с трудом верилось, что сумеем выжить, — вспоминают они. — Когда приехали сюда, увидели умирающий край.

В беседе со мной Юрий Тукалевский — он еще и глава религиозной общины — с горечью признал:

— Сегодня немцы остаются в России либо из-за безысходности, либо по идейным соображениям. Первые — те, кто, не видя шансов на успех в Германии, не хочет новых унижений. Пример вторых — наша “Есфирь”.

Начертав на знамени имя ветхозаветной спасительницы оказавшегося на грани уничтожения народа, Тукалевский и его друзья выбрали нищее Нечерноземье — хотя на просторах России для них могло найтись и другое, более благодатное пристанище. Идейные соображения “Есфири” связаны с миссионерским стремлением показать личным примером, что и в нашей многотрудной стране наладить человеческую жизнь все-таки можно:

— Мы не чужие здесь и не пришельцы. Спасителями себя не считаем, но хотим что-то делать для народа, от которого себя не отделяем. Потому-то и остались жить и работать на российской земле.

— Начали, — вспоминает Мария Тукалевская, младшая сестра главы “Есфири” и его верная помощница, — с того, что нанялись пасти колхозное стадо. И заработали трех коров.

Эти буренки — тощие, как из сна библейского фараона — определили животноводческое направление ассоциации. Сегодня в Бончарове породистые коровы, овцы и свиньи тщательно ухожены. Любого из поросят, облепивших свиноматку, хочется, как ребенка, взять на руки: такие они чистенькие, розовые, упитанные. На стене свинарника зеркало — пекутся здесь и о свинарках. В железобетонном коровнике — его выстроил колхоз, и он долго простоял заброшенным — двери теперь плотно подогнаны, окна законопачены.

Мне рассказали в деревне, как прежде на ферме окоченевающие коровы недоенными стояли по нескольку дней.

Хотя переселенцы — недавние горожане, не имевшие до переезда серьезного крестьянского опыта, они быстро втянулись в деревенскую жизнь. “Понимали, — вспоминают, — не будем сообща работать, не выживем”. Трудятся от рассвета до темноты. Зато в коровниках идеальная чистота: ни привычной вони, ни грязи.

У каждого фермера своя “делянка”. Семья Якова Штеера занята свиноводством. Эвальд Гильц не только управляется с лошадьми, но и вместе со старшим братом Юрия Тукалевского Яковом оборудовал пасеку. Девушки освоили колбасное производство. Олег Норин, недавний стройбатовец, поработав на пилораме и в убойном цехе, теперь возглавляет мясопереработку и коптильню.

Бухгалтер Альберт Биндер с отличием окончил Карагандинский финансовый институт. Инвалид с детства, он появился на свет лишь с рудиментами рук. Вчерашние карагандинцы объясняют это близостью Семипалатинска. Альберт взвалил на себя снабжение и колесит по области и Подмосковью, добывая для фермеров все необходимое. Его красавица-жена Валентина работает в фирменном магазине “Есфири” в соседнем селе, а дети помогают матери.

Осваивать новую специальность многим пришлось не впервой. Вера Ильина, учительница литературы, еще до переезда в Россию стала слесарем газового хозяйства. Ходить по квартирам карагандинцев, ремонтируя газовые плиты, пришлось потому, что ей, верующей, запретили работать в школе-интернате. Теперь две Веры, Ильина и Гаак, “тянут” всю ферму. Первое время, вспоминают обе, руки сильно уставали от дойки.

Продукция “Есфири” — колбасы, окорока и иные мясные деликатесы — пользуется успехом на ежегодных выставках “Российский фермер”. Колбасу из медвежатины (тушу медведя фермеры купили у охотников) разобрали мгновенно.

Семья Юрия Тукалевского — жена, девять детей, мать — ютится в бывшей школе, переоборудованной под общежитие. В первую зиму фермеры обтянули стены снаружи полиэтиленовой пленкой, потом сложили печи, застеклили окна.

Сегодня в Бончарове пять новых добротных домов. По деревне, много лет не слышавшей детских голосов, носятся ребятишки. Многие родились уже здесь, в Бончарове. Они таскают воду, колют и складывают дрова. А летом собирают в окрестных лесах ягоды, грибы и орехи.

— Где лучше: здесь или в Караганде? — обращаюсь к ватаге, бегущей за телегой.

— Спрашиваете, дядя! Здесь, конечно.

Юрий Ильич мечтает открыть в Бончарове школу. Пока же детей возят учиться в соседнее село Плоскошь. На детей, с малолетства приученных к труду, аккуратности и трезвости, воспитанных в уважении к традициям, закону и личности, — вся надежда новых жителей Бончарова.

Никто из фермеров не рассчитывает на скорый приход благосостояния. Земля, доставшаяся “Есфири”, малоплодородна. Да еще мелкий лес и кустарник упорно наступают на поля.

Фонд “Российский фермер” предоставил “Есфири” кредит, который потрачен на покупку мясоперерабатывающего оборудования.

— Мы, — утверждает Тукалевский, — единственные в районе, кто все-таки способен возвращать долги. Хотелось бы получить и долгосрочный кредит — лет на двадцать — под доступный, а не грабительский процент. Но тверские и московские банки предлагают только краткосрочные кредиты на триста и более тысяч долларов под двадцать пять —тридцать процентов и требуют начала погашения уже со следующего квартала.

— С рэкетом справляетесь? Не боитесь, что вас “уроют”?

— Не боимся.

Но “быки” на иномарке, было дело, все-таки добрались до Бончарова. Остановив “уазик” Тукалевского на лесной дороге, потребовали денег за “крышу”. Юрий Ильич объяснил, что в “крыше” не нуждается, так как ничем противозаконным не промышляет. Все фермерское производство строго соответствует стандартам качества, санитарным требованиям и нормам. И если “наезд” повторится, он обратится в УВД. От него отстали.

Главная составляющая только-только налаживающегося благополучия “Есфири” — мясопереработка. Но собственного скота для этого маловато. Коров и свиней покупают в окрестных хозяйствах. И все-таки сырье — дефицит. “Есфирь” нашла новую форму: по договоренности сюда завозят на откорм крестьянам поросят, корма. После тщательного совместного подсчета затрат делят прибыль. И за два года в этом тонком деле не возникло ни одного конфликта! В итоге одна из трех или четырех выращенных хрюшек остается у хозяина, остальных получает фермерское хозяйство. Желающих выращивать свиней и бычков сколько угодно. Они есть и в соседней, Новгородской области.

Основную долю кормов для скота составляют отруби. Закупать их становится все сложнее. И бончаровцы решили в ближайшие годы наладить собственное производство комбикормов. Все это записано в перспективную программу “Торопа”, разработанную при содействии главы администрации района Валерия Ткачева. В ней — и расширение производства экологически чистых продуктов из местного сырья, и переработка молока, и развитие приусадебного овощеводства.

Кажется — еще шаг вверх (ну, самое большее, — два!), и можно будет наконец вздохнуть, распрямить усталую спину. Если, конечно, тяжкая ноша опять не сорвется и не унесет в тартарары…

Виктор Кузнецов родился в 1942 году в Узбекистане. Окончил геологический факультет Казанского университета. Ведущий научный сотрудник Всероссийского нефтегазового НИИ. Член Союза писателей Москвы. Публиковался в журналах “Дружба народов”, “Наука и жизнь”, “Новое время”. В “Знамени” печатается впервые.