Бог умер в деревенской больнице
Андрей Столяров. Наступает мезозой. — СПб.: Петербургский писатель, 2000. — 336 с. — 3000 экз.
Андрей Столяров принадлежит к тем, кому постперестроечная реальность кажется кошмаром национального унижения. Советские времена через призму такого взгляда предстают в ореоле полного оправдания. Столяров считает своим долгом четко и громко выражать данное умонастроение, а критики, разделяющие его точку зрения, благодарны писателю, который “озвучивает, что’ мы на самом деле знаем, достает до воспаленного нерва, открыто излагает то, о чем бормочет наша задавленная ментальность”. Так пишет Ольга Славникова, чрезвычайно высоко оценившая роман “Жаворонок” прежде всего за то, что там с публицистической прямотой сказано: “Что бы ни говорили о репрессивной системе, созданной коммунистами, Советский Союз был в истории человечества поистине уникальным образованием. Обществом без явной национальной вражды и без трагических религиозных противоречий. Каждый человек, где бы он ни родился и на каком бы языке ни говорил, чувствовал себя гражданином единой вселенной. Перестройка должна была раздвинуть эту вселенную еще больше, демократия — вывести государство в ряд сильных и процветающих стран. А вместо этого...”.
Полемизировать с подобными рассуждениями затруднительно: если Столяров и Славникова действительно так думают, это выше моего понимания. Наша якобы задавленная “ментальность” неустанно проклинает “дерьмократов” и “развал Союза”, вовсе не ожидая, когда писатель “озвучит” ее ностальгию. Признавать, что репрессивная система была, но чувствовать себя гражданином единой вселенной в государстве, которое только благодаря этой системе и существовало, — нет, увольте, не понимаю. По-моему, это значит, что за уютную иллюзию принадлежности к вселенской державе человек согласен “принимать” все то, что скрывается за словом репрессии. Не могу представить, что Столяров на это согласен, и совершенно уверена, что демократические убеждения писателя делают такое согласие невозможным, но... но убеждения автора могут не совпадать с “волей произведения”.
Впрочем, публицистическое вступление слишком затянулось, но и обойтись без него нельзя, потому что подосновой, подтекстом новой книги Андрея Столярова является категорическое, надрывное неприятие нынешней жизни с ностальгической оглядкой на советскую. Сегодня случилось самое страшное — “Бог умер”.
...Бог умер в нищей больничке, в среднерусской деревеньке, только Богом и не забытой, “догнивающие избенки, крыши которых почти касались земли, разоренность дворов, заколоченные облезлые ставни”. Когда Бог умирал, божественная чудесность мира истаивала, поэтому Сыну, чтобы проститься с Отцом, пришлось трястись по проселку “на стареньком дребезжащем грузовичке, что был нанят в районном центре за хорошие деньги”, — “ширь пространства не желала распахиваться перед ним”. Сын спрашивает, что будет с миром, и сам же отвечает: “Иссякнет дух жизни. Воцарится Луна, и властвовать будут мертвые. Прах земной превратится в коснеющую бессмысленность”. Сын не слушает, что говорит умирающий: “Я думаю, что мир моего отсутствия не заметит. Он и раньше не слишком во мне нуждался, и теперь спокойно будет существовать без меня. Он достаточно погружен в свои собственные интересы...”. Правы оказались оба. На Западе прекрасно обходятся своими интересами, а для России это погибель. В мире чистогана почти не осталось живых, это царство мертвых, но доверчивая Россия, то есть молодая петербурженка Лида, обольщенная его блестящей видимостью, коварными ухаживаниями мертвеца, не слышит предостережений молодого коммуниста. “— Я — коммунист, — кивнул Марко. — Каждый честный человек сейчас должен быть коммунистом.
— Ну вот еще! — Лида вздрогнула”.
Не от того она взрогнула, от чего надо: от связи с мертвецом она родит мутанта, ухаживания сменятся злобным преследованием, и Лида-Россия погибнет.
Рассказы, вошедшие в книгу, недвусмысленно аллегоричны. Так что совершенно ясно, какого такого мутанта родила Лида, — постсоветскую систему, которая в своей дикости есть не что иное, как новый мезозой (рассказ “Полнолуние”).
Но бедная Лида не понимала, что делает. По-настоящему виновны те, кто понимал, но вместо того, чтобы спасать страну, толкал ее к гибели. Безответственные ученые, например, которым их кабинетно-лабораторные изыскания дороже народных судеб: они и сами становятся жертвой своего создания, но ведь поздно, “оно” вырвалось на волю (рассказ “Наступает мезозой”). Таинственные “внешние силы” (рассказ “До света”). Диссиденты, которые видели прежнюю жизнь в ее, как они считали, истинном, уродливом виде и бестрепетно разрушали. То, что они сами страдали и погибали, им казалось достаточным оправданием их деятельности (рассказ “Взгляд со стороны”).
Рассказ “Маленький серый ослик” шесть лет назад отчетливо воспринимался как антисоветский, антикоммунистический. Отвратительный главный начальник, Владимир Юрьевич, несомненно был помесью Брежнева c Андроповым. Теперь он явно обозначает Ельцина.
Нынешние хозяева несчастной России, криминальные элементы, выведены в ранее не публиковавшемся цикле рассказов “Дым отечества”. Сущность криминальных хозяев — бессердечие и бездушие. Бандит Вовчик с удовольствием готов продать душу дьяволу и без малейших колебаний подписывает роковой договор. Но — “какое фатальное невезение!” — продавать-то, оказывается, нечего.
Настало время мертвецов, вампиров и оборотней. Крысы и гиены бродят по Петербургу. “Хотя крысы, по-моему, гораздо опаснее. Гиенам что нужно? Деньги, ценности. Человека они не тронут. Если, разумеется, сам человек не начнет им препятствовать. Это такая договоренность: берем свое и уходим. С крысами, особенно уличными, договориться невозможно. Крысы разорвут жертву просто для удовольствия”.
В общем, “мы живем в эпоху, когда разрушены все нравственные координаты. В эпоху, когда пренебрежение человеком стало нормой. Когда невозможно отличить хорошее от плохого, истинное от ложного”.
Кто виноват, предельно ясно. Куда непонятнее, что делать, хотя в рассказе “Все в красном” героя спасает от перерождения в зверя чтение Толстого и Достоевского.
Идейное содержание книги, выводы, мораль удручают. Но рассказы написаны избыточно по отношению к морали. Они ярки, картинны, иногда действительно жутковаты. Поэтому читаются. А когда картины ничего не обозначают в идейном смысле, то они хороши: “Прямо перед кафе раскинулся парк, тишь реки, пересекаемая закатной дорожкой. Распластались по темной воде плакучие ивы, пара черных дьявольских лебедей прилипла к зеркальной глади. Клювы их были точно в спекшейся крови”.
Елена Иваницкая
