Вера Чайковская
Геометрия пространства и спонтанные выкрики
Выставки в галерее на Солянке хороши уже тем, что о них можно
спорить. Они всегда проблемны, причем сама сложная конфигурация залов, затрудняя
развеску работ, словно бы провоцирует на какие-то нетрадиционные ходы и решения.
Недаром в этих залах над экспозицией часто «колдует» живописец Ю. Злотников
с его необычным пространственным видением.
И вот опять «странная» экспозиция, задуманная и осуществленная искусствоведом
Мариной Бессоновой. На наших глазах живописный концептуализм чахнет или преображается
во что-то другое, более пластически содержательное. Функции «чистой мысли»
переходят к тем, кто и должен теоретизировать по роду своей деятельности,
— искусствоведам. Марина Бессонова продемонстрировала подлинно концептуальную
выставку в смысле выбора авторов и размещения их в пространстве. Свежеотремонтированные
залы на Солянке очень вместительны, и есть искушение заполнить их «до упора».
Но тут было оставлено много свободного «белого» пространства, несмотря на
то, что выставлялись два художника. Это умерший несколько лет назад Борис
Турецкий, автор поколения шестидесятников, и в расцвете творческой активности
пребывающий Николай Наседкин. Оба представлены в основном черно-белой графикой,
и белые просветы «работают» на это полярное противостояние, словно бы открывая
не захваченные чернотой мировые пространства. О выставке я слышала самые разные
суждения критиков и живописцев («обычные» зрители, как правило, таких выставок
почти не посещают). Мне она представляется удачной. Оглядывая прошлое нашего
искусства, мы уже можем наметить не только дальнее, но и близкое «родство
и соседство», определить какие-то горячие и живые пути его развития. Искусство
ведь только и живо там, где «горячо», где нечто зеленеет, а не сохнет и гаснет.
Черно-белая абстрактная графика Б. Турецкого из собрания М. Ершова представлена
отдельными листами и сериями («Структура», «Материя»). Это гуаши конца 50-х
— начачала 60-х годов, и, должно быть, тогда они представлялись невероятно
«революционными». С абстракцией боролись на уровне государства. Те времена
прошли. Сейчас работы Турецкого, ориентированные на западные образцы, кажутся
очень спокойными, взвешенными, строгими. Художник занят анализом геометрических
форм и фактуры самого материала. Его размышление касается совершенно не бытовых
«структур» и «материй». Это то, о чем писал Б. Пастернак — «природа, мир,
тайник вселенной…». Но все это, на мой взгляд, несколько созерцательно, чересчур
«интеллектуально». Не хватает какой-то причуды чувства, «тайного извива» сердца.
И вот тут понадобился Н. Наседкин. На первый взгляд, у него получается нечто
«очень похожее». Но потом понимаешь, что это совсем иное при общей ориентации
на язык черно-белых абстрактных форм. Прежде художник балансировал на грани
абстракции и фигуратива, причем излюбленным его цветом был черный. На выставке
были показаны новые работы — коллажи, где белая рваная бумага наклеена на
черный фон. Рассказывают, что бумага появилась после того, как художник тщетно
разыскивал у себя белую краску. Но так и бывает — из недостатка вырастает
своеобразие. Особенность этих коллажей, пожалуй, в том, что они не стали «ковриком»,
дизайнерской мертвой «вещью», не стали и простым «мусором». Они по-своему
красивы и сохранили глубокое дыхание живого. В свое время я писала о некотором
усилении в нашей, очень аскетичной живописи языческих начал. Вот и эти коллажи
«язычески» дышат и кричат. Напряжение черных и белых форм рождает явственный
эффект каких-то радостных выкриков. Мы ощущаем эту исходящую от листов энергию
радости, но не понимаем, с чем она связана и что нам автор хочет сообщить.
Пожалуй, ничего другого и не хочет — только о своем освобождении от оков обязательных
«правильных» построений, от всего того, чему учили живописцев в недавнем прошлом.
Наседкину, как и Турецкому, есть с чем прощаться и с чем порывать. И вот —
свобода. Радостные черно-белые выкрики. Эмоции Наседкина дополняют спокойную
созерцательность Турецкого. Но видишь, что обоим чего-то недостает. И не в
смысле гоголевской невесты, которой хотелось приставить нос одного жениха
к губам другого. Просто художнический поиск должен продолжиться. Для умершего
Турецкого тут есть свои перспективы — возникновение новых художественных контекстов,
в которых его графика, возможно, выявит свои скрытые потенции.
Наседкину же просто необходимо нечто «выговорить», наполнить свои неартикулируемые
эмоции смыслом. Перед нами некий рубеж, разгон, выход на арену, где царит
«языческая» стихия. Возможно, это новое выразится в появлении цветных композиций
или композиций фигуративных. Этот путь от абстракции к новой и замечательной
фигуративности был освоен поздним Малевичем. Для нашей эпохи Малевич уже классика,
на которую следует оглядываться. Но живописные пути неисповедимы. Остается
ждать новой выставки.
