* * *
Лимоны, перцы, белое вино.
Ты говорил: на свете счастья мало,
А я тебя совсем не понимала
И говорила: вот оно.
Чегет
Похожи горы на коровьи шкуры,
в проплешинах, подпалинах, снегах,
идут они, покорны и понуры,
идут — и небо держат на рогах,
а мы с тобой, беспечные, на лыжах
слетаем вниз по взмыленным бокам,
и пьём тузлук, и снег шершавый лижем
целуемся и машем облакам...
* * *
От корицы до лимонной корки
всё кладу в горячее вино
беспризорный месяц дальнозоркий
смотрит прямо на моё окно
вот кино какое, одиноко,
мне-то, правда, хоть тепло —
наклоняюсь к тонкому стакану,
грею руки о стекло
* * *
Мёртвые так прекрасны и так щедры.
Мёртвые нам приносят свои дары.
И на Новый год к столу плывут осетры,
Полные крупнозернистой чёрной икры.
Мандаринами пахнет,
и тает во рту хурма.
Золотое вино способно свести с ума,
Мёртвые наполняют нам закрома,
Мы украшаем ими свои дома.
Все мы их дети. Их мы пьём и едим.
Мы их носим в себе и на них
сквозь себя глядим.
И долг, который мы со временем
отдадим,
Незаметен настолько же,
насколько необходим.
Итак, от яств подламываются столы,
Елей стволы источают запах смолы,
Хвоя повсюду, хвойная тьма венков,
Вот мы и дожили до рубежа веков!..
* * *
Полежаевская, Беговая...
Ох, какая же я деловая!
Я как взрослая еду в метро.
Я на Пушкинской сяду в бистро
И себе я спрошу коньяку,
На закуску имея тоску.
И за руку меня не поймают,
И за глупость меня не осудят,
Потому что меня принимают
За свою эти взрослые люди...
Эти взрослые грустные люди.
* * *
Я впервые узнала, что значит — сладкий
Поцелуй, и что губы теплее мёда,
Что с изнанки язык совершенно гладкий,
Ибо там молчанье и в нём — свобода:
Если страх ушёл, то и слов не надо
И дрожащие пальцы нежнее рифмы,
Что сирены поют, как в Крыму цикады,
Смерти нет — и корабль наш идёт
на рифы.
Неоконченный зимний
романс о бездомной любви
Не то чтобы не с кем обняться,
Да негде прилечь.
По городу разве слоняться...
Одна только речь
В любви нам осталась. Болтливый
Не зябнет язык,
Пока мы бредём, сиротливо
Подняв воротник.
Бодримся под ветром бродячим —
Гуляем не то!
И бёдра горячие прячем
В глухое пальто.
Да, брат, далеко до италий,
До зарослей роз.
А тут до твоих гениталий
Скорее мороз
Чем я, доберётся...
* * *
Я обожаю гостиницы, офисы, пляжи.
Офисы ночью,
гостиницы на ремонте,
пляжи зимой...
И лицо твоё я люблю.
* * *
1. Мёрзлыми и злыми январями
Ночь стоит столбом под фонарями,
Как пробирка взятой на анализ
Пустоты. И ты живёшь печалясь.
Но бывает теми же ночами,
В фонарях расходится лучами
Снег — и соглашается душа
С тем, что жизнь ещё и хороша.
2. Чудес на свете не у нас,
У нас, ты помнишь, синий газ,
На тёмной кухне тихий свет,
Неспешный ход ночных бесед.
А всё, что есть у нас чудес,
Так то, что времени в обрез,
А мы сидим и кофе пьём,
Как будто триста лет живём.
3. Китайский веер, ручкой машет,
и как себя не укокошит,
гляди давай как дама пляшет
и пёстрым птичкам крошки крошит,
по ходу дела глазки строит,
чем надо крутит, обруч катит...
тебе погляд не много стоит:
ты сам танцуешь на канате.
Солакичан
Здесь происходит ночь, Солакичан.
Из темноты приходят караваны
С тюками тьмы, и полные карманы
Я набиваю ей, Солакичан,
За пазуху, и за щеку, и за...
Не торопи, я подбираю слово,
Но не отыщешь ничего другого,
Здесь всё одно, в глаза и за глаза,
Повсюду ночь, не плачь, Солакичан,
Мне, дураку, тебя утешить нечем.
Путь млечен и на карте не отмечен
Наш караван-сарай, Солакичан.
Картина
Давай картину нарисуем,
Там мы с тобой на ложки дуем
И дружно суп грибной едим,
И за большим столом сидим.
Из окон виден лес недальный,
А с неба льётся свет хрустальный,
И ангел с огненным крылом
Сидит напротив за столом,
Невидимый...
* * *
загрунтуй эти улицы нечего делать
с ними больше признайся эскиз
неудачный
зачеркни в моей памяти восемь и девять
убывающий номер мой бред
семизначный
я прошу тебя сделай ты мне амнезию
как наследницам в этих дурацких
романах
я тебе не музей чтоб хранить эту зиму
замерзающий воздух и руки в карманах
запрети мне и думать задай мне задачу
про другое придумай другое условье
загрунтуй этот холст и сожги неудачный
свой роман не клади его мне
в изголовье!..
* * *
И утром, и в полдень, а главное —
на ночь
Сыграй нам тихонько,
Иван Севастьяныч,
Чтоб было не страшно
на страшном просторе
Под божеским взглядом
при ангельском хоре,
Чтоб к этому нам привыкать
понемножку,
Иван Севастьяныч, сыграй на дорожку.
И он возлагает усталые руки
На клавиши — вдох —
и согласные звуки
Выходят как выдох и высятся к Богу,
И странники выйти готовы в дорогу,
Не страшно им будет
на страшном просторе.
Смолкают последние счастье и горе,
И руки снимает Иван Севастьяныч.
И вечность, как дверь,
закрывается на ночь.
Насекомые
пока мы с тобою крылами махали
пока мы играли над солнечным лугом
а люди родились плодились пахали
роились потом воевали друг с другом
пока мы в беспечном просторе парили
те жизнь проклинали и каялись слёзно
и строили заново что разорили
закат догорает становится поздно
они умирают их дети стареют
жилища и храмы становятся пылью
и в небе полночном сияют и реют
твои и мои златоцветные крылья
«Набоков»
Тенистый виноград оплёл беседку тесно.
Скамья из камня вся в наростах мха.
— Давай играть в невесту
И жениха!
— Но я не знаю как. — И я не знаю тоже. —
Стоим, отводим взгляд на дикий виноград.
Мне ручейки руки твоей под нежной кожей
Дороже всех наград.
И, испугавшись вдруг, мы друг от друга прянем.
Бежать! Скорей!
И брызнет целый сад нам в лица утром ранним,
Сиянием в листве прохладных янтарей.
Ещё не надо знать, как коротка отрада,
Как жжёт печаль...
Плеск листьев, треск ветвей и вот — ограда сада.
А дальше? Мир и даль...
Глубокая тишина
по рыбьей чешуе речной
проходит ветер босиком
в глубокой заводи ночной
проходит рыба косяком
она не знает мира где
сады летят звезда блестит
и целый мир летит к звезде
и тишина в ушах свистит
она не знает мира где
она проходит под водой
а ветер ходит по воде
как неопознанный святой
Песня о воде
Вода, по камешкам шурша,
Бежит, вода живёт везде,
Обоеполая душа
Переливается в воде.
В узлах корней земную тьму
Узнав, листвой на свет бежит,
Ко всем нежна и никому
На свете не принадлежит.
Вода построила меня
(Вглядись, и ты увидишь сам,
Там время, каплями звеня,
По водяным идёт часам),
И тела розовым корням
Читает сумрачные дни,
И торопясь бежит по дням,
Пока не кончатся они.
Вода
Как жидкий шёлк вода,
как ласковый атлас.
С её поверхности я не спускаю глаз.
Меж берегов натянутая туго,
Дрожит от напряжения она
И — вся как есть — во мне отражена.
Как хорошо — мы любим с ней
друг друга!
* * *
Как будто из воды громадное
крыло выходит стрекозиное
и ветер хлопает прохладною
полупрозрачной парусиною
и надувает... разгоняется
весёлый серф над гладью водною
и небо нежное склоняется
над светлой лодочкой свободною
и я смотрю прищурясь с берега
на это лёгкое и вечное
как будто времени немеряно
у нас, и лето бесконечное
Купание
Холоден и чист осенний водоём.
Только мы вдвоём пловцы на всю округу.
Прянули со дна и пряный воздух бьём,
Платим данью брызг минувшему испугу.
Ветер гонит рябь и волосы горят
Солнцем на ветру, но вылито прохладой
Тело под водой от горла и до пят...
Сделай полный вдох
и выгнув спину падай.
Как бы отобрать у смерти этот день,
Наших тел воде оставить
слепок тайный?
Кто б запечатлел ныряльщицыну тень,
Рыбью чешую, плеча изгиб случайный...
* * *
Я плаваю легко, и я могу
часами плыть, ничуть не уставая.
О линия любви береговая!
Следы мои на дальнем берегу.
Ещё я вижу пышные дубы,
поляны и прыжки волейболистов,
упруги их тела, удар неистов,
но — мяч летит лишь волею судьбы.
Я всё плыву. Скрываются из глаз
мостки, причалы, крайние палатки.
Волна смывает берега остатки,
не оставляя про запас.
* * *
Если ночью лечь
на речную гладь
и раскрыть глаза
в небеса глядеть
столько разом звёзд
можно увидать
что не знаешь
куда их деть
Не пускайся впредь
в бесконечный путь
глубина вверху
глубина внизу
отвернуть лицо
сладким сном уснуть
ни одной звезды
ни в одном глазу
* * *
как любому, кто знает свою судьбу,
мне, конечно же, страшно. И я в гробу
видала всё это — про жизнь-борьбу.
про это, товарищи, я бу-бу
я ценю ромашки, не пью бензол,
я люблю и хлеб, а не только соль,
а что печали предпочитаю боль,
так это как меньшее из двух зол.
и если, товарищи, недород
и горелым с пожарища так и прёт,
то если кто подымать народ,
так я решительно наоборот
мне тихонько на кухоньке бы сидеть,
вполуха слушать, вполтиха петь
и на синий в горелке огонь глядеть
ныне и присно, вчера и впредь.
а жизнь-то конечно, она зовёт,
и поёт отрывай от стола живот!
и пока цветы не кладут на грудь,
подымайся давай, отправляйся в путь.
потому что жизнь-то, она ж одна,
но даже не этим она страшна,
а тем, что любая душа должна
воплотившись, выжать себя до дна.
потому что страх не великий грех,
а большая глупость. На них и всех
не кивай, говорит, не туда смотри —
на фитиль-горит у тебя внутри.
вот такой, товарищи, разворот.
не бубу что вот не допив компот.
...мне, конечно, страшно идти вперёд,
как любому, кто помнит, что он умрёт.
* * *
Я живу без оправданья,
Без надежды на спасенье.
Несуразное созданье,
Неудачное творенье.
Но на завтрак есть варенье,
Это славное питанье,
И у нас на воскресенье
Намечается гулянье.
Этот взгляд на мирозданье
Улучшает настроенье.
Марш
Каждый из нас получает то, чего хочет.
Каждый из нас забывает тех, кого любит.
Тёплый моторчик сердца внутри стрекочет.
Ветер и дождь со снегом снаружи лупит.
Вот она жизнь, выбивайся из сил: обещан
Рай-нам-там-на ускользающем горизонте.
Вещий мой, что ты трепещешь?.. Эк оно хлещет!
Эка из рук вырывает непрочный зонтик!..
Да, так о чём? О любви мы, дружок сердечный.
Вечный сверчок запечный, кузнечик летний.
Длится и длится путь наш, и ветер встречный.
И каждый день наш — нет, ещё не последний.
* * *
— Не всё ли равно, как я вижу тебя —
Под видом ли мужа иль в облике девы,
Не всё ли равно, как я слышу тебя —
Трубы ли призыв или флейты напевы, —
Я вижу, я слышу! И, сердце склоня,
Одно знаю верно — ты любишь меня!
(Телемак — Афине)
* * *
Здравствуй, одногрудая подруга!
Ты пришла не утешать.
А учить свободно и упруго
Воздухом разреженным дышать.
Не искать ни дома, ни супруга,
А сухого места для костра.
Здравствуй, одногрудая подруга,
Старшая моя сестра.
* * *
Наше дело писать и описывать, даже
Если это не нужно совсем никому
Мы забытая Богом небесная стража
Мы обучены только любви и письму
Плавание Одиссея
Что такое десять—пятнадцать лет
Для единственной жизни?
Почти пустяк.
На пустырях растёт бересклет.
В доме цветёт Телемак.
Где-то идёт война и время.
Пенелопа ждёт.
На любой звук бросается открывать.
Потом, возвратившись на место,
опять ткёт.
И пускает корни пустая её кровать.
* * *
мне бы хотелось знак
мне бы хотелось весть
мне бы хотелось так
будто бы всё как есть
чтобы и есть и пить
падать вот так в траву
мне бы хотелось жить
будто бы я живу
* * *
Научись, научись уходить,
Пропадать, как последняя спичка.
Потому что, мой мальчик, грустить
Это только дурная привычка.
Время вышло, пора, брат, пора!
Убегай от подруги недавней,
Ведь любить это тоже игра,
Разве только страшней и забавней.
Близок выход и низок порог
И плохого с тобой не случится.
Весел тот, кто совсем одинок
И печали своей не боится.
* * *
Я прошу тебя жить. Оставляю тебе на потом
Светло-серое небо, которому нету конца,
И красивую девушку с ярко накрашенным ртом,
И чужого мальчишку с повадкой большого птенца,
И ведёрко, и формочки, и расписного коня,
И трамвайчик речной, и цветные флажки на ветру...
Я так много тебе оставляю на после меня,
Что того и гляди пожалею, назад заберу.
* * *
Покойник надевает то,
Чего при жизни не носил.
Великоватое пальто
(Мешком? Совсем? На нём?) висит.
Он отправляется гулять.
Он снизу смотрит на балкон,
С которого в далёкий путь
Отправился недавно он.
Он совершенно не такой,
Хотя по-прежнему красив.
Помахивает он рукой,
Усаживается в такси,
И я хочу его догнать.
И я хочу его спросить...
Я так хочу тебя обнять!..
(Опять? Отнять? Просил? Простить?)
«Обнять»... И это всё не то.
И ты при жизни не носил
Такого... Из последних сил
Укатывается авто.
* * *
Когда-нибудь когда
сияющие горы
опять увижу я
вершины и просторы
разомкнутых небес
и брызги изо льда
и лыжи подо мной
вздохнут и встрепенутся
и покачнётся склон
как обливное блюдце
и нежно запоёт
замёрзшая вода
и я спрошу: —Ты здесь? —
и ты ответишь: — Да.
