Максим Амелин / Игорь Бестужев-Лада / Леонид Гордон / Юлий Дубов / Сергей Марков / Александр Шаравин. Средний класс в России. Максим Амелин
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Максим Амелин / Игорь Бестужев-Лада / Леонид Гордон / Юлий Дубов / Сергей Марков / Александр Шаравин

Средний класс в России




КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ


Средний класс в России

Понятие «средний класс» вошло в нашей стране в широкий обиход в 1997 году. Так стали называть людей, которые по доходам расположились между «новыми» русскими и бедными русскими.
Интерес к среднему классу и оптимистические прогнозы относительно его будущего продолжались до 17 августа 1998 года. Затем наступило отрезвление.
Объявленный правительством дефолт и последовавший за ним четырехкратный обвал рубля поставили под угрозу судьбу среднего класса в России. Но пессимистические настроения постепенно уступили место более радужным, хотя и скептики не сдаются. Мы попросили ученых, представителей творческой интеллигенции, предпринимателей ответить на вопросы «Знамени»: есть ли в России средний класс? Каков его социальный, психологический, политический портрет? Откуда «произрастает» средний класс? Правомерно ли связывать наличие среднего класса с созданием гражданского общества? Чем вы объясните кризисную устойчивость среднего класса?


Максим Амелин
коммерческий директор издательства «Симпозиум»

Гражданское общество в России недосоздано. Преобразования в стране велись недальновидно и преследовали сугубо частные интересы. Капитализм, стремление к которому декларировалось правительством, нельзя построить, ибо никакого отношения к идеологии он не имеет, — это способ производства с целью получения прибыли. Ни собственность, ни наличность на деле не защищены государством. Существующая банковская система несовершенна и замкнута сама на себя. По западной статистике, в России ежегодно в течение нескольких лет уворовывалось до четырех пятых валового национального дохода. Называть такое положение дел «кризисом» или «послекризисным состоянием экономики» как-то язык не поворачивается. Вещи нужно называть своими именами, не прибегая к окольным тропам.
В силу этих и ряда других причин общество структурировано слабо или, точнее, не структурировано вовсе, и нужно признать, что в России нет на сегодняшний день ни классов, ни сословий, ни более или менее устоявшихся общественных групп. Нельзя сказать, что существует класс бомжей и класс олигархов, а все, кто не может быть причислен ни к тем, ни к другим, и есть средний класс. Можно говорить только о потенциальном среднем классе, который — несмотря ни на что и вопреки всему — все-таки существует, имея свои особенности.
Потенциальный средний класс — это деятельные, умеющие регулярно и много работать люди, привыкшие отвечать сами за себя, не надеящиеся ни на чью поддержку и помощь со стороны государства. Это те, кто ничего не украл и по этой причине не владеет крупной собственностью и капиталом, но и не сидел на печи сложа руки, пока происходило то, что происходило. Стремление полагаться только на себя и привычка принимать быстрые решения обеспечивает им стабильность практически в любых форс-мажорных обстоятельствах, как то: искусственных девальвациях и прочих бедствиях, устраиваемых правительством РФ. Не суть важно, в какой из областей деятельности они находят применение своим способностям. Однако человек-оркестр характерен только для государства-цирка.
В здоровом обществе истинный средний класс составляют профессионалы. Причем нет большой разницы в доходах между профессором и брокером, инженером и юристом. Основой благополучия и относительного равновесия в богатом обществе является банковский кредит, государственный или частный. Адмирал Н.С. Мордвинов, значительный русский экономист начала XIX века, писал в одной из своих работ: «Чем какой-либо народ беднее, тем более потребно ему наличных денег в отношении к его имуществу и, напротив, чем богатее, тем менее имеет надобности в оных, ибо с богатством соединяется кредит».
Только при условии, что государство начнет выступать гарантом прав и свобод, закрепленных Конституцией, не только на бумаге, приняв наконец-то необходимые законы и найдя способ должного их соблюдения, можно будет говорить о предпосылках реализации потенциала среднего класса. Например, в России до сих пор недостаточно разработанными и не соответствующими действительности остаются авторское и наследственное право, призванные защитить интеллектуальную и материальную собственность гражданина от посягательств на нее, хотя бы со стороны того же государства. Думские комитеты по составлению законов занимаются изобретением игрушечных велосипедов. Законы Российской империи, будучи слегка переработаны и быстро приняты, могли бы кардинально изменить сложившуюся ситуацию. Они несколько устарели, но некогда исправно работали, ибо созданы лучшими правоведами своего времени исходя из естественных потребностей здорового общества. По законам, сформулированным в XIX веке и даже раньше, живут многие государства Западной Европы.
Для поддержки и дальнейшего укрепления потенциального среднего класса необходим целый комплекс мер — как экономических, так и политических, о которых, если забросить все текущие дела, рассуждать можно долго. Но кому интересно и на что может повлиять мое мнение?



Игорь Бестужев-Лада
академик РАО, зав. сектором Института социологии РАН

Почему средний класс считается гарантом стабильности общества? Только потому, что остальные два совершенно не подходят для этой роли.
Горстка миллионеров, составляющих высший класс каждого общества (не более 1-2% населения), слишком много «гребет под себя» и слишком сильно ненавидима остальными 98-99 процентами.
С другой стороны, нищие, составляющие низший класс (те же 1-2% в благополучных странах и до 30% в неблагополучных, включая Россию), — тоже плохая опора государству. В России сегодня каждый третий формально живет на 3–5 долларов в месяц, а фактически — на свои «шесть соток» плюс все, что плохо лежит. За стакан водки он «выберет» любого проходимца не только депутатом, но и самим чертом-дьяволом. Какая уж тут «опора»!
Правда, и средний класс бывает разный.
Одно дело — трех-четырехкомнатная квартира современного дома. Машина. Дача. Курорт летом. Дети в престижной платной школе. Жена в модной шубе. Десяток тысяч долларов на черный день под матрацем или сотня-другая тысяч рублей в сбербанке. Мясо, рыба, сыр, фрукты каждый день на столе. И все это — всего лишь высше-средний класс, которому до высшего — как до Луны. В России сегодня это не более 8–10% населения.
Совсем другое — две комнаты на четверых в «хрущобе» или в избе. Транспорт — автобус. Вместо дачи — помянутые выше «шесть соток под картошку», которые одновременно служат и «курортом». Дети — на дворе. Жена — в ватнике. Сотня-другая долларов или десяток-другой тысяч рублей тщательно припрятаны на свадьбу или на похороны. Хлеб, каша, картошка досыта утром, днем и вечером — как для японца рис, бобы, рыба. Это — низше-средний класс (почти половина населения России).
Оба класса объединяют лютая ненависть к высшему и жуткий страх скатиться в низший. Именно поэтому во всех цивилизованных странах государство опирается на это в совокупности подавляющее большинство населения, старается с его помощью хоть как-то обуздать очень алчные и агрессивные считанные «проценты» как «сверху», так и «снизу».
В России сегодня собственно средний класс составляет тощую прослойку меж дачей и «хрущобой», меж «высше» и «низше» средним (не более десятка процентов населения). Как сделать его, подобно американскому или шведскому, численно подавляюще преобладающим? Как добиться того, чтобы половина населения страны оказалась не в низше-среднем, а в высше-среднем классе, чтобы этот класс в совокупности с собственно средним составлял не жалкие 20, а 90 процентов населения, а все остальное, как в какой-нибудь Швеции, измерялось считанными процентами? Мало того: чтобы, как в той же Швеции, самые богатые в высше-среднем классе были бы богаче самых бедных в низше-среднем всего в два-три раза, а не в двадцать—тридцать раз, как у нас.
Для этого имеется только два социальных инструмента, и никто еще не изобрел третьего.
Первая панацея — высококвалифицированный и высокооплачиваемый наемный труд с широчайшими социальными гарантиями для подавляющего большинства трудоспособных. Образно говоря, чтобы каждый или хотя бы почти каждый наш, с позволения сказать, труженик уподобился бы нашему же банковскому клерку образца «до осени 1998-го». С полутора тысячами долларов зарплаты, но без риска оказаться на улице по произволу самодура-босса или в силу нестабильности экономики. Именно так обстоит дело в благополучных государствах.
Однако для этого требуется несколько отсутствующих пока что условий. И адекватная действительности, а не полностью анахроничная система образования. И добросовестные трудящиеся, а не тотально деморализованные люмпены. И, главное, социально ответственные государственные деятели, а не веселые ребята, занятые только перекачиванием очередной сотни миллиардов долларов на свои тайные счета в иноземных банках.
Чтобы изменить к лучшему эту прискорбную ситуацию, необходимы конкурирующие меж собой политические программы социал-демократического и либерал-демократического толка, а не дикая демагогия наших политиканов. Политические партии, способные проводить такие программы в жизнь, а не компании упомянутых политиканов. Наконец, политическая воля, отличающаяся от простого обслуживания интересов той или иной группировки высшего класса.
Есть и еще одно обстоятельство, запрещающее полагаться лишь на эту «панацею». Начинающаяся — только еще начинающаяся! — комплексная компьютеризация общественного производства в ближайшие годы приведет нас к обществу, где 1 процент кормит остальные 99 процентов, 5 процентов снабжает остальные 95 процентов всем прочим необходимым, 5 процентов обслуживает их, 5 процентов управляет ими (включая финансы) и 5 процентов блюдет общественный порядок, а также составляет вооруженные силы. Спрашивается, куда девать оставшиеся 80 процентов?
Вот почему вторая, и последняя, «панацея» того же рода — массовое мелкое предпринимательство. Не только ремесленно-торговое. Любое творческое, лишь бы не криминальное, не антиобщественное. Такое, какое создало бы высокодоходные рабочие места для десятков процентов трудоспособных.
Но что такое МСП — мелкое и среднее предприятие? Это головоломная пока что проблема снабжения его всем необходимым для производства, сбыта произведенного, надежной охраны от уголовного и чиновного рэкета. Иными словами, необходимы тысячи и тысячи частных фирм (нечастные, как мы знаем по собственному опыту, абсолютно неэффективны) — снабженческих и сбытовых, охранных и юридических, которые работали бы под эгидой государства (иначе их сомнет криминал) и которые, в свою очередь, создали бы миллионы новых рабочих мест, отводя угрозу массовой безработицы.
Быстро «компьютеризирующееся» общество неизбежно сделает средний класс подавляюще преобладающим.
Вот только какой ценой?..


Леонид Гордон
доктор исторических наук,
заведующий отделом Института мировой экономики
и международных отношений РАН

Появление понятия «средний класс» выражает общемировую тенденцию сближения политической и экономической систем в странах с разными национальными, историческими и культурными традициями. Возьмем Японию, Америку, Швецию, Россию — сегодня в их политическом устройстве, массовой культуре, социальной структуре общества гораздо больше сходства, чем было сто лет назад. Речь идет о приближении к некой общей модели.
Я бы обратил внимание на то, ради чего стоит говорить о российском среднем классе и использовать это понятие. Ведь в обществе продолжают существовать и такие социальные группы как рабочий класс, наемные работники вообще, интеллигенция, чиновники, предприниматели — мелкие, средние и крупные. Я думаю, что по мере того как общество становится сложнее, многомернее, соответственно сложнее становятся понятия, с помощью которых мы пытаемся представить его структуру. В частности, словосочетание «средний класс» дает возможность выделить и среди высококвалифицированных специалистов, и некрупных предпринимателей, и квалифицированных рабочих, и фермеров — людей, которым есть что терять, которые хотят сохранить то, что уже имеют, и поэтому они не склонны к проявлению анархии.
Эти же люди, имея определенные материальные возможности, составляют основу массового спроса на потребительские товары. Их потребительская активность может сегодня, когда в стране еще нет достаточных для бурного развития производства капиталов, играть роль механизма, активизирующего рыночные реформы, экономический рост.
В средний класс вошли люди, которые преодолели в себе воспитанный советской системой, русско-советской культурой патернализм, упование на то, что кто-то обязательно о них позаботится. Они поняли, что надо выживать своими силами, уметь вертеться, энергичнее искать возможность заработать. Многие предприниматели, составляющие значительную часть среднего класса, не сломались после августовской встряски 1998 года. Благодаря полученным к этому моменту опыту и закалке, свойственной им цепкости, изворотливости они, даже оказавшись «на нуле», смогли не только вернуться в бизнесе на исходные позиции, но успешно его продолжили. Среднему классу в лице наемных работников — менеджеров, банковских и других служащих, научных сотрудников пришлось, конечно, затянуть пояса и усилить активность в поисках более высоко оплачиваемой работы.
На мой взгляд, ощущение принадлежности к среднему классу связано не только с факторами социально-экономическими, но и культурными, психологическими, если угодно, с определенными мировоззренческими тяготениями. Представители среднего класса чаще способны к самостоятельному мышлению, у многих из них сильно стремление к независимости. Поэтому они, если так можно выразиться, предрасположены к демократии.
Тут я не могу не отметить, что западный средний класс пока что больше привержен демократии, чем наш. Но у нас он более демократичен, чем основная масса населения. Когда и если средний класс станет у нас большинством, демократия в России обретет прочность и стабильность.
К сожалению, российскому среднему классу присущи, по моему мнению, пороки, к которым я отношу социальную чванливость, пренебрежение к тем, кто менее удачлив. Конечно, для среднего класса характерен индивидуализм. До определенной степени это хорошо, а не плохо, — во всяком случае, в сравнении с навязываемым сверху у нас лицемерным псевдоколлективизмом. Однако развитие начал индивидуализма делает общество сильнее и здоровее лишь тогда, когда рядом с ними ощутимо проявляется солидарность, социальная ответственность, просто сочувствие и уважение к людям с менее благополучной судьбой. Вот этих-то свойств у нашего среднего класса пока как раз очень не хватает вопреки пресловутой российской соборности. Наших процветающих сограждан труднее, чем на Западе, сподвигнуть на благотворительность. Многим из них присуща позиция: для достижения успеха все средства хороши. Конечно, деловая неразборчивость нередко становится следствием сложившихся условий.
Нельзя не заметить, что наш средний класс гораздо молодежнее, чем на Западе. В обществе со сложившимися традициями человек, работающий добросовестно, по мере накопления опыта поднимается и по карьерной лестнице, и в бизнесе. У нас в лучшем положении оказалась молодежь, сумевшая быстро приспособиться к рыночной реальности благодаря предприимчивости, образованности, готовности брать на себя ответственность.
Вместе с тем, у представителей нашего молодежного среднего класса деловая, профессиональная активность не всегда сочетается с социальной мудростью. В последнее время в его среде более заметными стали антизападные и ксенофобного толка настроения, связанные, по-видимому, с международными событиями (бомбардировки Югославии, позиция Европейского Союза по Чечне). Не будем забывать, что средний класс, как показывает история, бывает основой не только демократии (что, правда, случается чаще), но и авторитарности, диктатуры, а то и фашизма.
С конца 80-х годов, когда у нас начал формироваться средний класс, для него были характерны общедемократические, антикоммунистические позиции. К концу 90-х годов, однако, его настроения дифференцировались. Основная часть среднего класса поддерживает правых. Но сегодня заметно и тяготение к сильной руке, проявляется склонность к национализму, шовинизму, антизападничеству. Как и во всех слоях нашего общества, в среднем классе немало тех, кто индифферентен к любому политическому течению, кто не осознает, что для их собственного успеха необходимы политическая стабильность и либерализация экономики. И что строить власть, которая будет отражать и защищать интересы среднего класса, придется им самим.
Саморазвитие среднего класса имеет большее значение, чем развитие всего населения в целом, так как он может стать закваской, дрожжами, на которых взойдет подлинное гражданское общество в России. Потому что средний класс — это многие из нас, наших знакомых, родственников, соседей. Думается, что их поведение, их ценностные ориентации будут усвоены большинством населения более, чем официальные призывы или наставления разных небожителей. Не сомневаюсь, что когда сам средний класс станет у нас большинством, мы сможем сказать, что гражданское общество в России состоялось.



Юлий Дубов
заместитель генерального директора ЛогоВАЗА

Про средний класс рассуждать трудно. Не потому, что само по себе это понятие представляет собой нечто непостижимое, а потому, что речь идет о среднем классе в России. Мы, странным образом, всегда склоняемся в сторону чисто интуитивного представления о событиях и процессах. В результате, говоря об одном и том же, перестаем друг друга понимать.
Простой пример. Во все годы советской власти определение интеллигенции открывалось чеканным фрагментом: прослойка между рабочим классом и трудовым крестьянством. Поскольку никто — за исключением, может быть, идеологических вождей — искренне не понимал, в каком смысле, скажем, Василий Гроссман может быть прослойкой между чем-то и чем-то, существовали различные бытовые версии того, что же есть из себя интеллигенция. Так вот — все они были принципиально интуитивными. Поэтому было очень трудно установить, почему академик Сахаров — это интеллигенция, а профсоюзная Шурочка из рязановского «Служебного романа» — не интеллигенция. А вот академик Лысенко — так тот уже точно не интеллигенция, хотя и академик. Зато прима оперной труппы — интеллигенция. Хотя и непонятно, чем она отличается от ресторанной певички.
Правда, когда была обнаружена новая социальная общность — «советский народ», острота дискуссий на эту тему стала спадать. Общность — она и есть общность. Все серенькие, все прыгают.
Я это к тому говорю, что и со средним классом такая же чехарда.
На Западе, например, заумных определений не любят. Там все проще. Берем годовой доход семьи. Попадает в такие-то рамки, значит средний класс. Не попадает — извините.
Все бы хорошо, но к нашим реалиям такая примитивщина не подходит. Наше народонаселение в эти рамки никак не вмещается. Оно где-то там, далеко внизу, так далеко, что его с нижней планки в бинокль не разглядишь.
Таким образом, по западному разумению, среднего класса у нас просто нет. А хочется, чтобы был. Поэтому приходится хитрить. Изворачиваться. Усложнять картинку. И вот от всего этого у меня появляется некоторое опасение. Что мы сейчас себе средний класс придумаем — это без проблем. Но получится он у нас каким-то специфическим. Как бизнес. Есть же в мире просто бизнес. Без затей. А есть российский бизнес. Это штука особая. Это такая штука, от которой все народы и государства уворачиваются. Потому что специфический. Так что — имея это в виду — будем сразу говорить о российском среднем классе как об особенном явлении. И ничего страшного, если это явление окажется не слишком похожим на их средний класс. Зато всем будет понятно.
Я почему про интуитивный характер наших определений сказал. Потому, что так удобнее жить. Берем человека, рассматриваем его со всех сторон и решаем про себя, что это и есть типичный представитель российского среднего класса. Хорошо бы теперь установить, чем он от представителей прочих классов отличается.
Главное, чем он точно не отличается, так это уровнем дохода. Потому что по всем бумагам получает в месяц тысячи три. Рублей, естественно. Может, пять. Но не сильно больше. И нас, в отличие от Запада, тут же начинает интересовать, не сколько он получает, а на сколько он живет. Помните Жванецкого? Получаем сто двадцать, живем на двести пятьдесят.
Ничем, ровно ничем формально этот типичный представитель не выделяется. Не уцепишь. Прописан он в распашонке хрущевских времен. Садовый участок в шесть соток, но уже брежневской эры. И «Жигули» эпохи перестройки.
Правда, если присмотреться, то у его тещи в собственности вполне приличная квартирка со всеми делами и домашним кинотеатром, а на садовом участке он уже лет десять как не появлялся, отдыхая на неизвестно кому принадлежащей дачке в ближнем Подмосковье. И ездит он вовсе даже не на «Жигулях», а на Форде или Хонде. Служебная машина, числится за фирмой.
Вот мы и подбираемся к механизму фильтрации представителя российского среднего класса. Не где прописан, а где живет. Не какую машину имеет, а на какой ездит. Что ест. Что пьет — «Балтику» или «Гролш». Ходит ли по ресторанам. Ездит ли отдыхать, а если ездит, то куда.
Существование российского среднего класса мы улавливаем, как говорят в соответствующих органах, по косвенным уликам. Приличных квартир в стране довольно-таки много, кирпичные особнячки в пригородах стоят, иномарок на улицах — плюнуть некуда, в «Седьмом Континенте» и «Эльдорадо» по вечерам очереди в кассу. А на Рождество и пролетарский праздник Первомая самолеты улетают во всех направлениях набитыми под завязку.
Так что есть у нас российский средний класс. Есть. Не надо волноваться. Если посчитать как следует, то вполне может оказаться, что по численности среднего класса мы в первой десятке. Если не впереди всей планеты.
Конечно же, наш средний класс включает в себя и таких странных типов, которые, будучи людьми небедными, честно оповещают общественность и государство обо всех своих доходах и наличном имуществе. Но таких у нас мало — 450 депутатов Госдумы да сколько-то (сейчас это уже не так важно) в Совете Федерации. Плюс несколько ненормальных из коммерческих структур. Общую картину это нисколько не портит. И не препятствует очевидному умозаключению — современный российский средний класс произошел из российского же бизнеса и основные генетические черты его добросовестно унаследовал. А уж где этот средний класс черпает средства для своего существования — в сфере первичного (как бизнесмены) или вторичного (депутаты и гаишники) распределения, это не так уж и принципиально.
Можно, конечно же, задаться риторическим вопросом: а нужен ли нам такой средний класс? Вопрос этот звучит очень по-нашему, потому что, во-первых, подразумевает очевидный ответ, а во-вторых — стимулирует к немедленному действию. Действие это совершенно адекватно растущему революционному правосознанию руководящих и народных масс, и никакие фиговые листки в виде акафистов правовому государству ничему помехой быть не могут.
Следует, однако же, отметить, что существуют и альтернативные методы борьбы с явлением. Один из них был в новейшей истории уже дважды применен, и оба раза с неизменно неоднозначным результатом.
Первый раз все произошло в январе 1992 года, когда Егор Тимурович отпустил цены. На следующий же день доктора наук стройными рядами двинулись в подземные переходы торговать китайскими махровыми полотенцами. Про это сейчас мало кто вспоминает — всех трясет от воспоминаний про август 1998 года, после которого вполне преуспевающие риэлторы, брокеры и прочие дилеры дружно переключились на распространение путевок в детские здравницы Крыма.
Обратите внимание, что успешно уничтоженный в 92-м российский средний класс к злополучному августу 98-го возродился, как птица Феникс, и с ним пришлось разбираться повторно. Если, конечно, не вернуться к кое-каким идеям товарища Троцкого. Но у меня есть ощущение, что и тогда не все получится, как надо.
В заключение мне хотелось бы сказать несколько слов о том, почему проблеме среднего класса придается такое большое значение. Причин для этого несколько, но одна из самых существенных состоит в том, что численность этого самого класса является очень важным фактором стабильности в обществе, представляя собой серьезный консервативный ресурс. Это вроде бы общепринятая точка зрения. Но в наших оригинальных условиях она не так уж и бесспорна. В начале века, к примеру, типичные представители среднего класса, двинувшиеся в либеральные партии типа кадетов, сделали для развала монархии не намного меньше, чем эсеровские бомбисты или большевистские агитаторы. Которые, кстати, в значительной части своей из того же среднего класса и рекрутировались. И на многотысячных митингах эпохи перестройки наблюдалось немало людей в дубленках, каковые дубленки, наряду с «Жигулями» и кооперативными квартирами, выделяли тогда еще советский средний класс из общей массы народонаселения.
Но это я опять про специфику. А что делать — страна такая.



Сергей Марков
директор Института политических исследований

Средний класс в России — детище перестройки. В брежневское время начал формироваться слой высококлассных профессионалов, которые продавали государству свои труд, способности, опыт. Это были в основном научные сотрудники, творческая интеллигенция, учителя, врачи, инженеры, управленцы. Идеалы, стереотипы поведения, стиль жизни они скалькировали с западного среднего класса и стали его прообразом в России. Именно они сформулировали в соответствии со своими потребностями, принципами, интересами, образом жизни программу переустройства общества и потребовали от власти начать реформы. Но поскольку четкой концепции реформ у них не было, они же и стали их жертвами.
Связывать принадлежность к среднему классу с наличием собственности — как это нередко можно слышать — чистейшей воды марксизм. Так же, как и на Западе, средний класс у нас составляют люди без собственности на средства производства. Они работают в крупных корпорациях, государственном аппарате, в науке, здравоохранении, образовании, сфере услуг. К ним относятся и высококвалифицированные рабочие, мелкие и средние предприниматели.
Главные, объединяющие их признаки — им есть что терять, они высококвалифицированные профессионалы и активные люди, благодаря чему имеют доход, позволяющий удовлетворять потребительские запросы и вести желаемый образ жизни. Именно на них ориентирована вся реклама.
По своим политическим взглядам советский протосредний класс в 90-х годах трансформировался в нескольких направлениях. Одна из альтернатив — «Яблоко» Явлинского как продолжение идеалов раннего «горбачевизма», предпочитающее мягкий социал-демократический вариант реформ.
Другую альтернативу исповедуют в основном представители военно-промышленного комплекса. Они выдвинули так называемую стратегию устойчивого развития России, делающую упор на сохранение социальных ценностей и стремление избежать разрушительных действий в экономике. Я бы назвал этот путь перестройкой в духе Николая Ивановича Рыжкова.
Третья часть среднего класса — учителя, врачи, инженеры, научные сотрудники — политически инертны, вплоть до того, что многие из них даже не голосуют на выборах. Они полностью разочарованы в целесообразности любой политической активности.
И только четвертая часть — это те люди, которые смогли вписаться в создавшиеся условия. Они и составили средний класс, стали узенькой, маленькой социальной опорой либеральных реформ. Эти люди добиваются успеха только благодаря личным способностям, своей энергии, профессионализму.
В отличие от западного, наш средний класс не стремится к тому, чтобы быть опорой государства, предпочитая обходиться без его участия, которое только мешает ему. Поэтому сегодня трудно представить себе средний класс в роли якоря, на котором держится российская политическая система.
Наш средний класс мечется между двумя тенденциями: тем, кто рыщет в поисках возможности получать доход, не нужен посредник в лице государственного аппарата, а тем, кто вошел в крупные структуры, нужна жесткая рука, способная заставить всех соблюдать законы.
В целом наш средний класс свои политические интересы еще окончательно не оформил и пока нет определенной политической группы, которая их выражает. Бессмысленной я считаю мечту о том, что как только у нас появится многочисленный средний класс, мы сможем объявить о создании гражданского общества. В его построении должны участвовать все группы населения. Опора нынешней власти — никак не средний класс, который все идеализирует, начитавшись популярных публицистических статей о демократии.
Если пользоваться марксистской терминологией, которая так понятна большинству наших читателей и обществоведов, то можно сказать, что в современной России сформировалась диктатура сырьевых экспортноориентированных отраслей — нефтяной, газовой, лесной, цветных металлов — и обслуживающей их, питающейся от них бюрократии. Эти группы не заинтересованы в развитии внутреннего рынка, и если их диктатуру не сломить, будущее страны не внушает оптимизма.
Миссия Путина — дать возможность другим интересам проявиться в политике, создать условия для экономического роста, роста благосостояния, формирования современных социальных и экономических структур. Тогда и будет развиваться российский средний класс в формах, похожих на западные.



Александр Шаравин
директор Института политического и военного анализа,
доктор технических наук, полковник запаса

О принадлежности той или иной группы людей к среднему классу у нас судят чаще всего по чисто экономическим критериям. Есть в семье несколько сотен долларов дохода на человека, есть определенное качество жилья и набор предметов бытовой техники, — вот и средний класс. На самом деле здесь едва ли не важнее критерии психологические, интеллектуальные, моральные. Ведь вполне приличный уровень жизни может быть и у бандита, и у нелегального иммигранта. Но к среднему классу, то есть к социальному фундаменту общества и государства, они никак не относятся. С другой стороны, есть весьма многочисленная категория наших граждан, чье материальное положение благополучным не назовешь, а в средний класс они, на мой взгляд, безусловно входят. Это люди в погонах, как сейчас говорят, «силовики».
Кто такой российский офицер? Это, как правило, человек с высшим образованием, имеющий опыт руководства людьми и принятия ответственных решений, знающий, что такое самоограничение и усилие воли для достижения цели. Такие качества, при умелом их приложении, чрезвычайно ценны и для гражданской жизни. Это особенно важно, когда сокращение армии из пустых разговоров, похоже, переходит в жесткую реальность, когда многие офицеры будут уволены в запас и начнут искать свое место в совершенно новых для них условиях.
Мой личный опыт, опыт многих моих товарищей, оказавшихся в подобной ситуации, дает мне основания утверждать, что не следует воспринимать уход из армии как крушение всей жизни и повод для панических настроений. Примеров успешной акклиматизации бывших военных на «гражданке» не так мало, как принято считать. Их можно найти и в бизнесе, и в правозащитной деятельности, и в науке. Сложилась и своя здоровая корпоративность, помогающая людям не чувствовать себя «за бортом» после увольнения с воинской службы. Так, в 1996 году возникло новое научное учреждение — Институт политического и военного анализа. На его создание не израсходовано ни одной бюджетной копейки. Это организация, зарабатывающая себе на жизнь продажей интеллектуальных продуктов — аналитических и информационных материалов, современных геоинформационных систем и других высоких технологий. Организовали институт, возглавили его и работают в нем офицеры запаса; среди них — доктора и кандидаты наук. Разве эти люди — не истинные представители среднего класса?
Есть и другой предрассудок, особенно широко распространенный в среде демократической интеллигенции, — будто бы военные олицетворяют собой идеологическую косность, имперскую державность, шовинизм. Напомню, что и у Белого дома в августе 1991 года, и у Моссовета в октябре 1993-го было немало военных, — знаю об этом не понаслышке. Более того, именно позиция армии в те драматические дни в огромной степени и обеспечила сохранение демократии в России. И в последующие годы, несмотря на все унижения нищетой и презрительное непонимание общества, в Российских Вооруженных Силах не было ни одной попытки не то что мятежа, но и неповиновения демократической власти. Сегодня большая часть офицеров — это люди если и не разделяющие до конца либеральных убеждений, то во всяком случае открытые к диалогу с носителями таких идей. К сожалению, с той, либеральной, стороны мало кто готов в подобный диалог вступать.
Иное дело, что экономический критерий столь же значим, как критерий социально-психологический. В этом смысле положение и самих силовых структур, и служащих в них людей внушает серьезную тревогу. Тут, собственно, можно лишь повторить уже как будто осознанную нашим обществом мысль о том, что финансовая, экономическая поддержка «силовиков» — вещь абсолютно необходимая и неотложная. Кстати, за исключением советских времен, служба в русской армии, устроенной изначально по сословному принципу, никогда не была делом доходным, наоборот, требовала немалых трат от самих офицеров. Андрею Болконскому плата из казны была не нужна, а Николаю Ростову после разорения семьи пришлось уйти в отставку. С разрушением сословного принципа социальное положение офицерского корпуса сильно менялось, и офицерство чеховское и купринское уже мало походило на офицерство толстовское.
Конечно, и среди действующих офицеров, и среди «запасников» есть те, кого военная служба сделала лишь исполнителями командирской воли, в ком она подавила инициативу, предприимчивость, умение приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Но большинство из них понимает, что их судьба зависит от них самих: от их энергии, образования, деловой хватки, от их жизненной позиции. Эти люди скроены как раз из того материала, который и идет на пополнение интеллектуального, нравственного, человеческого ресурса среднего класса — и всей нации.



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru