Ожидание в плохую погоду
Раскисший луг, похожий на кошмар.
Неубранное сено из колдобин
Топорщится; земля черна, как мавр,
И дождь напоминает о потопе.
Шуршит вода. Молчит ковчег избы,
А праведники умерли, наверно,
Не то спились; и нам, чтобы избыть
Всю эту грусть, не хватит безразмерной
Прохладной жизни, — как её согреть,
Не думая — куда! — хотя бы вымыть.
Счастливой здесь бывает только смерть,
Но не любовь, чему виною климат:
Она не зреет здесь, как виноград,
А чуть нальётся — так её прихватит
Таким морозом — будешь сам не рад,
Что затевал. И корчишься в кровати
Личинкой — разумеется, один,
И молишь непостыдныя кончины.
А те, кто доживает до седин,
Видать, имеют веские причины.
И всё-таки я жду тебя. Смешон
Мой мерный шаг по чавкающим лужам,
На голове шумящий капюшон.
А мрачный шёпот никому не нужен.
Но глупость — эта местная чума —
И мне досталась, как вода, в избытке
(На всех хватает: с ней — её сума,
Любовь к стихам и крепкие напитки).
Так вот, я жду. Ты явишься — и что?
Да ничего, поскольку тел слиянье,
Внезапное, как выстрел из кустов,
Ещё не есть ни грех, ни воздаянье.
Но я увижу слабое сиянье
Из-за спины и голого плеча
(Не северное) — видимо, за гранью;
А за какою — ты не отвечай.
Мудрец живёт, ну а безумец — ждёт;
Чего? Допустим, сумрачного света.
Так — я брожу от поля до ворот,
С руками за спиной, по воле ветра,
Который, словно днище кораблю,
Дырявит тучу — превращая в кашу.
Я знаю, что не скажешь мне люблю;
Бог милостив —
и не люблю не скажешь. —
И, значит, жизнь продолжится: игла
Протянет нить — ещё стежок —
покуда
Окрестности заглатывает мгла,
Как бы готовя наступленье чуда,
Хотя его не будет — просто плащ
Дождя оденет нас, и запах кислый
Погибших трав окутает. Не плачь, —
Не скажешь ты, но, может быть,
помыслишь.
И многого ещё не скажешь ты,
И долго, прежде чем улечься рядом,
Курить мы будем, на забор, кусты
И грязь глядеть остекленелым взглядом.
И мы не скажем, отведя глаза,
Щадя друг друга,
не справляясь с дрожью,
Что здесь, в краю полночном,
жить нельзя,
Но жить не здесь и вовсе невозможно.
Сенокос
Последний луч
Пересчитывает чугунные ёлки,
Как школьник, сбежавший с уроков, —
Прутья садовой ограды.
Засыпая,
Ворона шелестит, как бумага,
Сложенная вчетверо,
В ящике письменного стола.
Сено! Сено вывозят с лугов,
Выхватывая его, сонное,
Из-под одеяла тумана.
Это — Босх: цве’та бледного пламени,
Воз, распухший, как мозг,
Облеплен нагими грешниками,
Обнимающими друг друга,
Кладущими руки на причинные места,
Проникающими друг другу в рот
Сладкими, как леденцы, языками.
Кто где: кто в клюве у птицы,
Кто в яичной скорлупе,
А мы с тобою — в стеклянном шаре,
Живом, как вторая кожа,
Не пропускающем ни проклятия,
ни молитвы.
Воз, дрожащий, как студень,
Медленно едет к закату,
Где последний луч в руках у ангела
Вспыхивает, как спичка.
* * *
Далеко от дома заставший меня врасплох,
Изобильно проросший с небес — не иначе, впрок,
Виноградный ливень поймал меня сетью лоз,
Забросал меня тучными гроздьями — и пришлось
На асфальте тотчас месить их, давя, топча,
И сияла каждая ягода, как свеча.
И горела кожа — казалось, то ветер мял
И давил меня, превращая в вино, и мал
Был зазор между ячеями, густой лозой,
Оплетавшей небо, и ягодой, и слезой.
Всё теряло цену в глубоком точиле; дом
Расплывался; насквозь пропитанное вином,
Тяжелело платье, растерянною листвой
Прилипая к ногам. И слышался голос твой.
* * *
Ты обнажён и светишься, часы
Остались на руке — и вот весы
Тончайших стрелок взвешивают наши
Плывущие тела в воздушной чаше,
Где каждое движение твоё
Во мне болит, как стрелки остриё,
Отсчитывая жизнь, и тонкий стрёкот
Взлетает на висок, колено, локоть,
И каждое движение в ответ —
Разъято, учтено на сотни лет,
Плоть смотрит в плоть,
свечой меж зеркалами
Оплавлен день, дрожащий меж телами,
Луч пьёт из рюмки, но не утолён;
Неутолим, ты пахнешь миндалём,
Тень на лопатки льёт рисунок плоский,
Течёт, желтея, облако из воска
В окне, вдали, куда из пустоты
Кладёт сирень лиловые кресты.
* * *
Болота и картофельные грядки.
Над ними Бог взрастил такое небо,
Что ангелы весь день играли в прятки,
Забыв про чаши горечи и гнева.
Луч не искал нас зрячею рукою,
Дождь не кропил водою ревнованья,
Поэтому нам выпал час покоя —
Адам и тот не дал ему названья.
Мы стали проницаемы, как воды,
Как влажный лес, и, утеряв границы,
Влетали под мерцающие своды
И вылетали с криками, как птицы.
Нам были губы — воздухом и кормом,
Опорою — чердачная каморка,
Где мы, струясь, меняли цвет и форму,
Как облака; как духи Сведенборга.
Горела за окном трава забвенья.
Движенье стало светом, кожа — мыслью,
Слюна — водой
до первых дней творенья,
И каждый пил, пока не утомился
И не уснул. Но я проснулась первой —
Чтобы, склонясь, позвать тебя с печалью:
Сон рвался на тебе пучками вервий,
Стекал со лба и смуглых скул ручьями.
Завистливое время каплей пресной
В груди повисло. Нас могли хватиться.
В оконных бликах — жителей небесных
Почудились расплющенные лица.
Мы вышли. Загремело небо — краем,
Пролиться нам на головы готовым.
Две ласточки метались над сараем.
Я, с губ твоих сорвавшись, стала словом.
Санкт-Петербург
