Почему-то (или не почему-то, а ясно, почему), но к сборникам произведений разных авторов, объединенных по принципу “национального”, “этнического”, “конфессионального” сходства, сродства, единства (ненужное зачеркнуть), относишься с некоторым подозрением. И мне было как-то неловко, когда я взяла в руки альманах “Роза ветров в Москве” (Тель-Авив, 1999). “Вот! — думалось невольно, — сейчас пойдут авторы наперегонки клясться в своей неизменной любви к Тель-Авиву, Иерусалиму и проч.”. И как приятно было вместо ожидаемого обнаружить неожиданное.
Сколько авторов, хороших и разных, уместилось в пространстве небольшой книжечки в мягкой обложке.
Вот известный и популярный Михаил Веллер, которого представлять читателям давно уже не надо — и без того знают. В альманахе он представлен хлесткими эссе о литературе “Кухня и кулуары”. Интересные вопросы: сколько человек прокладывало узкоколейку в романе “Как закалялась сталь”; насколько правильно с точки зрения сугубой реальности описана история спасения раненого Маресьева в “Повести о настоящем человеке”; читал ли Лермонтов Стендаля?.. В суждениях Веллера видны отчетливо: острый глаз, меткость, точность, чувство юмора, жизненный опыт. Короче, крепко сколочено, плотно сбито, как, впрочем, большинство текстов Михаила Веллера.
Казанский насельник Роман Перельштейн, в отличие от Веллера, не знаменит, и судя по короткому рассказу “Елка”, — зря не знаменит. Когда-то такие рассказы, где каждое слово — живое и на месте, называли еще “свежими”. А сам рассказ — проще некуда — отец с маленьким сыном идут на елку. О чем рассказ? Да просто о радости жизни, которая вдруг охватывает тебя так подарочно-подарочно...
А Борис Исаакович, герой рассказа прозаика-медика Юрия Крелина “Отцы и сын”, отец уже взрослого сына. И вот что говорит сын своему интеллигентному отцу: “Пока вы выдумываете ваши правила игры, вас, нас, меня без всяких правил просто поубивают. Вы все хотите что-то себе придумать. Вас бьют, давят, не пущают, выгоняют — вы все правила игры строите”. Нельзя сказать, чтобы неактуальные слова.
Читаем дальше. Поэзия. Зачастую самое слабое альманашное “место”, проза в альманахах всегда лучше. Но в 1999-й “Розе ветров” имена (и стихи) далеко не худшие — Виктор Куллэ, израильтяне Эфраим Баух и Елена Аксельрод... Можно сказать, пожалуй, что в “розововетровых” стихах доминирует интонация задумчивой попытки осмысления, как, например, у петербуржанки Натальи Перевезенцевой. То есть осмысления чего? А разного. Разных “проклятых вопросов”:
...В бедной Моравии,
смутной Богемии, башенной Праге
дождь без конца — и не вправе,
не вправе я
вас уверять, что словам на бумаге
надобно верить...
Поэты в “Розе ветров” очень разнообразные: от “классика-авангардиста” Ильи Бокштейна до авторов, пишущих стихи “по совместительству” с какой-либо “основной” профессией. Но обратимся снова к прозе. Леонид Гомберг сдержанно рассказывает очень реальную в своей абсурдности, абсурдную в реальности историю под названием “Не видеть Париж и умереть”, историю, в которой почти главное действующее лицо — Жан Арменович Тетельбейм, художник и преподаватель французского языка, и в которой не судьба попасть в мифический Париж, взлелеянный душой московского школьника. Леониду Гомбергу принадлежит и интересный фрагмент “Война и мир Юрия Левитанского”, посвященный, естественно, Юрию Левитанскому, своеобразной фигуре советской поэтической “фронды”. Рядом Дмитрий Малкин вспоминает о Нонне Слепаковой.
Занятно вспоминает Марк Гольбиц (“Липранди и другие”). Основная тема его воспоминаний — судьба потомков известных и знатных российских семей. От воспоминаний плавно переходим к неким критическим суждениям. Исраэль Шамир занятно разбирает Тимура Кибирова с точки зрения наименований половых органов (человеческих, наружных и внутренних) по-русски и на иврите. Петр Люкимсон очень любопытно разбирает Бабеля (“Крыса в синагоге”), сурово определив “принадлежность” последнего: “Бабель, безусловно, принадлежит к литературе еврейской куда более, чем к русской...”. Бог его знает, каким боком принадлежит к “еврейской литературе” человек, не принадлежащий к ней. В этом смысле прав, конечно, цитируемый Люкимсоном Булгаков: “Во всей русской литературе сейчас есть только один человек, который пишет со мной на равных, и тот еврей — Бабель!”. Кстати, авторы “Розы ветров” всеми буквами своих текстов доказывают, что можно тысячу раз жить в Израиле; через каждую строку каждого своего стишка повторять: “Хамсин, Тора, Тора...”, но естественно, оставаться русским автором, пишущим на русском языке... Кажется, некая “еврейская литература на русском языке”, к которой Петр Люкимсон так горячо желает пристегнуть Бабеля, — категория совершенно мифическая...
Пожалуй, это мое утверждение подтверждает и милая повесть “телявивца” Олега Горна “Тропа Кабарги”, ностальгически возвращающая нас, читателей то есть, к этим стильным “северным” повестям Р. Фраермана (“Никичен”, “Дикая собака Динго”).
Израильтянин Леонид Финкель не пытается доказать, что Лев Толстой — еврейский писатель, или хотя бы, что все свои произведения великий писатель написал под влиянием Талмуда. Нет, эссе Финкеля “Как раввин Талмуд рассказывает...” достаточно тонко и сбалансировано касается дневниковых записей Толстого, посвященных именно талмудическим цитатам. Достается, правда, мимоходом Софье Андреевне (то есть от Финкеля ей достается, а не от супруга), но что ж, ей не привыкать, какие только критики не забрасывали ее камнями...
Что ж, вот, пожалуй, и все. В целом альманах “Роза ветров” (1999) удался. И даже более того. Среди авторов и текстов есть одно... Открытие. Это Майя Фурман (1935–1984), жила в Саратове, писала прозу, не публиковалась никогда. Это ее первая публикация, посмертная. Рассказ “Катя” и фрагмент из повести “Рычковы”. Эта удивительно свободная яркая проза, где значительность рождается именно из внимания к “мелочам жизни”, напомнила мне писания Елены Гуро, которую, пожалуй, только-только начали ценить и так еще и не оценили. Я думаю о повести “Рычковы”, я думаю о прозе Майи Фурман. Как хорошо, что хоть что-то увидело свет в альманахе “Роза ветров” (1999). Как было бы хорошо увидеть опубликованным и остальное, написанное ею...
“— ...И стали они жить-поживать, добра наживать, — доносится издалека чей-то размеренный голос.
Кате очень хочется спать.
...Нужно спать, чтобы проснуться уже по-настоящему.
Когда будет утро.
Когда будет завтра”.
